Сегодня мы расскажем о великом новаторе американской эстрады, оказавшем негромкое влияние на творчество многих признанных артистов не покидая сумеречной зоны. 9 июля ему бы исполнилось 92...
Фрэнк Синатра и необычные люди – тема, идущая вразрез со стереотипом. Консервативный денди и строгий адепт дресс-кода допускал странные сближения. Он мог при всех отчитать гостя, который явился на вечеринку без галстука, но среди артистов его лейбла Reprise хватало экзотических персонажей.
По замыслу Фрэнка Reprise должен был в первую очередь поддерживать серьезный классический стиль вопреки господствующей моде, однако на нем выходили диски Джими Хендрикса, Mothers of Invention, богемных хулиганов The Fugs, квинтета «Лавкрафт» и даже секстета «Мефистофели».
Синатра лично разрешил опубликовать сложнейший альбом Song Cycle, потому что его создатель Van Dyke Parks был братом Гордона Паркса, написавшего Something Stupid – второй значительный хит для певца, разменявшего шестой десяток, после Strangers In The Night.
«Какую-нибудь глупость» Синатра спел вместе с дочерью Нэнси. Это был не единственный дуэт в её активе. Нэнси успела записать с Дином Мартином собственную версию песни Бобби Дэрина Things, но основным музыкальным партнером и поставщиком хитов стал Ли Хейзлвуд.
Личность этого человека изучена, творчество разложено по полочкам, записи восстановлены и переизданы в полном объеме. Поэтому на данном этапе интерес представляет только субъективный анализ, взгляд, так сказать, «из России». Или даже из СССР, где его песенку Sugar Town в исполнении Нэнси Синатры заметили, запомнили, но почему-то не полюбили. Её можно найти в одном из сборников серии «Всем, кто любит песню» среди венгров, болгар и югославов – «Сахарный городок», автор Л. Хезливуд. Она и ныне там.
Л. Хезливуд, ровесник Берта Бакарака и Сержа Гензбура, к тому времени имел двоих детей, которые из-за частых отлучек называли отца Uncle Daddy – «дядя папа». Его отношения с дочерью всемогущего Фрэнка носили сугубо профессиональный характер. Прояснив таким образом странное название нашего очерка, мы переходим к основной части текста, выстроенного по принципу obscurum per obscurius.
Изящный акустический рифф в начале Something Stupid звучит обманчиво, как прогноз погоды в радиоточке, как музыкальный звонок в детство, полное тревог и загадок. Хроматическое вступление These Boots Are Made For Walking, напротив – провокативно и дерзко. В таком темпе, скользя по полу, приближаются к своим жертвам вампиры в старом кино. Когда эту вещь в эпоху диско рискнула перепеть загадочная Аманда Лир, её просто пропустили мимо ушей.
Сапоги, тем более модные сапожки, да и вообще, любая приличная обувь, были большой проблемой для советского слушателя.
И сама тема обувного дефицита не вызывала эротических ассоциаций.
Никто не помнил, кто такая Нэнси Синатра, а кто «Л. Хезливуд» – и подавно.
Запоминающийся хит представляет собой аналог собачьей команды, повторенной трижды с перерывом на соло. Иногда он состоит из двух сигналов – в мажоре и миноре, чтобы питомец имел возможность и тявкать и подвывать в унисон. «Мультяшную» структуру молодежной поп-музыки шестидесятых точно определил Фил Спектор – это опера Вагнера в исполнении диснеевских персонажей.
Ли Хейзлвуд, воспитанный на классике, умудрялся дозировать эти ингредиенты с точностью фармацевта, торгующего психоделией под видом леденцов от кашля. И, как это часто бывает, сумрачные настроения в конечном итоге поглотили крупицы веселья, разбросанные тут и там. Незаметно для большинства окружающих, Мистер Хайд одолел Доктора Джекила, как в песенке у Сержа Гензбура.
Вагнерианский weltschmerz сочетается с американской готикой в режиме совместимого стерео. Только, в отличии от других мастеров нагонять тоску, от Джейка Холмса, Дэвида Экклза и раннего Леонарда Коэна, мистер «Хезливуд» предпочитает высокой поэзии примитивные заклинания, не требующие комментариев и расшифровки. При желании их можно усложнять и варьировать – так поступали с чужим материалом сотрудники лаборатории Vanilla Fudge. Но упрощать в них практически нечего. Проще некуда. Проще только молчание и мат.
Бесшабашные Did You Ever и Jackson выглядят заставками в прологе фильма ужасов или триллера. Молодожены въезжают в пустынный городок, где затаилось нечто чудовищное, не от мира сего, а по радио как раз играет Jackson. Возможно, в каком-то фильме такое уже было – все не пересмотришь. По законам жанра этого «чудовищного» должно быть совсем немного, и оно иногда не проявляет себя до конца, оставляя болезненное любопытство зрителей без удовлетворения. И тогда одержимый стремлением понять, что же это было, одиночка штудирует книгу, по которой был написан сценарий, гоняет с трудом добытый саундтрек, сводя себя с ума.
Впрочем, сумрачных песен у Ли Хейзлвуда тоже не так много, и звучат они, как правило, не дольше песен радостных.
Слово Lee было одним из первых иностранных слов, прочитанных мною самостоятельно. Я увидел его на джинсовой этикетке, и тут же произнес «лее», упиваясь ощущением новизны. Вскоре я сообразил, как произносить его правильно, благодаря картинке «Сдача Гранту генерала Ли» в учебнике истории.
Так, с помощью трех латинских букв передо мной частично открылись ворота в свободный мир, и я априори приблизился к сфере деревенской музыки «кантри», на которой, в силу её популярности, зарабатывали вполне «городские», интеллигентные люди.
Инверсии и опечатки подстерегали любителей западной культуры на каждом шагу. Сочетание «Рэй Чарльз» показалось далекому от ритм-энд-блюза редактору неверным, и, прочитав заметку, люди пускались на поиск записей «чарльза рея». Впрочем, таких было значительно меньше тех, кто пропускал подобные мелочи мимо ушей.
Выразительный голос Ли Хейзлвуда было трудно пропустить мимо ушей, но равнодушие к его имени не вызывало угрызений. Подумаешь, еще один «поющий актер» – у нас есть и Бернес, и Валентин Никулин, и Бруно Оя. Доронина, вполне подходящая для русской версии Je T'Aime Moi Non Plus. Актеры обязаны петь негромко, но выразительно, по законам жанра. Это дилетанты либо воют, либо мямлят или орут.
К началу семидесятых рок полностью заглушил спрос на «оркестры» и «солистов», и эффектное имя Элвин Ли заслонило Ли Хейзлвуда.
Но в далеком шестьдесят восьмом его песни геройски соперничали с моднейшими хитами первых рок-групп, по крайней мере, в эфире. Я изучал новинки, шагая вдоль пляжа – из одного транзистора долетали Hello I love You и White Room, а буквально через десять шагов – Summer Wine.
И надо сказать, что Summer Wine, в особенности по радио, более остро передавала дух времени. Хотя, лгать не буду, отдыхающие едва замечали игравшую в приемниках «иностранщину».
У слабостей и суеверий есть причины и способы лечения. Причина беспочвенной ностальгии, как правило, в неосведомленности, которую корректируют с помощью фактов. Информации было мало.
По голосу казалось, что Хейзлвуд либо отсидел, либо скоро сядет, причем, не за «политику». Высоцкому и Кикабидзе тоже приписывали тюремное прошлое.
Казалось, это поет Фантомас с усами. На смену смазливым подросткам снова приходили усачи. Ли Хейзлвуд – поющие усы. Даже не имея возможности взглянуть на фото, слушатель дорисовывал их мысленно.
У «фантомаса» был усатый коллега – Сонни Боно, сочиняющий похожие песни, с умеренной дозой цыганщины и пессимизма, которые он пел вместе со своей молодой женой по имени Шер.
Только голосом Сонни Боно напоминал Боба Дилана, а Хейзлвуду предшествовал Лорн Грин, исполнитель суровых ковбойских речитативов, чьи предки прибыли в Канаду из-за черты оседлости.
Романтическим героям монологов Лорна Грина идет одиночество. Но Сонни Боно и Ли Хейзлвуд прославились по линии двуполых дуэтов. Эта формула работала безотказно – Dick and Dee Dee, Nina and Frederick, Billy Vera and Judy Clay. Есть что выбрать и с кем сравнить.
Изучая попсовые поджанры 60-х ретроспективно, трудно отделаться от подозрения, что каждый исполнитель – это маска, под которой еще одна, точная копия той, которая успела наскучить. Отличаются только псевдонимы и названия песен. А интонация и тональность, если копнуть как следует, в отдельных случаях совпадают стопроцентно.
Гендерное различие дуэтов приглушает эту сенсацию лишь частично. Одиночество композитора одной формулы действительно сродни одиночеству сверхчеловека или монстра. И это состояние вынуждены с ним делить его поклонники – жертвы монотонного гипноза, занятые поиском и выявлением подлинных и мнимых нюансов иллюзорного многообразия.
Гипнотизер просто обязан обладать выразительным голосом. It comes with the job, как говорится, «работа такая».
Хейзлвуд начинал без слов, как манипулятор-невидимка, воздействуя на слушателя путем зашифрованных аранжировок, как это делал Майк Леандер с помощью струнных в Eleanor Rigby и As Tears Go By.
Именно струнные придают особое волшебство одной из его поздних продюсерских работ, скромнейшему циклу песен автора-исполнителя по имени Arthur.
Это как бы Хейзлвуд без Хейзлвуда, или, если угодно, Достоевский без «достоевщины». Присутствие Мастера в музыке этого альбома незримо, сначала даже не совсем ясно, ради чего он связался с таким хрупким и невнятным материалом. Как все гении – ради будущего, в котором этот диск, зазвучав по-иному, займет достойное место в галерее малых шедевров стиля барокко-поп.
Но изначально интонацию Хейзлвуда бессловесно дублировала гитара Дуэйна Эдди, чьи классические диски маэстро продюсировал в течение семи лет, часто выступая соавтором инструментальных пьес.
Собственно, оригинальным в этих вещах был только специфический саунд – заниженный, с «подтяжками», – и его извлечение. А в основе мелодий, как обычно, – колядки, считалочки и дразнилки вперемежку с блюзовой идиомой.
Постепенно гипнотический минимализм скупых команд, произносимых негромко, но убедительно, стал приносить весомые результаты. Почти каждый, кто услышал хотя бы раз, как Дин Мартин поет хейзлвудовский Houston, мог, не обладая слухом, и не владея английским, повторить припев этой знаковой вещи: “Хьюстон, Хьюстон, Хьюстон”. Видите, и у нас получилось.
Где Фил Спектор нагнетает хоральную паранойю беснующихся херувимов, Хейзлвуд предпочитает внушать доверительным тоном Мефистофеля.
И этот конфиденциальный подход, определенно выдержав испытание временем, действует по сей день.
Новые поклонники Хейзлвуда часто узнают о нем по самым негромким песням, мелодия которых служит «подкладкой» для точных инструкций, изложенных в форме дружеского увещевания.
Иногда достаточно первой фразы, как в песенке Your Groovy Self в комедии из жизни автогонщиков Speedway. После бурлескного вступления Нэнси Синатра не спеша снимает жакет и произносит: Don't talk to strangers on the bus…
Далее следует набор пикантных афоризмов в духе Амброза Бирса и Оскара Уайльда, адаптированных для Эллочки Людоедки 60-х.
В дискографии Хейзлвуда имеется малозаметный альбом, предусмотрительно названный Hazlewoodism.
И не беда, если размер и структура Groovy Self практически полностью дублируют Last of The Secret Agents – «другую» песню, написанную для Нэнси одним и тем же усатым человеком с крашеными волосами и гуцульским взглядом.
Каждый «газлевудизм» – мелочь. Но вместе они образуют фоторобот феномена, в котором нет ничего специфически феноменального. Весь Хейзлвуд, пардон за банальность, в деталях. А детали принято и терять, и подворовывать.
Крупицы аранжировки Boots можно уловить в запеве Woman From Tokyo. Едва ли такая подробность важна для пёпломанов, но они, эти крупицы, там есть.
К Хейзлвуду отсылают нас и минималистические партии Лу Рида в Disco Mystic, City Lights и Men of Good Fortune.
Близость к эстрадному истеблишменту разрушала готическую энигму этого автора-исполнителя, но Ли Хейзлвуд всегда стоял одной ногой в сумеречной зоне.
Короткая сюита Love and Other Crimes, составленная им из своих и чужих вещей, не уступает таким шедеврам поп-нуара тех лет, как Strange Days или Chelsea Girls, но этой пластинке и её автору явно не хватает ущербности и самолюбования.
Имитируя покрякивание мистера ХЗ (так мы называли его в узком кругу) Фрэнки Фариан умудрился подчинить чуть ли не полсоюза. Проект Бони Эм оказался эффективнее и бескровней печально известного «плана барбароссы». В данном случае функции рупора выполнял чернокожий танцор Бобби Фаррелл, умерший в Петербурге от инфаркта.
Тайнами ремесла Мистер Х.З. владел в совершенстве, но почему-то именно его никто не хотел замечать.
Иммунитет – загадочная штука. Первый исполнитель The Fool – одной из самых пессимистичных песен в стиле рок-а-билли, жив до сих пор. А уникальные Джонни Кидд и Элвис, записав по версии, вскоре погибли. «Газлевудизмы» продлевают и сокращают жизнь артистам. Возможно, поэтому полное название диска читается как «его причины и лечение». Возможно, поэтому тот же Фариан, чуткий к потенциалу старых хитов, воскресив забытый хит Painter Man, так и не осмелился прикоснуться непосредственно к наследию Хейзлвуда.
Автор этих строк тоже давно исключил The Fool – исповедь алкаша-рогоносца – из своего репертуара. Всё равно Sanford Clark спел её лучше всех еще при Эйзенхауэре.
Поклонение Хейзлвуду – свободный жанр, несмотря на ограниченное количество святынь. В нем не так много места для восторгов и озарений. Преобладает исследовательский интерес к тому, что есть. Любопытно наблюдать за тем, как видоизменяется одно и то же, в том числе и сам наблюдатель.
В отличии от Боуи, Битлз или Velvet Underground перед нами культ без катехизиса. Там, где дело касается человека, стилизовавшего дочь влиятельного отца, четко прописанный морально-эстетический кодекс фабриканта звезд неуместен.
Наследие ХЗ по-прежнему интересует и эстетствующих эгоцентриков и производителей музыкального опта. Тем и другим есть, что почерпнуть. Лес Хамфрис наверняка слушал The Shacklefords с не меньшим вниманием, чем создатель «Супермакса» изучал ямайский регги.
Проект The Shacklefords – еще один «газлевудизм» замедленного действия, которым в полной мере можно любоваться лишь сейчас. Аналогична судьба Pozo-Seco Singers, Johnny Mann Singers, Anita Kerr Singers, и многих других хоровиков, которым воздают должное только сейчас.
Когда Нэнси Синатра пела про сапожки модного фасона. Однако, помимо модных, бывают и дефицитные. В одном и том же универмаге, но не для всех.
Кстати, у Хейзлвуда был весьма достойный однофамилец – англичанин Джон Хейзлвуд, творческий партнер Альберта Хаммонда, автора эпохальной Meet Jacqueline, самой популярной вещи The Troggs у советских лоботрясов.
Вместе с Хаммондом они сочинили You're Such a Good Looking Woman для незабвенного Джо Долана и Little Arrows для приблатненного актера из Сохо по имени Leapy Lee – по нашему мнению, лучшего исполнителя I'll Be Your Baby Tonight и Harper Valley P.T.A.
Кто знает, возможно, в средневековых метриках затерялось свидетельство о родстве двух этих тёзок. Каждый из них нам чрезвычайно дорог и симпатичен.
Для приема в пантеон отверженных гениев Мистеру ХЗ хватило бы одной Some Velvet Morning.
Среди легковесных песенок Нэнси она едва маячила, подобно плавнику акулы за кормой дрейфующей яхты, на борту которой вечеринка вышла из-под контроля.
Квинтэссенцию мрачной стороны Хейзлвуда очень точно определили и выделили отцы помп-рока Vanilla Fudge, не позабыв ввернуть в кропотливо разработанную версию Some Velvet Morning несколько тактов «семь сорок».
Словесный эквивалент этой музыкальной фразы звучит как «он выйдет из вагона и двинет вдоль перрона». Очень хейзлвудовский образ.
Но кто такая «Федра», упоминаемая в тексте ХЗ? Героиня греческой трагедии или эфедрин, которым «ширялись» и «мазались» сиды и нэнси совкового андеграунда в эпоху свинцовых колбас и электрических домохозяек на монастырской дороге? Знает только ХЗ.
Количество позднейших, безбожно запоздалых кавер-версий не имеет значения. Песня эта важна сама по себе, в своей «капсуле времени» или волшебной лампе, откуда доносится голос джинна Ли.
Поэтому подавляющее число новых вариантов представляет интерес лишь для тех, кто верит в прогресс и бесконечность конкурса «Алло, мы ищем таланты!».
В данном случае целесообразнее посвятить остаток жизни переосмыслению оригинала, рождаясь заново с каждой новой трактовкой.
Пока не надоест.
*