Неопубликованная история.Трижды рожденный.В края, где тайга и стужа. Часть33.

Одиночная камера. Узкое подслеповатое окошко расположено на два метра выше головы. В него не видно даже кусочка неба. Здесь ни звука, ни шороха, ни человеческого голоса, держится ничем непуганая, как в могиле тишина. В заточении истекли месяцы. В одни и те же часы подъем, в одни и те же часы выдача одинаковой пищи. 15 минутная прогулка напоминает о существующем солнечном свете, свежем воздухе и о другом мире, лежащим по ту сторону колючей проволокой. А потом устанавливается ощутимая своей давящей тяжестью сжимающая сердце тишина. Тишина сегодня, завтра, через неделю, месяц и дальше. Следователь завершил свою работу, думенковец ждал суда. Окончательное решение по делу Кравченко приняли на распорядительном заседании Военной коллегии Верховного суда РСФСР от 19 сентября 1923 года. За преступления совершенные против советской власти его приговорили к расстрелу, но суд счел возможным применить к нему амнистию, в честь пятой годовщины революции, с заменой смертной казни десятью годами лишения свободы. 33 летний суховатый, стройный мужчина, с холодноватыми серыми глазами, уперев взгляд в одну точку, сосредоточенно размышлял...как тень, дни наши на земле, и нет здесь ничего прочного, все зыбко и временно. Получается так, что человек рождается на постоянные страдания, напоминая собой искру устремившуюся вверх, которая потом неминуемо угасает. Вот и мой командир, побратим Думенко, сгинул мотыльком в том жарком пламени огня. Много смертей за это время пришлось перевидеть - погибали товарищи, недруги, гибли даже дети. Но смерть приговоренного комкора будоражила до основания, она постоянно заставляла Сергея задумываться и удивляться тому, откуда у людей столько изворотливости и жестокости. А главное, чем она вызвана? Непонятно... Жестокость открытого неприятеля вроде бы объяснима, но жестокость своих, соратников, лидеров из рабоче-крестьянской массы, с искреннею дружбой и расположением к ближнему боевому товарищу, уму была непостижима. Воедино это никак не связывалось, утопая в глубоких противоречиях, оно вызывало дисгармонию и крайнюю напряженность. После осуждения всего коллектива штабистов, а так же после разгрома банды Сычева, степняк дал себе зарок - против власти не подниматься. Хотя действовавшая власть, за которую он не щадя жизни сражался и обошлась с ним непредсказуемо. Смерть, к чему его приговорили, являлась строжайшим, высшим наказанием. Расстегнув верхнюю пуговицу куцей телогрейки, мартыновец извлек из кармана вчетверо сложенный лист врученного приговора. Медленно, вдумчиво, чуть шевеля губами, читал Кравченко серый, испещренный машинописным текстом юридический документ. Каждую его строчку хозяин выучил наизусть, запомнив не только смысл изложенного, но и знаки препинания в предложениях. На руки полученная бумага в среде осужденных являлась своеобразным паспортом. Для каждого сидельца она до конца срока оставалась неразлучным спутником. И снова, неспешно водя глазами по строчкам текста, Кравченко повторял слова недавно вынесенного ему приговора. Мне сохранили жизнь, не знаю какую и зачем, тем не менее ее официально и великодушно даровали. Выходит, я еще поживу...В то запомнившееся сырое утро, большинству этапированных приказали подготовиться к выходу с вещами. С тяжелым, тягучим скрипом раскрылись тюремные ворота. В крохотные оконца, если это удавалось, выглядывали узники, провожая в неизвестность сжившихся сокамерников. Во дворе их разбивали на пятерки, и как положено, в сопровождении охраны и собак повели к железной дороге. Там собранный народ, шумно и спешно затолкали в столыпинские теплушки, после чего состав резко дернулся. В долгом пути, заунывно кричал паровоз, отмеряя многие сотни верст и все дальше забирая на восток, он увозил одноликую массу осужденных. Стальной конь неудержимо мчался вперед, взору открывались клочки полей, на смену которым приходили полосы густого леса. Смотришь сквозь вагонную решетку и замечаешь, что где то птица порхнет, а то над одинокой избушкой закурится печной дымок. Эшелон с заключенными, удаляясь от родных мест, окунулся в холодные суровые края. Судейство надолго упекло первоконника в неволю, заботливо отправив его в Восточную Сибирь, чтобы поднимать промышленность и валить лес. Ландшафт местности почти не изменялся. Перед глазами мелькали заплутавшие полустанки, станции, кирпичные водокачки, безликие деревеньки, поселки. Миновали Новосибирск, спустя несколько суток, в ночное время, прошли Иркутск и, наконец, притащились в Читинскую область. Здесь властвовали злые сибирские холода, сыпал непрекращающийся снег. На очередном из полустанков всем заключенным велели строиться по пятеркам. Отсюда с забытого Богом места, растянувшаяся масса преступного элемента двинулась в глубины тайги. Заметно крепчал мороз, предательски взыгрывал ветерок, доносились хриплые окрики конвоя да лай собак. День уходил на запад вслед солнцу, на улице вечерело. Полутысячная колонна вяло и слепо двигалась в неизвестность. Сухой мерзлый снег визжал и скрипел под обувью. За необозримо мертвой тайгой всходил огромный месяц. В его низком свете видно было, как задирала дымясь поземка. Отвернувшись от пронизывающего ветра, осужденные шли навстречу своей неизведанной судьбе. Кто-то курил. Ветер разносил красные искры, подавая слуху обрывки фраз, мат и проклятия. Спустя пару часов, заключенные увидели огни отдаленно горевших костров. У задубевших от стужи людей блеснула надежда на скорый привал. Словно по команде все прибавили шаг и вскоре оказались возле рубленных бараков, стоявших в поразительной друг от друга близости. Те длинные, низкие дома, стали постоянным жилищем для прибывшей многочисленной рабочей силы, не ладившей на воле с законом. В одном из бараков обосновались невольники, во-втором, их охрана. Бежать отсюда было немыслимо... Кто осмелится обретать свободу зимой, уходя в тайгу на верную смерть? Никто. Однако, жизнь, есть жизнь, в лагерях случалось всякое.