2. Возможный тезис философского мотива, что пронизан антитезисом.
Д. Технологии противостояния.
Хорошо, что М. Куш сделал для себя открытие, что социофилософия, неизбежный этап в развитии философии. Но это, как если бы он взялся критиковать Идолы рода, объявляя это своим исключительным достижением в Кембридже, в Англии. Незадача в том, что философа можно после его смерти сжечь и развеять по ветру, философию нельзя. Даже вся совокупность институтов не способна своими средствами уничтожить соответствующую претензию на значимость. И это вопрос, почему, если не идеи, что сильнее политических властей? (Куш или должен был бы признать, что это так, потому что идеи вечны, или частично признать социологический редукционизм, то есть, идеи – это функции положения дел в обществе. И пока оно не измениться будут такие идеи, и вообще идеи. Просто потому, что они, как градиент желания есть функции градиента классового[1]. Желание в производстве не нуждается в идеях просто потому, что, может быть, ни в чем не нуждается. И это не софизм и не подмена понятий, сами по себе идеи не проблемы и пусть будут сколько угодно. Но что такое: «положение в обществе», разве не идея, и вот языковой солипсизм ждет нас, как и Беркли, что уже понимал значение государственного долга.) И чем более будет регресс, тем более очевидной станет эта мысль, что раз достигнутый градиент желания, – даже если оно состоит в том, чтобы для желания в производстве никогда не грозил бы ад, что ведь всегда для задумчивых людей, благими намерениями в него дорога вымощена, – окажется невозможно, раз и на всегда забыть. В конце концов, Средние века, не смотря на достигнутый прогресс и вообще говоря, как раз, благодаря ему, благодаря, в том числе, и университетам, что не забывали, ни Платона, ни Аристотеля, так и не изгладили память об античности, (подобно тому, как и теперь ИГ, вряд ли изладило бы ее). Просто из-за внешнего сопротивления. И Гуссерль не зря сделал КМ главной книгой феноменологической философии. Видимо, категория отношений и здесь может быть ведущей. Почему, да просто потому, что в отличие от ПК общество, и вырабатывает философию, и устанавливает ее, и фальсифицирует. Но что такое общество? Это понятие, абстракция, коль скоро, есть только индивиды, почему Куш, не обратился к анализу коллективных агентов высказывания? Или коль скоро тот вопрос устарел за ходом новой 4 революции технологической связности, к вопросу о коллективных агентах высказывания в сети? Анализ информации высказываний в социальных сетях, может показать, как-то, что сознание одно и «всегда уже было здесь», так и скандал его множественности, и где это все? Не надо может быть далеко ходить достаточно набрать произвольно друзей в сети после писать в нее, чтобы понять это сравнивая по протоколу последовательности и одновременности высказывания в различных аккаунтах. Почему ни обратиться к «молчанию» толпы, что глас, если не бога, то совести, и что знает все. Отрадно, что верификация психологизма в уме Мартина прошла полным ходом. Его очередное поражение, на этот раз в связи с катастрофой СССР, событие завершения которого может быть понято скорее так, и идеологии этой страны вместе с соответствующей социологией, что не остановило его, теперь, может куцо, но верно, быть определено, как соответствующая верификация научного, в том числе, и учения, а не мифологической идеологии, что не знает опровержений. Но когда оно не проходило их? И все кажется, что можно возразить, так это то, что Марксизм-ленинизм оказался для России, наукой, после столетий претензии на роль мирового жандарма в Европе. Коль скоро, на мотив Поппера локализация этой идеологии может быть признана ее верификацией? Важно, что, если о чем-либо и поведал в свое время Сванидзе, так это о том, что, и Царская Росси, и СССР, для этой страны, РФ, да и для Европы с Азией, это пройденные этапы в известном смысле.
И главное разве позитивизм или структурализм, эти союзники, вообще говоря, проиграли? И вообще говоря, разве можно просто отбросить «Капитал» Маркса без модификаций? Коль скоро, даже Поппер признал, что есть, все же что-то научное в двойной тенденции. Так, что впору, скорее, говорить о том, что трансцендентальную феноменологию ожидает не столь счастливое будущее, которого она как раз и не ищет, но бесконечных: идей, целей, задач и проверок, в критической и одновременно теоретической установке, часто без обратной связи, направленной на критику всех сфер жизни.
Тем не менее, в «Венском докладе» Гуссерля содержаться утверждения, что как раскрывают все карты, и отнюдь быть может не только игральные или кредитные, но военные, трансцендентального философа, – правдивые мотивы которого – это быть архонтом человечества. Коррелятом этих мотивов, не мог не быть на время доклада, Третий Рэйх, и его институты, впрочем, как и институты СССР или США, просто потому, что это априорный закон. Сталин был архонтом пролетарского человечества[2] и, вообще говоря, философ Гуссерль, в очередной раз претендовал на обучение политика и военного начальника не только своей родины, универсалист.[3] Политика, что, однако, сам был философом. Хайдеггер был просто немного более последователен, чем учитель, исходя, как раз, из ситуации предвзятия, с которой не повезло Гуссерлю, но могло и повезти, он мог не быть евреем в нацистской Германии, и доказательство этому все остальные антипсихологисты, – так и оставляют горизонт открытым для соответствующих институтов. Более того, последнее может ввести сам этот национальный статус в известной мере в виде некоей постоянной, источника, отчасти неконтролируемых предрассудков. Может быть Гуссерль и не был евреем, и что в таким случае, запели бы те, кто делал на это ставку? Короче, в виду как раз истории великой поэтессы, можно никогда не знать во всех этих казусных раскладах насколько ты близок к истине. И именно поэтому, выход в Интернет сеть открывает такие возможности каждому, что Гуссерль, мог и не догадываться, насколько он может быть прав. Незадача`, как известно состояла в том, что правы были Хайек, и те, кто в момент наибольшей власти слабого государства по выражению Фуко, прозрели демократию Германии, и о которых никто не догадывался, что они могут быть таковы. Такова может быть история: «великая поэтесса». Так и скрывают их, стратегия доклада Гуссерля в Вене, 35 года, вполне может быть прочитана как стратегема: «стоп машина», и именно из-за бесконечных проверок и без обратной связи с бесконечными: идеями, целями и задачами. Это может быть был не философский доклад исключительно, но парафраз «Замка» Кафки. Ясно одно, что приход демократии мог бы закончиться для Гуссерля погромом в не меньшей мере, чем нет. Просто потому что его сочили бы тоталитаристом, и благодаря поветрию на которые демократия, может быть, падкой, против них, погнали бы метлой.
Бифуркация, модное, с какого-то времени слово, может состоять в том. что иначе, проводя материалистическую социологию в жизнь, можно потерять и такой институт, как СССР, и его президентство, будучи вообще говоря, как раз, последовательным революционером. И за что, как скрытое намерение, – изменить политический строй, – его социологии, М. Куш, могут как раз уволить, а не пригласить на работу в любом государстве, в котором он собрался бы это теперь делать. Стать профессиональным революционером на манер основателя радужной коалиции в США, это не совсем то же самое, что устраиваться на службу в стиле, показанном в самом начале фильма, Инсайдерская работа. И потому, изначально, путь в низ, что разыгрывает такое устройство, когда рабочую силу покупают по ее мощи, а не содержанию, для того чтобы как раз локализовать в «правильном направлении», противостоял путь революции, пусть бы и Маркс написал такой текст, как «Нищета философии». Это не совсем может быть верно, когда размышления Павла о своем желании, что не реализуется, а реализуется как раз то, что не хочется, сводят к его биографии, к его прошлому. Мол, его обращение не понять без этих раздумий. Верно. Формально, конечно же условно формально, до чистой формы может быть очевидно далеко в таких раскладах, то что не сбывается в таком производстве желания, когда оно спорит и борется с производством против желания, само по себе может быть добрым или злым. В первом случае такая раздвоенность может быть досадна, и вообще говоря и есть ад умников. Вспомним интеллигента, что все время мучается тем, подать ли ему нищему, ни оскорбит ли он его этим, и потому вообще никому не подает, хотя и доброхотит. Во втором, почему бы и нет? Но разве однозначна ситуация, в которой бедный, все время случайно теряет свое малое богатство, раздавая его таким образом, и тем ухудшая свое и без того не лучшее состояние? Или конечно инвалид, что потерял здоровье, как раз во время самой неудачной осенне-зимней компании 1941 года на ее переломе, в СССР, мог бы ни считать Сталина Генералиссимусом, но скорее тираном, в особенности виду драконовских приказов зимы 1941 года. И иначе тот, кто прошел 4 года войны без единой царапины в танковых войсках, что возможно, коль скоро к концу войны служило 12 миллионов, и один мог бы быть и таким, с известной вероятностью, 1 к 12 миллионам, вполне мог бы быть открытым сталинистом всю жизнь. И все же, в виду размышлений Павла, оба этих человека могли бы быть сталинистами, что отчасти и объясняет феномен Сванидзе и Кургиняна, что вполне могли бы быть такими, но по разную сторону телевизионной студии в шоу. Короче, размышления Павла могут быть и должны быть отнесены и к производству желания, к будущему, не только к его биографии или к мировой истории прошлого, в статусе мифа. В конце концов, христианство стало государственной идеологией Рима. Можно видеть в этом залог окончательного поражения первого Рима, а не его новой временной длительности, что без того, возможно, была бы еще меньшей. Но разве поражение первого Рима не было победой современной Италии, его возможным будущим? Революции не являются преступлением, и потому Энгельс, да и Маркс иногда попадались в ловушку власти, когда начинали расписывать неким господам, – в том числе, для того, чтобы поддержать свой бравый авторитет, – что революция, это война, и таким образом возможное преступление, и что уж там говорить грех. Все эти, часто инспирированные юношескими бдениями дворян дуэлянтов, в виду современных форм вооружения, стоит как раз подвергнуть эпохе. Иначе, ММА. Верное чтение АЭ, в том числе и Сталина не только Павла, как раз и состояло в том, что революция может быть мирной, и главное совсем не насильственной и преступной, просто и не просто потому, что это возможность обойти закон, ни нарушая его, не впадая в грех, коль скоро и так можно сказать, в виду как раз религии, формы общественного сознания. Конечно, возможная диалектика желания, как и символизма христианства, не столь проста чтобы можно было бы похлопав в ладоши прекратить конфликты, сказав: «…а ну-ка быстренько перестали грешить». Отсюда может быть понятен вопрос, а может ли быть вообще бессознательное революционное желание, эквивалентный вопросам, а зачем собственно, и что есть истина. Отсюда же и возможность вопроса: «… когда все пошло не так...» и сложность с определением этого момента в истории революций.
Сложность в том, что, теперь, известным образом любой институт должен быть революционным, и это функция как раз господствующего материального способа производства, иначе ему трудно осуществлять протокол относительной прибавочной стоимости. Именно поэтому этот способы материального-общественного производства все еще не только господствующий, но и в известном смысле будущий, неизвестный.[4] И все же, могут быть какие-то меры или известные пределы, в виду которых, или Вас берут на службу в банк, или Вам не удается продать свою критику так дорого, если такова была исходная позиция. То есть, в случае, что аналогичен первому исходу, работы в банке, Мартину придется стать идеалистом в социологии, повторять азы и искренне сочинять прежнее, тогда, почему бы не просто в философии идеализма? И вот ответ может состоять в том, что это не роковая необходимость, коль скоро возможна философия материализма и главным образом, индивиду, вообще говоря ничего не заказано. Смена установки всегда впечатляет, и тогда, когда, кто впервые становиться философом, не избегая при этом очевидно идеализма, и тогда, когда индивид отрывает для себя материализм, как философию. Иначе говоря, философия может быть свободным занятием свободных людей всеобщим образом только в виде равнообъемного по крайней мере всем остальным формам общественного сознания, состояния, но такое состояние возможно видимо, только для истории действительно свободы, для продвижения к которой, по крайней мере, необходимы соответствующие условия. Которые сами по себе, отнюдь не гарантия, как могло стать ясно, ибо свобода безосновна, и не принудительна. То есть, не философия сама по себе, является целью, но в том числе и единство все людей, что теперь все свободны, и для которых философия– это одно из возможных равнообъемных совместимых и независимых, свободных занятий. Но что может означать это – свобода? Очевидно и момент ценности философии самой по себе, самой для себя и потому конкретная практика в себе и для себя значимых совместимых и независимых занятий, это всякий раз предмет творческого исторического усилия, по разрешению возможных недоразумений и конфликтов, между такими занятиями. О чем и свидетельствуют такие теперь обоюдно исторические тексты, как «Конфликт факультетов» или «Конфликт интерпретаций». Если же исходить из неких поименованных индивидов, что являются некими многообразиями, политики и философии, прежде всего тестов, то очевидно, и Маркс, и Ленин, окажутся скорее ближе к политике, тогда как Гуссерль к философии идеализма.
Если философия возможна только как всеобщим образом, идеализм, то она, теперь, может быть невыносимо скучна и неинтересна, и в самой захватывающей свой форме, гегелевской философии, равно быть философией смерти. Потому философия материализма, что, исходя из точки зрения традиции, как раз, и растворяет себя в политике, такой скучной не является, просто и не просто потому, что, и исследует процессы развития, произведения и творения новых форм, образов и способов жизни и бытия, высвобождения к свободе, а главное, как раз ориентирована на революционную практику генерации свободных занятий свободных людей, одним из которых и может быть философия. Можно ли свести все это только к империи соблазна? Если Гегель фактически похоронил философию в религии, в виду частью противоположного темпа физико-математического естествознания, встречая и в этой сфере, теологии, недюжинное сопротивление стратегеме онтотеологии, вспомнить и Кьеркегора, то Гуссерль, пришел ровно к тому, от чего собирался отказаться, к вопросам о: власти, кризисе, жизненном мире и интерсубъективности, психологизму в высших его формах, к вопросам управления и руководства, в виду которого критика теории является высшей формой практики, изо всех духовных сил стремясь удержать позицию мысли. Речь Стива Джопса, о которой уже доводилось высказываться, конечно впечатляет примером осознания небывалого масштабирования, что случилось в жизни этого человека.И что демонстрирует, господствующий способ производства все еще может быть сюрпризом и пристижем. Если бы таких примеров не было, то о каком-либо единстве микро и макро экономики, вообще не могло бы быть и речи. Но помимо этого величия, она пронизана и очевидной просьбой по умолчанию, не судить строго и как раз в виду известных обстоятельств, что сказались в самой речи, как если бы, человек и вправду призывал специально упасть в яму, чтобы после чудесным образом взлететь из нее. И что выглядело бы с известной стороны так, чтобы погрузиться еще глубже, короче, призывал бы ловить дно.
Тем не менее, жребий был брошен. Если что-то и имеет смысл, то только, как смысл для сознания. И вообще говоря, если не устраивать в очередной раз моральную склоку, о том, что давно прошло, или не писать роман подобный «Поискам», по сути дела, речь идет о том, возможна ли объективная наука о душе или духе. Если последний, впрочем, как и первая, могут быть признаны просто не существующими, и потому, конечно, о них никакой науки, тем более объективного толка быть не может, и вопрос или тезис неправильно сформулированы. Пусть бы и верны по сути. Дух и душа, просто метафоры сознания, или не метафоры, если не мыслятся, как дым или «пук». (К сожалению, или к счастью, Гуссерль пытался, все же, быть может объяснить, академическим образом, что весь мир, в том числе, и с его гротеском, прав, пусть и был бы проблемой для философа, – как и Кант пытался сделать это, – но только для ученых, путем, в том числе, и категорий материальных онтологий. Впрочем, проблема для философа.) То следующее недоразумение, разрешить может быть не столь просто, возможно ли компьютерное тестирование испытуемого без обращения к его субъективному свидетельствованию о своих субъективных состояниях, с использованием различных приборов, в том числе, и сканирования кары головного мозга, в том числе, и при составлении возможного реестра корреляций образов и их коррелятов возбуждений, для таких тестирований более простого уровня. Короче, некий универсально пригодный и практически объективно безошибочный, не человеческий, детектор лжи. Ответ да, может удивить, видимо, почти всякого. Нет, кажется, может быть практически подавляющим ответом, по частоте выпадения, в таком случае. (Фантазии о сборке организма разумного и живого по генетическому коду или его фрагменту, на которую легко рискнул Люк Бессон, в фильме «Пятый элемент», можно пока оставить в стороне, несмотря на известную последовательность режиссера, что в дальнейшем, в стиле саркастической, черной комедии, затронул тему активизации и актуализации всех ресурсов мозга, но вообще говоря, если можно собрать организм по генетическому коду, как по программе, то почему не сконструировать, ни написать такую программу? )
Более слабый тезис мог бы состоять в том, что такие свидетельствования могли бы быть получены, когда-либо, на определенном уровне развития соответствующих технологий, но практически в единичных случаях, обращения к опыту, с тем чтобы в дальнейшем уже никогда не обращаться к ним. Это вообще говоря, позиция содержательного априори Гуссерля, что в одном из сокращенных определений выглядит как: «…без повторного обращения к опыту». Просто потому, что на основе исходных данных и совершенствования, как машин, так и программного обеспечения, баз данных, такое обращение было бы всякий раз избыточным. И что бы не происходило отныне, когда-либо в сознании индивида могло бы быть объективно засвидетельствовано. Прежде всего, в медицине, в лечении болезней. Иначе говоря, возможна ли объективная наука в стиле объективного реализма о индивидуальном сознании? (Просто потому, что она явно возможна о сознании общественном, и не смотря на революционные изменения и творчество масс,- природа человека не меняется, но медленно, -и как бы ни был наивен Мартин Куш, он все же подступился к этой науке. Впрочем, уже после столетий статистики. Конечно речь не идет о науке в виде слайсов Карнапа собранных в виде пазлов ВФР, - одного такого пазла, скажем из картины Де Ла Круа, очевидно быть не может, их может быть только много и странным образом, сумму по ним не взять, как и интеграл по огонькам. Просто и не просто потому. что история открыта, как будущему, так и прошлому. Могут быть еще найдены неизвестные произведения искусства и главным образом их смысл может меняться. Не говоря уже о том, что он всегда, исходно, в суперпозиции. Тем не менее, благодаря известного рода процессам, что часто похожи на природные, что-то на границе с наукой, какой бы ее ни понимали со времен античности может быть в отношении истории, даже если сама такая история такой науки- это история, нечто открытое. Прошлое может быть непредсказуемым, как и будущее и именно потому что могут быть темпоральные переходы. После которых новое будущее, может быть столь же не предсказуемо, как и теперь новое возможное прошлое. Конечно же, во всем этом часто невоздержанном конструктивизме, такой человек как Хоукинг, после известного опыта, может сказать, что непременно может быть то, что мы не можем не знать, более того, это просто есть, что же что и скорее всего в физике. И все же, известные аксиомы одного из расширений логики высказываний, одна из которых гласит, никогда в будущем не может быть так чтобы в прошлом не случилось бы то, что некогда случилось в прошлом, не могут отменить необходимость амортизаций постоянного капитала, кресла, интеллектуального кресла метра. Цель поэтому ни природа, что всегда была бы, тем чем было, но свободная история, если не art history. Но вот наука о сознании индивидуальном, как и, вообще говоря, о теле индивида, не публичном, но плотском, вопрос, может быть крайне сомнительный. «Нет такой энергии», – тривиальный ответ физика может быть относительно желания, либидо. Просто потому, что они, как и эти вещи, могут быть, чаще всего апейрон. Желание прежде всего сингулярно. И его пути, в отличие от «Самого такого Луи Армстронга», – что все время докладывает о том, что он пишет и думает и, надо сказать, «как», – могут быть неисповедимы. Но даже, если индивид оказывается пойман, в этом отношении, то его редукция к вещи и получает только вещь, и уж конечно не совокупность общественных отношений. Что, ведь, явно редукция абстракции духа, что летает где захочет. Ограничение свободы подозреваемого перед судом имеет и обратную сторону – это последовательная редукция к вещи, к объекту. Или, во всяком случае, эта редукция получает того, кто пытается из кожи лесть вон, чтобы не быть вещью, и таким образом еще более погрязает в том, от чего отталкивается. Добиться свободного признания вины в такой ситуации дело дрянь. В этом смысле, идеализм прекрасно понимал, что в тюрьме сидеть плохо, коль скоро, даже тело свободного гражданина признавал тюрьмой, а слово - рабством перед клятвой. Это парадоксальным образом исключает, и познание, и признание, тела. Но посмотрите, разве критика останавливается на свободном признании вины, нет вслед категорическому императиву в том числе, требуется отменить и моральное насилие, и в виду парадоксов морального сознания, вскрытых Фрейдом. И иначе, чем может быть плохо неокантианство теперь, да просто тем, что любое поведение в мире, слоем которого оказывается природа может расцениваться, как причинно-обусловленное и потому, кроме прочего, - но прежде всего, морально, - не подсудное. И если человеку, в добавок ничего не известно о второй половине такой мысли, то есть он вообще не причастен ни к какому мешку значений внутреннего мира, ни в какой форме, и этика образа мысли ему не доступна, то как приверженец натуралистической, он может просто стрелять, когда хочет есть. И потому традиция может вновь вступать в свои права, едва ли не в полном объеме, то есть производить вину и нечистую совесть, Сверх-я, как протокол насилия общества над индивидом. Ничего не меняет в этом смысле психоанализ, что может утверждать, что ничего этого не надо делать, только не менять часто само собой правильно устанавливающееся вытеснение у ребенка в семье, что проходит свою порцию насилия, так или иначе, вживаясь в мир, сколько бы ни были добры родители. Это проповедь статус-кво.
И обратным образом, если нет никаких других факторов, кроме производительных, то именно они выходят на границу любой психологии, в том числе, и в изобретении новых технологий. Незадача для исторического материализма может быть в том, что никто ни будь, но именно это учение провозглашает социальное творчество масс, то есть неисповедимость и этих путей. Именно этим обстоятельством, кроме апрочего, объясняется, то, почему М. Куш, может быть так робок в защите социологизма.
Итак, возможна ли наука, которая и не собиралась бы подменять собой интроспекцию, пусть и тем более, трансцендентальную, но что была бы наукой о индивидуальном сознании на манер физики.
Как не странно, но находятся люди, которые думают и более того, познают нечто в этом направлении. Пассаж о Рэе Курцвейле, что ищет некий «аналог» образного транзистора в мозгу, в одном из фрагментов «СТЛА», кстати о роботе муле, в том числе, мог быть показательным и на этот счет. Кроме того, темы контролируемого хаоса часто являются ведущими для социологов и политологов управленцев, и не потому, что все они злые параноики, что хотят обвалить политические системы и общественные институты, государств потенциально угрожающих стран, но потому, что планирование в обществе свободных людей не может опираться на принуждение, лагеря и застенок. Пусть бы и оружие идеологическое, и здесь, изобреталось бы прежде всего. И как раз именно потому, что благодаря традиции ничего ближайшим образом кроме лагеря и застенка, не находиться. Тюрьмы это то место где прежде вего отрабатываются технологии контролируемого хаоса и не потому что акйент на первом слове, но кроме прочего и потому, что тюрьма это может быть часть гражданского общества, семьи, а не государства. Наивны таким образом, как те, кто усматривает прекраснодушие в попытках найти разумное доброе вечное, в поисках стратегий такого управления, так и те, кто и действительно, это там ищет. Свобода – это незадача в строгом смысле. И если Хайдеггер, искал смежную для повседневных, случайности и необходимости, возможность для жертвы, то видимо можно сказать, что прежде всего к такой возможности, что по ту сторону от таких необходимостей и случайностей, следует быть готовым в виде незадачи, в виду свободы и высвобождения. Или коль скоро разговора на этот раз с Павлом, а не с Беркли, избежать не удалось, то вопрос может быть задан и таким образом, каким образом мыслить жертву ни только как труд, или, даже, просто ни как труд, но незадачу. Нет быть может более важного вопроса, чем тот, каким образом действия законов могут быть приостановлены вне ситуации их нарушения, то есть тогда, когда они не могут быть ложны, ради того, чтобы обойти их, пройти в порах их многообразия, ради в том числе совершенствования законов, но главным образом ради высвобождения. Какие формы мысли, в таким случае, могут быть уместны.[5] (И явно, что это не может быть простым нарушением регламента. Иначе говоря, или Совет Европы должен признать, что он использует, часто лицемерно то, как когда-то думал СССР, в отношении Крыма, или что, и Царская Россия, и СССР, это этапы, которые пройдены, в том числе, и Европой, и все «стоят» на пороге будущего, которого никогда не было, что явно не то же самое что вновь делить Польшу, Россию или Украину. Ведь совершенно ясно, может быть, что общий горизонт ни смотря на то, что он все более отдаляется, пусть и скорее локально по историческому времени, к статусу прекраснодушия, состоит, кроме прочего в отмене виз.)
Но вообще говоря, можно говорить и в более общем ключе, так, как, это сделал Садовничий на встрече со Стивом Возняком в МГУ (7. 10. 2017). Большие базы данных приходят на смену не только математическому моделированию, но и наблюдению и эксперименту, – здесь, эта инверсия необходима, в относительно оригинальном высказывании, скорее, речь шла о том, что преодолевается, не только эксперимент, не говоря уже о наблюдении и описании, но и его моделирование, – не нужно больше обращаться к прежнему виду данных и способам их извлечения, все время, или даже иногда, можно, видимо, только изредка или никогда. Не нужно больше данных, только априори конструирование и конституирование. Очевидно, что объявленная смерть большого нарратива, оказалась крайне преждевременной, если (и или) она трансформировалась в такие большие базы данных и в возможность конструировать миры с использованием такого массива. Некая известная дурашливость, если не ирония или остроумие, таких тезисов состоит в том, что они говорят то, что отрицают, подобно тезису о компьютерной симуляции. Его ведь надо понимать и «буквально», как автореферентный тезис о симуляции. Тезис о смерти большого нарратива именно как тезис. То есть, речь идет о символическом значении, а не о вере всерьез. И если нужны базы данных, то только очень большие, что все же базы, ни чего ни будь, но данных. А они не возможны вне опыта и его открытости в истории. Как известно, может быть из изучения языков программирования без данных, что хранятся в переменных одними ключевыми словами программу, можно разве что закрыть. И все же, есть многое за то, что до восстания машин никакое ближайшее поколение не доживет, но вот до цифровых валют со всеми возможными незадачами для тех, у кого нет доступа к карточкам кредита, может легко или не легко.( Действительно, почему бы не аффилировать выпуск крипто валют с действительным повышением производительности сети и решением математических задач, что происходит в ходе майнинга таких средств, ни скоординировать с решением проблем, например, шумоподавления, в транзите данных. ) Апория, что здесь поджидает мысль состоит, кроме прочего в том, что конечно, тезис «мама роди меня обратно», может и бодрить, система- это возможная защита для индивида, безопасность – потребительная стоимость власти, а не нападение, но и иначе, коль скоро, метод может быть в приоритете, то именно системы, целостности, синергии, это, прежде всего, что-то: военное и надо сказать потенциально тоталитарное. То есть, может быть, «Вспомнить все», не было простой забавой будущего губернатора?
Тем не менее, иначе говоря, в позитивном смысле, большие базы данных, это то, что может сделать обмен имманентный производству реальностью. И именно таким образом исчерпать проблему различия обмена и производства, в той мере, что необходима для упразднения экономических кризисов перепроизводства, да и капитала, как господствующего способа материального производства. Большая база данных, это некое возможное мыслимое условие для того, чтобы вообще ничего ни хранить в готовом виде отдельного объекта, и не ждать во всяком случае долго для того, чтобы получить доступ к чему- либо. Смутить здесь может то, что большая база данных таким образом, это кажется большой фонд. Но кроме того, что этот большой фонд, это не то же самое, что и большой склад, база данных, это только быть может одна из самых важных частей развернутой на весьма большом потоке энергии с умной знаковой системой, частью которой и может быть такая база данных, системе машин. Если это возможно, не ждать и не хранить, тут же создавая, по отношению к текстовому файлу в сети, где, кроме прочего, его можно произвести и тут же раздарить, по мимо сингулярного потребления, всем, то почему это ни может быть применимо ко всему остальному, что может быть сопоставимо с объектом, что со всем остальным такого рода не так? Кроме того, если и есть теперь какой ни будь наиболее близкий экземплификатор для определения бытия множественным многообразием (multiplicity and variety of many folder), так это большая база данных в части свойств трех V (volume, velocity, variety). Это вообще может быть удивительно что пусть и гетерономные императивы вида свободного и универсального доступа ко всем товарам и услугам, если ни ко всем средствам производства могут быть столь технологически разрешимы.
Иначе говоря, что с того, – допустим описанный выше детектор окажется возможен, да и откуда взяться таким априорным знаниям, что могли бы абсолютно исключать такую возможность, – что все смогут знать все о каком-либо индивиде, в том числе, и до самых сингулярных переживаний его субъективного сознания в субъективных же свидетельствах о них, если он свободен в доступе ко всем средствам производства? То есть, вопрос о детекторе лжи, каков бы он ни был, это вопрос самого сознания и уже теперь, и довольно давно. Готово ли оно к тому, чтобы низвергать само себя и свое тело, проходя через машину, действительно ли оно столь негативно революционно и потому, невинно. Готово ли оно к тому, чтобы вынести груз собственного вытесненного мешка и мешка своих натурализированных и окаменевших значений, чтобы оказаться все же по ту сторону, в ситуации, когда не было ни одной попытки соврать, чтобы не происходило ранее. Готово ли оно к признанию. Сложность этой процедуры, однако, как известно в том, что тот, кто ее проводит должен задавать правильные вопросы "испытуемому", иначе всякий может априори оказаться виновным. Другой, как условие опыта сознания поэтому не устраним. Битва за тест Тьюринга, это битва, в том числе, и за адекватность другого, будущего опыта будет ли тот иной опыт, опытом с машиной или все еще с приставленным к ней оператором. В конце концов основная проблема психоанализа - это как раз диалог с другим и признание, если не ответ другого. Тупик вопроса Гуссерля о объективной науке о душе индивида, таким образом состоял, как в непонимании истории, так и надо сказать истории науки. Гуссерль системник, по преимуществу, системник онтологий сущего, что даны в протоколах сущностей сознания. Иначе говоря, любой из созданных детекторов лжи в силу протокола с сознанием, это может быть часть опыта сознания, что был известен уже Гегелю, в замечательном Введении к «Феноменологии духа», и потому никогда не сможет стать окончательным, как и видимо никакой из способов бытия сознания не можете быть всеобщим образом единственным. То, что Гуссерль сделал из сознания нечто исключительно непротяженное идеальное, вслед Декарту, усилив до предела его позицию, конечно же рассудочно делает сознание, да и Гуссерля в его отношении, абстрактно отличными от всего остального, но не более того.
Во всяком случае, вопрос продвижения сайта в сети Интернет, теперь, может стать риторическим. И эта риторичность может быть отлична от той, по которой теперь подавляющее большинство сайтов невозможно продвинуть в том же принципе, в каком все играющие на рынке Форекс или на торгах бинарными опционами, не могут стать миллионерами начиная с 250 долларов.
Короче, что касается философии, может быть крайне плохо для нее, теперь, проводить исключительно такие разграничения, как психологизм и трансцендентализм, так что возможно Гуссерль быть просто инсайдером, в стане врага, и как раз стремился остановить машину идеализма, да еще и на такой службе у соответствующей идеологии, чем завести ее. Иначе не понятно, почему он проводит столько очевидных для любого математика ошибок в Венском докладе. Обращение к бесконечности без обратной связи, только одна из них. Положительная обратная связь с бесконечностью, это видимо всегда солипсизм самомнения, что не прошел проверку на фетишизм, если такая связь всегда такая. Или, если даже обратная связь с бесконечностью всегда негативна, то парадокс Фрейда, морального сознания будет тут как тут. Просто потому, что как только философия становиться последовательным трансцендентализмом, жизнь ей становиться недоступной. И потому, или мы отказываемся от философии, или от жизни, выбор, что, вообще говоря, часто связывают со ставками, вида, «чего стоит твоя мысль…», видимо смерти. Но если свобода или смерть, четко фиксирует значимость распределения ставок, перед лицом возможного рабства, то для мысли это может быть немыслимо, чтобы мысль была бы настолько глупа, чтобы быть бесполезной для жизни. И потому чтобы обезопасить себя от обвинений в возможном незнании о том, какова вообще может быть связь с бесконечностью, - Гуссерль задолжал даже математические, количественные правила оперирования с ней, - он оставил без такой обратной связи.
И эту сложность, прекрасно понял Гегель, задолго до Гуссерля. Именно поэтому диалектика стала основным методом идеализма, - рассудочная бесконечность нонсенс. Тогда как материализму, он даровал математику и формальную логику. Явно и для того, чтобы, если не лишить их ума, Гегель был, вообще говоря, аккуратен в этих вопросах, то во всяком случае, всегда констатировать ограниченность рассудка. Незадача оказалась в том, что никто не мог предположить, что эти дисциплины, прежде всего формальной логики, постигнет революция такая же, как и все другие области знания. И теперь, очевидно, что, скорее, все же, что отказ от позитивизма, прежде всего в логике и математике – это скорее путь проигрыша, для диалектики, чем нет. Если развертывание этой дисциплины беседы мышления, в том числе, и в душе, души с самой собой, расценивается исключительно, как лживое искусство лжи, если не игра в бисер. Но, коль скоро, это может быть не так, то вопрос, что круче, если не о возможном единстве, открыт. Язык, как посредник – это язык диалектик, и потому и в его отношении может быть нелепо проводить различия, вроде исчисления или универсального посредника, с которым так хорошо мог быть знаком М. Куш. Просто потому, что такие противоположности, вообще могут быть нелепы вне соответствующей диалектики и относительно ограниченного интервала уместности. Нет языков, что не обладали бы характером исчисления, просто потому, что они рекурсивны, повторяются в использовании одних и тех же знаков, набор которых в алфавитах необходимо конечен. Алфавит, что состоял бы из бесконечного числа знаков был бы по-своему, абсурден. И потому, даже в математических логиках такой открытый алфавит, может быть принят только, как потенциально возрастающий, неограниченно. Что, впрочем, не делает эти языки менее странными, чем они оказываются, в сравнении с любыми, так называемыми, естественными и их алфавитами. Но все, даже касательно частной сути дела, никогда не может быть сказано одномоментно, и потому еще, повтор одних и тех же знаков, неизбежен. Но не существует и языков, что не были бы посредниками, просто и не просто потому, что и аргумент от приватности языка, делает любой язык посредником, конечно, помимо очевидной практики. Язык – это по крайне мере язык двух влюбленных, иначе он может быть признан мертвым. Но даже, если этот влюбленный один, язык, что он использует таким образом, это среда его общения с собой. Если кому-то захочется показать при этом медведя, что сосет лапу весной, балуется ей, как некто Фрейдом, то что ж, флаг ему в руки. Идеализм в диалектике, скорее отказывает языку в характере исчисления, тогда как позитивизм в логике, скорее отказывает языку в том, чтобы тот бы тот был бы посредником, просто потому, что логос этой истории европейской метафизики и философии, ведет, скорее, к солипсизму, что только у Гуссерля заканчивается темами интерсубъективности. ЛФТ не нуждался в ней, как и в субъекте, вообще говоря. И иначе: жизнь, труд, язык, сознание, власть, могут быть и есть исчисления, не только диалектика или посредничество. Диалог Хомского и Фуко, быть может, теперь, гораздо ближе, как возможная точка восстановления, после возможного, системного сбоя мысли, при прочих равных, дальнейшей значимости, чем диалог Адорно с Поппером. Кажется, что языки программирования радикально могут быть отличны от большей части таких характеристик, но именно поэтому, им легко можно отказать в статусе языков. И иначе, диалог даже относительно простых машин, по относительно простому протоколу цифровых помощников, типа «Сири» или «Алисы», в Яндексе, мало того, что трансформирует обмен технической информацией и придает новую форму синергии таких машин, в известной иерархии подчинения, что давно известна, может быть и здесь действительным посредником, при обмене функциями в диалоге таких машин. Деньгами, друг с другом, они все еще не делятся, но вот обоями рабочего стола, мол могут вполне.
Исходя из этой не простой ситуации, действительно, именно математика и логика, привели суперкомпьютеры, к тому, что они могут разговаривать на естественном языке, в то время, как диалектика, продолжает оставаться не алгоритмизируемой, во всяком случае, в глазах большинства философов, ни та, ни другая дисциплина, не могут быть критерием окончательного приговора другой, просто потому, что они могут быть, пронизаны друг другом. Абсолютизации стороны познания естественных языков, то, чем часто, если не всегда грешит идеализм, превращает их в безумный бред машин и машинами, с одной стороны и лживую софистику с другой. Такова же ситуация и с противоположностью психологизма и феноменологии. Феноменологическая психология и феноменология в физике, если вновь не вспоминать «Поиски» Пруста, были и в то время достаточными подтверждениями для этого. Почему не быть иной феноменологии, что волнуется иными вопросами, чем борьба с психологизмом? АЭ вот совершенно не смущаются тем, что они психологисты, оставаясь при этом феноменологами, по протоколу, "как бы они могли ими не быть",- во всяком случае во всех тех теориях, которые нашел в этом тексте М. Фуко. Двузначный код хорош в формализмах математической логистики, что не назвали геометрией, видимо за отсутствием обобщения которой. Но когда он обретает вес немереного содержания ценностей и благ и их противоположностей, то это возможное ярмо становиться осязаемым.
То же по поводу всегдашней незадачливости рассудка можно сказать о интернализме и экстернализме, которые Мартин Куш, так и не узнал во всех своих метаниях между социологизмами. Кастрировать ли физика, если ни убить его, конечно же творчески[6], или подарить ему гарем, таковы видимо альтернативы. Или обвинить, и то, и другое в фундаментализме и противопоставить ему демократию. Но не менее глупы, могут быть и противоположности макроскопического анализа, и микроскопического анализа ситуации, в лаборатории или на кафедре, если это не прямые исполнения того и другого на бирже. Влияет ли рост или падении ВВП страны на продвижения зама в директора лаборатории или в заведующие кафедры, это некий часто схоластический вопрос. Это, как если бы кто-то всерьез спрашивал о том, каким образом рекурсивные процедуры того или иного языка, влияют на отношения влюбленных, той или иной страны. Здесь нет динамических связей в известном смысле однозначной причинности логических цепей. Но бывают времена, когда здесь нет таких очевидных границ, просто потому, что рушатся все стены. Не стоит поэтому отдавать исключительное предпочтение какой-либо одной из противоположностей, коль скоро, они выработаны рассудком, который таким же образом терять не хочется, пусть бы это положение и было бы предметом возможного, в том числе, и схоластического спора. Можно ли пренебречь одной из противоположностей в виду, как раз, ее не слишком ведущего характера в процессе снятия? Или, что, как раз, теперь, ведущей, просто потому, что теперь левое, что теперь правое? Последнее может быть вопросом, подобным вопросу Пилата, что есть истина? И все же, не стоит видимо забывать, что и в физике можно вычислить мгновенную скорость.
Не менее интересным может быть и курьез, рассказанный Латуром, состоявший в том, что комплексный подход к проблеме, что может быть эпифеноменом холизма на взгляд как раз со стороны его идеи, часто может означать, что неизвестна ее ближайшая действующая причина, подобно тому, как до тех пор, пока Пастер не открыл штаммы Сибирской язвы, ее причины видели в особенностях местности, в том числе, в географическом факторе. Подобно тому, как Л. Гумилев де видел причину социально политических революций в солнечной активности.[7] Как бы ни было это забавно, теперь, ясно, что и этот фактор, жары, может быть, в известном смысле, решающим в определенном отношении, просто потому, что наиболее способствовал бы распространению штамма. Тот вызвал, кроме прочего услиление массового падения скота, это известный голод или дефицит, тот недовольство масс, что пришло, как раз, в точку. После революции, престиж ученого возрастает, Пастер получает карт-бланш на исследования, – что в иное время могли бы вызвать подозрения, что ретроградно отбросили бы его глубоко в прошлое, к исканию ведьм, а не биологического носителя, не к поиску штамма сибирской язвы. И вот комплексный подход, находит свою истину, просто потому, что констелляция независимых факторов, это, вообще говоря, его епархия. Короче, вся взаимосвязь внутренних и внешних факторов становиться ясна, только после действительного открытия, но все равно далеко не во всем. Проблемы как бы засыпают, ни одна не решена окончательно. Это может вселять только надежду, всегда будет что познавать, и отнюдь не без вселенского значения. Не предсказуемое прошлое может быть всегда коррелятом не предсказуемого будущего, просто и не просто потому, что это одно и то же возможное время, переход, к которому еще не состоялся в настоящем, что подвержено бифуркациям. И это «всегда», как и «никогда», которые лучше никогда не говорить именно в виду последнего, значимы относительно, так, что, впрочем, абсолютность и той относительности, невозможно, ни доказать, ни опровергнуть, во всяком случае сильными средствами математической логистики.
И отсюда, было бы неверно думать, что большинство лабораторий, в которых ничего не происходит бесполезны французскому или какому-либо иному, гражданскому обществу и государству, просто потому, что это среда, за счет которой, в том числе, какая- либо одна лаборатория, может уйти в прорыв в какой-то области. Наука твориться, прежде всего, в головах ученых, и более того в сознании, которое и 20 лет можно искать и не найти. Ничего не увидит сторонний наблюдатель, даже если съемка будет вестись каждый день десятилетиями. Другое дело, насколько богата она может быть, эта среда. Но ясно, что и вне систематически осуществляемой поддержки, без известного упорядочения в академиях и университетах, НИОКР и промышленных лабораториях и стартапах, или иных институтах, наращивать такую среду, может быть наивно. Явно, отсюда может быть, и что наивный экономизм, ищущий законов больших цифр, – чем больше инвестиции, тем больше возможная отдача, – может быть именно таким, наивным, то есть и проигрышным в стратегии управления свободными людьми. Желания не производиться исключительно цифрами и, тем более исключительно цифрами статистик. Поток научных открытий может быть вполне, что же что и только в известном смысле, подобен потоку плазмы в Токамаке, сбрасывать закачиваемую в него энергию денежного потока, все время приостанавливая достижение искомого синтеза. Рост же уровня потребления, что оказывается всегда недостаточен, сам по себе может поглощать любые другие желания. Лиотар, в этом отношении, мог быть прав, ни линия партии, ни линия сбыта рынка, часто не производят возвышенных желаний, что могут быть близки к незадачам свободы, условию познания истины. И иначе, явно что и линия партии, идеологическое солнце коллективного ума и поддержки, как и солнце имущественного эроса могут вполне быть световыми условиями открытий.
Что же касается философии по определению, то и действительно зачем много философов, если их предназначение смотреть на горизонт? Любое дело, что занимает сколько ни будь продолжительное время в процессе реализации показывает, что смотреть все время на горизонт, значит быть глупым, просто потому, что в каждый момент он может быть все так же далек, в то время как уже потрачено много усилий, и это лишает желания и стремления осуществить дело до конца. И потому ближайшее усмотрение непосредственно необходимого, важней. За этим занятием и приходят к цели. Почему в гребных лодках с двумя веслами, сидят спиной к горизонту, к которому направляются? Это, возможно, некая неустранимая проявленная особенность конечного опыта. Но эта возможная связь характерна, прежде всего, для тяжелой физической работы. Это то, почему, в том числе, помимо стремления сократить сопротивление ветра, велогонщик большей частью смотрит вниз на скоростных интервалах. Но таким же образом это то, почему каяк может до сих пор вызывать восхищение, как и лодки Юго-Востояной Азии и доска для серфинга, что видимо только и предназначена, для того чтобы все время смотреть на горизонт волны, в которой ее на таком устройстве проходят.
По мере высвобождения от тяжелого физического труда, горизонт кажется может быть, все ближе и ближе, моторная лодка, как и надо сказать каяк, позволяют легко смотреть на самый далекий горизонт. Но куда там, за смотринами кикимор и последующей потерей бдительности в отношении грибка ногтей, могут и мотор от лодки украсть, у известного почтальона. Или сканирование текстов, вообще говоря, довольно простая в этом смысле, физического усилия операция, но монотонность превращает ее в такой же труд, как и любой другой, это покрытие рисков от ошибок и разрывов, в том числе, и во времени, нескольких часов трудового дня(2017[8]). И вот смотреть на горизонт этого дела, бывает часто противопоказано, просто потому, что 1000 страниц, это довольно большой объем. И зачем столько философии? Странно, но именно такая монотонная работа может и располагать к ней, как и любая другая, «Влюблен по собственному желанию». Рабочий может и более того должен думать не то, что делает, а делать не то, что говорит. И если не так, то дело, видимо, идет о больном или о террористе. Забавна была иногда Тетчер, что выступала с таким требованием домашней психологии и веры, - производных отчасти от пиетета перед античностью, - обращаясь ко всем, быть теми, кто говорит, что думает и делает, то что говорит, террористами или идеологами? Идеал античной мудрости, что превратился в трюизм давнего прошлого и подходит разве что детям, что принимают слова за вещи. Автоматизм навыка, позволяет думать на отвлеченные темы во время исполнения трудового задания. И отвечать на вопросы, относительно случайные по отношению и к тому, и к другому, это возможно. Отвечать, например, на вопросы, журналистов и/или телевизионщиков и как раз во врем исполнения трудового договора. Просто потому, что есть норма выработки, что ориентируется на среднее усилие, и что большей частью преодолевается, в той или иной мере, со временем, большинством. А если его, этого автоматизма нет, то он, рабочий, не высоко квалифицирован. И все же, скорее, намерения улучшить выполнение операций или машину, или конвейер, должно было бы занимать рабочего. А не то греет ли его и что греет, в чем он находит удовольствие, более всего вне производства. Просто потому, что хорошо бы, в том числе и для него самого, чтобы его дело теперь выполняла машина. Которой он частично уже стал сам в виду упомянутого автоматизма, привычка смерть духа. И во теперь, станок с ЧПУ. Но, теперь, видимо, может быть хорошо, часто, не для его кошелька. Есть какие- либо другие проблемы, у членов лабораторий или кафедр? Коль скоро, машины умеют теперь так хорошо говорить? [9]Знают все и будут все уметь. Парадокс, диктора телевидения, оказалось легче заменить машиной, чем водопроводчика или грузчика, машины не ловкие. Просто читать лекции машиной с артистическим голосом озвучивания, не менее легко может быть. Отсюда обучение может сводиться просто к гляделкам с раввином, коль скоро, тот не хочет видимо служить Голему. Должна ли философия быть уделом каждого, с тем чтобы его мировоззрение не оставалось бы в сонном состоянии, или пускай себе покоиться с миром, – коль скоро, это занятие, бодрствуя смотреть на горизонт происходящего, с тем чтобы понять его, в виду любого будущего и прошлого, удел избранных, если не вечности, – это может быть и до сих пор вопросом.
То есть, конечно, позиция против психологизма не может быть, теперь, исходным пунктом восхождения к феноменологическому исходному пункту, или мотиву, если вообще имеет смысл так говорить, просто потому, что философия может существовать и вне кафедр, исключительно борьба за которые предположительно двигала феноменологической философией. Что, вообще говоря, может быть нелепо, как осмысленное утверждение, просто потому, что означало бы, что эта философия была мертва не родившись. На самом же деле, это было скорее свободное удивление, в том числе, и перед свободой творчества смысла в сознании. Философия не снабжает готовыми смыслами, но предоставляет метод доступа, к области свободных синтезов автономного и свободного существования, если все еще пытаться искать ее меру, в пользе для общества и ее адептов. Иначе говоря, если и продолжать говорить, да, философии, – что вряд ли может быть, теперь, как философией абсолютного идеализма, так и материализма, коль скоро, тот, стал историческим и, вообще говоря, приобрел философский статус, по большому счету, – то вне прежних оппозиций, в той мере, в какой была достигнута свобода, что еще не было. Во всяком случае, в ту меру, в какую была достигнута свобода для социальной философии, если не социофилософии. Иначе говоря, поменять мотив можно только изменив институт, а изменить институт возможно только исходя из изменившегося мотива. И как быть? Сторонник революционного института- садист Сен Жуст, или общественного договора, мазохист Дантон. Почему только революционная практика признавалась критерием истины? Тривиальность ответа, что мотивы меняются спонтанно у малого количества индивидов, чтобы затем, после изменениями институтов, они могли бы поменяться у большинства, не оставляет закрытым вопрос, откуда изменившиеся мотивы у меньшинства, или у индивида, предположительно действительного субъекта истории, потока, и каким образом меньшинство, может вести к изменению институтов, что достояние большинства? Известны общие и приблизительные ответы, теория буржуазной революции, что только и может быть вообще говоря названа, революцией[10], довольно хорошо разработана. Бастилию взяли только тогда, когда основной институт буржуазии рынок условно, но поглотил все остальные в общественном материальном производстве, оставаясь скованным, как только возможно прежними условностями. Властвовал, но еще не настолько чтобы политические институты буржуазии могли бы ему способствовать и тем более, не до состояния Общего рынка или Евросоюза. Конечно, не стоит преувеличивать количество пузырей в воде, когда она кипит или закипает, они в основном на поверхности к которой поднимаются из глубины. И сыр, если и был изъеден плесенью, то не столь вредной чтобы им отравиться. То есть, ко времени Февральской революции в России, буржуазия, теперь, этой страны была гораздо более развита и обладала гораздо более продвинутыми институтами, чем буржуазия до революционной Франции в 18 веке. И все же это была буржуазия сословного общества. Короче, даже если признать, что совершеннее банков Венеции и их спекуляций, ничего нельзя придумать, капитал невозможно свести только к финансовому, как господствующий способ производства, а он становился господствующим способом производства во Франции, и класс капиталистов основным материальным производительным классом общества. Поэтому трудно ошибиться в оценках этой французской революции. Иначе говоря, для того чтобы, теперь, не коммунизм – социализм победил, произошла социально политическая революция, должен быть класс, основной производительный класс материального общественного богатства, что лишен политической власти и существует в порах капитализма, в том числе, и осуществляя элементы нового способа производства, социализма и коммунизма, вообще говоря, массово. Сложность в том, что такого класса, кажется, нет давно, нет во всяком случае в пределах золотого миллиарда, просто потому, что демократия, как политический способ правления, так или иначе, с большим или меньшим лагом, но предоставляет любому классу возможность участвовать в управлении государством в политической системе общества. И тем более, если это класс экономически производителен. И США, как не странно будучи в одном отношении революционной страной в другом действительно одна из самых, кажется, консервативных буржуазных стран. Просто потому, что ее политическая система сложилась во времена буржуазного рабства, но сразу, как правление буржуазного общества. Но это же означает, теперь, то, что капитализм в этой стране наиболее развит. Так что можно говорить, что это самая передовая капиталистическая страна мира, коль скоро могут быть такие президенты в такой стране, как Обама.[11] И что же, интерес рабочего: стать более буржуа, чем буржуа и более пролетарием, чем пролетарий никогда не станет всеобщим? Может быть, но может быть и так, что всеобщий свободный доступ к всеобщей системе машин не оставит шансов никакому другому классу, как и вообще какому-либо из социально экономических и политических, классов общества. Они упраздняться во всех исторически предшествующих определениях и главное способах бытия, образов жизни. Просто потому, что таков будет уровень развития производительных сил и соответствующих социальных отношений, предположительно всеобщего, свободного доступа к всеобщей же (возможны и иные прилагательные, еще бы и сколько, неограниченно возможны, но для начала, можно дополнить, абсолютной или топологически развернутой) системе машин. Но не классы, что входят в антагонистические противоречия. Речь только о последних. Просто потому, что классов вообще нет, это сокращения для массы индивидов и это словечко «масса» – это таким же образом сокращение. Психология толпы может сводить всю толпу к одному человеку – личности, так это работает в реализации социальной машины.[12] И классы засекаются в обществе на поверхности политической борьбы, только по таким противоречиям, вообще говоря, гражданским, классовым войнам, и восстаниям. Но очевидно и в парламентских дебатах. Как бы там ни было, но классов может быть много, как и в программировании на языке высокого уровня, но только в реализации экземпляра объекта класса. Важно, чтобы все эти классы не входили бы в конфликт приведения типов данных, что чреват какими угодно противоречиями. Дело в совместимости и независимости. И вот почему иерархия классов и типов независимость, это еще не праздные вопросы к строениям языков программирования. Как бы ни обострил АЭ нюх на подобные осмотрительные заявления, что они легко сводили к паранойе, дело за малым исключить не только терминологию безопасности типов, но и саму заботу о ней, дерзать. Молодые люди, иногда, впадают в ту, вообще говоря, распространенную крайность блуждания, что видят в философской рефлексии ложного сознания исключительно некий социокультурный алгоритм, что нужно научиться к месту и ко времени использовать. Но это, видимо, возможно только для массы индивидов, в виде классового сознания массового действия, и видимо прежде всего, протестного, забастовки. Но для индивида такая позиция утверждения революционизирования, означает возможность быть субъективное субъекта и объективнее объекта, по ту сторону субъективной и объективной видимости и функциональности, что исключительно механически не дается, и опознается, если так, скорее, как начетничество или догматический дилетантизм. Но и иначе, можно с удовольствием, если к этому все сведется, во всяком случае в моменте, ожидать появления нового философского гения, события мысли, перебирая прежние формы и способы бытия истины, подобно скупому рыцарю.
Может быть, но может быть, что все остановиться, как раз, на кантианстве, на бесконечном приближении к пределу, к стене. Что имеет ту любимую сторону, что происходит мирно в основном, если конечно вовремя занять страусиную позицию. И вот Рорти говорил о маскировке и демаскировке в контексте анализа текстов Хабермаса. Действительно, почему не редуцировать теорию и практику критики идеологии Марксом или Фрейдом, как ложного сознания, к демаскировке, прикрытия и оправдания, которое несет любая идеология. Это показательно в том смысле, что Трампа, все же, выбрали.[13] То есть, капитал из любой философии делает себе уместное по ситуации применение. Но уже теперь ясно, что закрывать горизонт априори может быть глупо. Просто потому, что может случиться, как революция, так и контрреволюция. Здесь, скорее, Хабермасу противостоял бы Фуко. Пусть бы и Лиотар сделал кажется не мало. Просто потому, что он демонстрирует иное измерение рассудка в этом отношении. Для Хабермаса, определенного периода поиска, времени «Знаний и человеческих интересов», сохранить рассудок, значит признать, что есть норма или стандарт, что выше критики любых стандартов, иначе это обессмысливает критику. И Маркс, как и Фрейд[14] должны были бы предложить такие стандарты, иначе они так же априори лишают себя права на критику, как и отрицают априори. Это стандартный аргумент идеализма к противоположности смыслу. То почему можно узнать немецкого философа или того, кто учился у них, как например, у Канта.[15]Априори, это такая исключительная позиция разума. Рациональная критика не может утверждать, что разума нет. Здесь разум, это хоть один стандарт, что-то, что не затронуто омонимией[16], которую выдают за тождество, как сказал бы Аристотель.[17] Дважды два, не 22, но 4. Но 22 можно прочитать как 2 и 2, что равно четырем. Последнее, это две перестановки в парах из 4 единиц. Но омонимия, что здесь может быть проявлена, 22 целое число и 22, последовательная запись возможного сложения двоек, это не тождество 4-х.
Фуко иначе смотрит на дело. И Маркс, и Ницше, и Фрейд именно потому не могут дать такого стандарта, что они ввязались в опыт, и принципиально не обладают истиной в последней инстанции, вечностью. Выше приведенный пафос свободной истории, которой еще никогда не было и разве что предыдущие для такой, это аттрактор смысла в одной из локальных ситуаций дискурса. Они не писали даже предисловий к системам трансцендентальной философии. И потому, как не странно, могут быть признаны и буржуазными идеологами, просто потому, что исторически конечны. Что с точки зрения диалектики, как раз, может быть, не так странно. Просто потому, что кроме прочего, речь не только о стандартах качества продукции. И потому довольно много может быть исторически уместных принципов и научных норм, в «Капитале» Маркса. Другое дело, что отбор тех, кто все же, соответствует группе, или движению, или фронту, партии или союзу, может проходить иррационально, иррационально с точки зрения рассудка, что конечно же исторически, не может не быть не ограничен, и все же может быть мировым. О чем Хабермасу напоминал Гадамер в «Истине и методе», просто, пусть и косвенно, указывая на хуйвебинов. Впрочем, все с той же незадачей разве надо было ему об этом напоминать? И попытка навязать какие-то рациональные правила некоего диалога, может быть тщетной. И все же, хотелось бы спецификации стандартов: научных, революционных, политических, идеологических, моральных, правовых, и и.д. Видимо, не существует единой содержательной рациональности для всех этих сфер. И содержательная рациональность, здесь, это синоним в том числе и ценности.[18] И Вебер лишь констатировал очевидное в Баварии 1918 года. Но можно обратиться к логике норм. Во всяком случае, эта дисциплина может предоставить некий формальный синтаксис стандарта. Но систем таких стандартов, в том числе, и формальных может быть неограниченное число. Они могут быть приближены к содержательной специфике ценностных сфер, настолько насколько это вообще возможно, просто потому, что плавно или не плавно переходят в вопросы программирования. То есть, теперь, видимо, этический тезис может состоять и в том, что может быть разрешено все, что не запрещено исполняемыми компьютерными кодами. Коль скоро, принципы на манер Азика Азимова (ограниченность конкретно, которых, сразу становиться ясна в таком обобщении, вспомнить Сингера) могут быть вписаны в такой код, а трудящиеся быть в известном смысле могут быть будущими машинами в деле, этот тезис может быть универсальным, для обоих видов интеллекта, коль скоро их теперь два, пусть и один из них, все еще называют искусственным.
Просто потому, что где же еще желание – это может быть реальность его исполнения – удовлетворения, как не здесь. А они, вообще говоря, уже разрешают очень многое и будут уметь еще больше, если не все. То есть, для того, чтобы разрешить то, что было запрещено, просто нужно написать новый код. Не стоит может быть, только, всегда, вынимать при этом технику из потока, в котором она существует, и делать ее абсолютно нейтральной с тем чтобы тут же испугаться антипсихологизма и антигуманизма, к которому столь прикипели в абсолютном конструктивизме. Процесс сложен, и можно сказать, что, прежде всего, книжка о простых кодах может быть переполнена размышлениями о законе и нравственности, морали и различиях в системе ценностей. Стандарт языка VB – это его описание, спецификация. Можно осмысленно приписать всю эту технологию психологии? Вряд ли. Но видимо, придется признать, что не существует сверхчувственного основания вкуса, и разве что либидо, вернее производство желания. И праксис, который здесь может быть прослежен видимо может состоять в том, что если вещественно техническая, технологическая машина, в ее технологической связности и укладе- это отложение социальной, то если хотелось бы чтобы эта машина добра была, а не только красива, то есть была бы положительно не нейтральной, коль скоро нейтральной вообще не может быть, должна быть добра- социальная. Иначе, машины уже могут автономно находить цель для поражения противника. Это трудно назвать нейтральностью, в сравнении даже с такой машиной, что убивает сорняки лазером, высвобождая от необходимости травить их и людей пестицидами. Техника нейтральная только в отношении абсолютно свободной воли, последняя не существует, в отличие от экземпляров техники. Кроме того, это забавно видеть, как люди в очередной раз запоздало ищут идеально духовного единства всех людей, будет ли оно содержательным или формальным, в Интернет. Вне диалектики этих понятий, посредничества и исчисления, это вообще глупость, а не только потому, что они могут использоваться в содержательной речи, которую критиковал Карнап, как всегда, де, не научную.
Х.Г. Гадамер не признавал теории не принужденного рационального диалога, просто потому, что сам Хабермас последовательно уклонялся от того, чтобы поставить свои предрассудки на кон, маскировал свой марксизм под буржуазную идеологию, или буржуазную идеологию под ее критику, так это могло бы выглядеть. Хабермас искал, все же, универсальный, всеобщий разум, хотя и критиковал Маркса за излишки просвещения в его текстах, за наивность рациональности. Рынок вещь в себе, видимо. Но все это говорит о том, что нет никакого единства в виде субъекта рациональности в творчестве Хабермаса. Каким образом, человек мог критиковать разум просвещения за наивность и оставаться приверженцам философии, только как Гуссерль? И потому он действительно последователь Маркса, Ницше и Фрейда, только в очень замаскированной форме. В том отношении, что Архипелаг Гулаг – Гулаг архипелаг, и его книги – это просто кочки на болоте, а отнюдь не автобан закона, который так полюбился его соотечественникам. Впрочем, кому как. Он ставил правильные вопросы. Он ищет рациональность в ситуации, когда «чем хуже, тем лучше», не может быть для него единственным принципом. Но если это не так, то вопрос о непринужденном диалоге может вообще не быть значимым, «что хуже прямой вражды друзей, – только коварство дружбы». Но именно поэтому, ситуация мысли Хабермаса иная, чем у Ленина периода мятежа левых эсеров. Закон – это его бред, он бредил законом. Между двух гигантов систем, что выживают из ума, в гонке вооружений, но не из жизни. «Ностальгия» ,«Жертвоприношение». И неким «авантюризмом» Анти-Эдипа. Пришлось, видимо, подарить немного ума, что придержало жизнь, вообще говоря, как можно понять и в США. Узаконить до смерти. Но и именно поэтому, теперь, президент РФ может зимой лазит в прорубь. Трамп сетовал, что политика диалога и политической корректности тяжела для жизни Америки.[19] И его выбрали. В РФ, часто трудно говорить что-то позитивное о Перестройке и 90-х. И все же, придется и этим молодым признать, что обратного хода нет. Не в смысле союза, но в смысле нахождения во враждебном лагере. РФ входит, как минимум в пять и вообще говоря, это просто ограниченность эпохой, что нет таких союзов, в которые могла бы входить Европа и Россия. Россия и США, помимо ООН и ВТО и иных международных организаций. Но единый пояс и единый путь уже не за горами. И это может быть явно лучше, чем монгольское нашествие. Впрочем, посмотрим. Чем лучше, тем лучше.[20] Хотя и теперь может казаться и прежде всего из-за пандемии, что мост со своей стороны можно и не строить, и что чем хуже, тем лучше сохраняет свое всеобщее значение. Рорти на волне невиданного роста сети, тривиально, растворял рациональность в блогах. Нет никакого предела для редукции гипостазирования. И вообще говоря, это не просто напоминает уверенность медведей, что быки никогда не переведутся, и метафизика, что стоит того чтобы ее редуцировать, всегда найдется, это и есть эта уверенность. Нет большого различия в этом смысле между философами такого порядка и времени, истина Лиотара в самом, быть может, известном его афоризме, «постмодерн – это модерн в состоянии зарождения», то есть постмодерн порождает модерн, как стремление быть все время новым. То, что это, прежде всего, стремление капитала, прежде всего, к высокой норме прибавочной стоимости дела не меняет. Для Рорти, и Лиотар, и Хабермас, страждут постмодернизма, но ему это не страшно, видимо, просто потому, что, как ни крути родиться модерн, капитал. Грезят ли, о возвышенном или о прекрасной непринужденной рациональной социальности, капитал будет итогом. То, что при этом конечно хоронят, в том числе, и цивилизацию философов в виде СССР, только на руку, кроме того, разве речь идет о похоронах, и капитал со всем его всемирно историческим значением, не родился? Но главное, что стоит признать, так это то, что нет больше гипостазирования, в том числе, и физикалисткого языка Карнапа, а не только жаргона подлинности, как это легко видеть на примерах статей Рорти.
Но главное, пусть бы, конечно, вопрос о первичности оставался бы важнейшей инвективой, прежде всего Гуссерлю, коль скоро, материализм отвоевал свободу быть философией, глупо было бы отбрасывать ее, просто потому, что тени прошлого перестали господствовать, и антипсихологизм немецкого шовинизма в философии, не грозит более никому исходным образом.[21] Феноменология продолжает оставаться возможностью теоретического обоснования знания, просто потому, что может быть не только идеалистической. Коль скоро, речь идет о социофилософии, то можно поприветствовать в этом отношении и Мартина Куш. Но ясно при этом, что как не странно, но остаются все разговоры о том, что осталось от философии, или даже так, что все вечные вопросы эпистемологии, могут быть решены социологией. Но вечных вопросов вообще нет, и разве Куш и вправду верил в них? И решать нечего, это пустые фразы. И речь идет о том, какую степень социологизма, как редукции, можно допустить, а какую нет. Это не способ философствовать. Это вопрос о власти, вытеснении и подавлении, и идентификации врага, более сильного или более слабого. Какого бандита или террориста, стоит признать достойным, теперь, быть полицейским, а какого нет. Это может быть философским вопросом, но не всякий философский вопрос, должен решаться с использованием таких технологий сегрегации, сколько бы она не была оправдана. И как бы Ленин не становился вновь уместен со своими мерами, с гильотинами. Расколоть бандитов, как и врагов, на тех, кто мало запятнал себя преступлениями и тех, кому назад дороги нет. И делать так же в философии, решать всякую философскую задачу, если они вообще могут быть в этом деле, это значит уступать снобизму политиков в анализе конкретной политической ситуации власти, быть не только царями положения, но и царями мысли в нем. Если философия мыслиться, как только так возможная, как такой анализ, то он и должен был бы проводиться автором, почему статья не была посвящена Брейвику или Гуантаномо. И иначе, схемы поиска в программировании давно известны, и одна из них, основана на том, что необходимо половинить интервал поиска, примерно таким же образом, как в случае "вилки" в артеллиристком прицеливании. Короче, философия не может сводиться только к рациональности цели и средства. Если же допускается какое -то разделение труда и в философии, то почему ему не следовать. Но вообще говоря, даже, если философия признается наивысшей из благих форм жизни, действительно достойной архонства, то разве не для всех людей, в виде демократии? Что же касается науки, коль скоро, и о ней зашла речь то, видимо, ее развитие, что действительно, а не вымышлено, в головах исследователей и самих ученых, происходит тогда, когда создаются некие революционные сообщества, во всяком случае реформаторские, и прежде всего теперь, в ходе создания новых продуктов. Трудность управления этим процессом, – иначе зачем его изучать социологам, – как известно, так или иначе, упирается в большие цифры, и различие систем сводилось к тому с большими числами чего, инвестиций или НИИ или НИОКР, приходилось иметь дело.
И, тогда, единственно, кажется, что остается, это вопрос о власти, и вот тут все, скорее, может быть еще прежде, чем нет.
Иначе, вопрос может быть сформулирован и таким образом, почему, все еще стоит следовать идеалу античной и надо сказать рабовладельческой философии, что объединяет образ мысли и жизни в одном образе философа, что противостоит софистам и скорее демократам на площади? Почему все еще стоит следовать противоположности академии и софистики, если последовали, о чем уже шла речь, как минимум, оппозиции: мистики и схоластики, профессорства и журналистики, если не профессорства и политического лидерства, и блогера и … блогера? Если в идеале возможен статус государства развернутый до демократии состояния только аккаунта в Твиттере, то почему идеалом философского праксиса, теории, должен оставаться свободный рабовладелец, пусть даже и не из нобилей, но что живет, как говорит, а говорит как мыслит, и вся жизнь которого, включая жизнь сознания, таким образом оказывается пронизана мыслью, ни как гвоздем даже, но как колом?
«СТЛА».
[1] Впрочем, вряд ли стоит так не доверять антиутопиям, это такие же мифы, как и о Троянской войне только о будущем. Часть из них вполне жизнеспособна. То есть, и теперь есть такие условия, что могут реализоваться ситуациями, что рисуются в таких картинах. Или даже локально реализовываются, чем боевики Игил не персонажи «Дороги ярости»?
[2] Как и бывает большей частью эта, может быть, исторически наивернейшая квалификация и оправдание, и приговор, двойной захват, то почему это имя может быть комплексом, в том числе, и психологическим, просто потому, что участь пролетариата исчезнуть, как и участь буржуа. Но именно поэтому еще, он может быть чрезвычайно жесток. Крайности террора и высказываний, в том числе, и Троцкого, только речь этого вступления во власть огромного, когда-то совершенно обездоленного класса.
[3] В кино 21 века в таком как Власик, Сталин вполне может спросить у Власика, в частном разговоре, что не бывал частным редко, в силу особенности, в том числе, и сочленения индивидуального и общественного сознания, любой диалог был преодолением некоей интенсивности, и как таковой лекалом и оселком, прежде всего карьерного роста, абсолютной временной позиции: «Я что идиот?», будучи таким архонтом. Незадача была в том, что открыто исповедовать абсолютный, трансцендентальный идеализм, Сталин видимо не мог. И все же, диалектика мысли, философского процесса состоит в том, что трансцендентальный мотив, для Нового времени, когито, не мог не быть его мотивом, как философа. И отнюдь не только архонства, но, как раз, содержательно и абсолютных границ общества, в котором он не мог не быть господином и/или рабом системы, постмодернизма. Но искушение могло быть огромным, тем более в позднем СССР. А что СССР яблоко, СССР- день. Но ясно, что афористическое письмо подобного толка, теперь скорее всего, гораздо беднее, даже геометрии. Но главное само сочленение дискурсов жизни, желания и науки, это то, что ближе всего к ошибке, к возможности оказаться захваченным тем, что сильнее разума (рассудка), что для философа может быть окончательным поражением и банкротством.
[4] У этой мысли, может быть для кого-то не ахти какое исполнение, но все же исполнение, например, в виде Трампа, но не менее удивительно может быть то, что И Байден в известном смысле, может разделять эту мысль о незавершенности и открытости капитала в будущее о все еще живом статусе такого способа производства. Короче, как ы теперь не относились к Гэлбрейтам но суть их мысли, может быть трудно обойти.
[5] Стоит только задуматься над этим, как может стать ясна истина великих религиозных литератур, или говоря ближе к каноническому языку, Священных писаний. И тем более можно найти смирение, в виду исторической ограниченности ума, в виду иных тем. Если же ни христианская добродетель смирения, а скорее дерзание, остается характерной особенностью мысли, то и мысли в тему.
[6] Кто только не писал не эту тему символической кастрации, в виде ее критики, и по каком только поводу. Европа удивляется волне насилия после массовой эмиграции из Африки И как раз, из тех возможно областей, в которых совсем недавно по историческим меркам телесная кастрация девушек была обычным делом. Соображение наивное, но не более чем стремление превратить всех эмигрантов в феноменологов, с трансцендентным сознанием в виде иного опыта.
[7] Здесь, возможно, дать правильное чтение, коль скоро это вообще возможно. Сын Ахматовой и Гумилева русских поэтов метис на грани этнического признания, сиделец Гулага, ввел эту мифологему, что на границе с философемой в исторический дискурс. Вместо либидо пассионарность, вместо операторов логики ситуационной, Солярис. Что бы с ним сделали уголовники того времени в лагере и вне его, не говоря уже о имамах, если бы миф не был бы так актуален в его сочинениях? Анализировали бы по Фрейду? Но есть ведь и сторона перформатива, то есть самого солнечного Эроса. Но важно, что этот фактор фигурирует в его сочинениях, как раз, на месте, в котором мог бы быть любой другой оператор ситуативности истории, конечно по названию. Сила, энергия или импульс, как сказал бы физик. И тем более, если затронуть гипотезу фотонных транзисторов мозга и квантовой запутанности, телепортации. Фактор, историческая сила, та или иная масса, технология с выходом на соответствующие субъекты исторического действия, говорили историки. Ситуационная логика сокращает все эти многообразные названия, до, таким же образом нескольких, семи, в крайнем случае, операторов с тем, чтобы ее сюжеты можно было бы анализировать гораздо вариабельнее, и одновременно, строже и быстрее. История таким же образом может быть исчисление, а не только поэма Гомера или роман «Война и мир», как и жизнь, труд, язык или власть. Другое дело, что не слишком простое может быть, если действительно ищется истинное познание.
[8] На минимальном уровне технологии, доступной каждому(относительно). Можно изощрять умение человека до пота, но и «загнать» сканер, вообще говоря, довольно просто может быть. Существуют имманентные границы производительности, данного уровня развития технологии, материальная основа изречения, «бог не искушает сверх меры».
[9] Разве хороший писатель, и не важно какую литературу он прежде всего производит, художественную или философскую, на может писать текст, думать о чем-то другом, вспоминать нечто мало относящееся тексту, и одновременно отвечать на сторонние вопросы, что ни относятся ни к тому ни к другому, если хороший писатель, значит профессионал? Очевидно, да. Но, очевидно, таким образом, может быть так же, что не всегда это возможно, просто потому, что писать то, что думаешь, получая от этого в том числе и удовольствие не только страдания, это может быть и есть его профессия.
[10] Могут быть и были социалистические, но скорее это все еще штурм неба, что вообще говоря довольно объемно. Гораздо больше чем Бастилия.
[11] Из некоторых книг вообще говоря крайне разнородной буржуазной интеллигенции или ее передового отряда интеллектуалов можно узнать, что фрилансеры, это те, кто привел к власти Обаму, может быть, но скорее Трампа. Во всяком случае сообщалось о том, что команда Клинтон недооценила влияние сети. Если следовать мягкой логике соответствующей риторики, и не сказать, что просто крупный капитал США отличный от некоей группы лоббистов с Уолл-Стритт сделал это. Впрочем, надо изучать статистику финансирования его избирательной компании. Короче, очевидно с иной стороны, что коммунизм, как способ производства действительно осуществляется в множественных актах производства, спорадических и диффузных, рассеянных и интегрированных, разве что по верх гетерогенных разрывов и конечно же прежде всего в сети. Майкрософт поддерживается, сетевой коммунистической поддержкой системы Окон, прежде всего в выявлении и частичном исправлении ошибок и сбоев, научении пользователей обращению с системой, без которого она имела бы гораздо большие шансы быть отвергнутой большим количеством людей, и т.д., разрешением проблемных ситуаций, всем миром, благодаря этим актам, и потому еще бесплатная раздача ОС, это граница, на которой эта компания оказывается не только со стороны маркетинговой стратегии. Таким же образом, как и все эти акты производства и поддержки, могут быть реинтерпретированы и переприсвоены капиталом. Более того и достаточно традиционный капитал, как известно выходит на эти пределы, исходя из своих границ, новый автомобиль за старый руль, только бы конвейер не встал.
[12] История освобождения индивида из общины долгая везде, и буржуазный атомизм, как и коллективизм, это сложные составляющие процесса, в том числе, и урбанизации.
[13] Его феномен довольно просто объяснить исходя из известной схемы в том числе и Лиотара. После Обамы не мог не последовать откат, фиксация прибыли, производство модерна. И со всей наивностью он был принят. Пусть конечно и высоколобые демократы считают себя и часто верно гораздо более приспособленными к тому чтобы держать каньон. И все же Трамп не медведь и не бык.
[14] Во многих интерпретациях Ницше, он предложил такой стандарт архиаристократа. И все же и он сомнителен, как никакой другой, Ницше был просто гнилой интеллигент.
[15] Гегель, как не странно признал, что это функция, действие, германского мира. То есть, выступал локально, как социокультурный редукционист. И как это было возможно, ответ может быть, прост, он был диалектик.
[16] Омофонные структуры и омографы, таким же образом должны быть редуцированы, как и целый ряд прочих фигур. Проблема в том, что если привести весь их список, а это более сотни, то от языковой формы тождества ничего не станется и А= А, это просто фигура, последняя из длинного ряда. Таков может быть урок для алкоголиков и тунеядцев.
[17] Проблема в том, что по мимо содержательного опровержения, в аргументе от против осмысленности, по которому формально аргумент к против осмысленности разума верен, но содержательно может быть пуст, подоспела еще и теорема Геделя о неполноте. Что еще раз подтвердило, что нет практически ни одного метафизического афоризма Хайдеггера, что не имел бы в том числе и формализованной основы. Незадача, однако, вот в чем, Гедель доказал неполноту математики вслед доказательству полноты формализованных исчислений предикатов первого порядка. И потому разум вполне торжествовал в его последующих уличениях математики в неполноте. Этот верующий в Бога человек вполне в схоластической манере притормаживал науку логики именно, как физику. Что очевидно было созвучно Хайдеггеру в его полемике с Карнапом. И потому каковы были его мотивы может быть совсем не важно. Просто потому, что доказательств было не одно. И главное все они осуществлялись формализовано корректными средствами.
[18] Ориентация на познание истины, что не может быть любима, все равно ценность или, если угодно предрассудок, как и истина. И самим таким познанием, и не легитимируется, и не легализовывается. Не существует абсолютного, вечного различия предметного содержания познания и ценностей. Это различие относительно. Но из этого не следует, что такое различие не может быть абсолютно на известных временных интервалах, это различие, различие пространства, как даты жизни и смерти на надгробиях.
[19] И это, несмотря на то, что ВВП вырос на треть с половиной, как минимум, впрочем, как и государственный долг, почти в два раза.
[20] Вопрос явно не стоит теперь, мировая революция или мировая война, эта последняя более или менее быстро исключается из выборов, и потому объективность оценки, как все более претит, так и все более уместна это парадокс развития, как и любой такой. Нет ничего проще индивиду поменять курс и радикально. И Хрущев был только в начале такого пути, таких возможностей. Но стоит ли отдавать случай Д. Медведева судебной психиатрии в силу ответственности, что он проявил? Вряд ли. Но локальная война разразилась.
[21] Это можно счесть прекраснодушием, но если не поднимать вновь тему риска фашизации, или всеобщей мобилизации, то речь о том, что только крупная компания, корпорация обеспечивает служащему или рабочему, кредит и относительную свободу от пэй дей, от призрака подсечного земледелия, мазохизма, как и от вопросов, кто платит медицинскую страховку. Пакет решает все, и потребление может предшествовать труду индивида. Поток прибыли, это поток биржи, все остальное переменный капитал, что отдается в виде кредиток. К прибыли можно приобщиться в игре на бирже. Среднее и мелкое производство, не столь могут быть прозрачны в этом отношении приближения к крайним границам системы, к тому, что рабочий все равно кредитует капитал, и тот сам выставляет себе пределы, и потому быстрого отхода от них, что задерживается, разве что только во времена действительно больших кризисов, и крахов больших корпораций. И потому вопросы, кто платит страховку, рабочий или предприниматель, как и весь порядок возможных предрассудков, вновь может быть в игре, чаще, как раз вне больших корпораций, чем во времена роста акций, такой как Аппл. Компании, в которой, кто только не занят и как раз, по профессиональному признаку, – все они компьютерщики по национальности, – прежде всего. И потому, как и в случае дележа квот мелкими участниками рынка, дело может быть в сложных и долгих переговорах, что больших субъектов касаются, разве что в таких организациях, как ВТО. И потому, относительная универсальность и всеобщность – это скорее фишки крупного капитала, пусть бы и мелкий капитал, стремился бы производить товары, нечто всеобщее и универсальное на продажу, тогда как признание предрассудка, удел тех, кому приходиться выживать локоть к локтю. Важно, тем не менее, может быть, что не только обе функции, но все их многообразие может быть задействовано. И всякий раз мысль может касаться любых образов жизни, пребывая в этом отдельном.