Да, лучше бы я не обещал ему этого, и лучше бы я не обращался ни к какому врачу. Правда оказалась слишком страшной, такого шока я еще не испытывал ни разу в жизни.
Вспоминаю, как лежал на холодной кушетке, голова моя закована в не менее ледяные электроды, перемотанные бинтами., отчего-то неприятно колет в висках, измазанных маслом. Пожилой врач напряжено следит за строчкой на экране, то и дело успокаивая нервно попискивающий прибор: я не вижу, что делается на экране, но по реакции врача понимаю, что что-то не так.
- Вас мучают кошмары? – мягко спросил врач.
- Последний кошмар приснился мне, когда мне было три года, - вспомнил я, - о том, как я заблудился в незнакомом городе.
- Гхм… а галлюцинации вас преследуют?
- Никогда.
- Отклонений в поведении не наблюдали?
- Друзья считают меня чересчур эмоциональным, хотя он и сам не в меру эксцентричен. - Вы действительно считаете себя абсолютно нормальным, сэр?
- Разумеется. Но в чем же дело? Почему вы так взволнованы?
- Я перевожу прибор уже на третий уровень, а он отказывается воспринимать ваши мозги. Вот, наконец-то что-то замелькало…
- Простите, я не совсем понимаю, о каких уровнях вы говорите.
- Сэр, мозг человека никогда не использует все свои структуры сразу, у нас работает только пять процентов мозга.
- Вот уж не думал, что мы такие глупые.
- Как вам сказать, сэр… конечно же, есть люди, которые используют и шесть, и семь процентов мозга, но это большая редкость. Это…
- Гении? – радостно догадался я.
- Шизофреники, сэр, - ответил врач, - а машина была настроена на стандартные пять процентов. Она не смогла исследовать ваши биотоки, я перевел ее на шесть и семь процентов, но это ничего не дало. Сейчас мой прибор стоит на тринадцати процентах, сэр, и только сейчас он начинает подавать какие-то сигналы.
- Вы считаете меня сумасшедшим?
Оказаться за решеткой сумасшедшего дома мне не хотелось.
- Ни в коем случае, сэр. Все… все хорошо. Тем более, что сейчас, как показывает энцефалограмма, вторая половина, часть вашего мозга… м-м-м… дремлет – он внезапно встрепенулся и вскочил с места, - одну минуту, сэр, буквально одну минуту, я сейчас вернусь.
Крадучись, врач исчез в дверях. Я не стал дожидаться, пока он вернется, поскольку по одному только взгляду доктора догадался, куда или, точнее, за кем он ушел. Дрожащими руками я сорвал с головы бинты (прибор предательски запищал) и выскользнул в коридор. Почувствовал себя в безопасности я только дома, оказавшись в собственной комнате и захлопнув дверь.
Однако, как только я упал в кресло, переводя дух, в кармане задребезжал телефон, и я схватил трубку, отчего-то сразу представив себе, как меня разыскивают.
- Мистер Радов? – спросили в трубке. Мне показалось, что я падаю в пропасть, прямехонько в удушливую атмосферу больничных покоев, но к счастью, я вовремя взглянул номер и узнал телефон Амассиана.
- Добрый вечер, Амассиан.
- Мои соболезнования, мистер Радов.
- Мой дорогой Амассиан, пусть это оскорбит вас, но я не жалею, что покинул клуб.
- Я имею в виду другое, я имею в виду вашу болезнь, мистер Pадов. Честно сказать, я не совсем верю этой энцефалограмме… Кстати, я неплохо разбираюсь в проблемах головного мозга.
- На что вы намекаете, сэр?
- Я согласен исследовать ваш мозг, Радов. Я вижу перед собой уникальный случай, и…
- Я не позволю вам этого, - резко ответил я.
- Поймите, Радов, что я хочу помочь вам, как друг. Честное слово, в наше время, когда излечимо практически все…
- Прошу вас, будьте так добры не звонить мне больше, - я осторожно повесил трубку и на всякий случай отключил телефон.
Я не ошибся: к вечеру на телефоне оказалось двадцать непринятых звонков…
…Снова глубочайший провал в сознании. Я полагаю, что прошло несколько часов, судя по темноте за окнами и очередной, исписанной вдоль и поперек тетради. Чувствую себя совершенно разбитым, у меня дрожат руки и слезятся глаза. О чем я писал? Не помню.
Перелистываю тетрадь, мучительно вспоминаю и вспомнить не могу. Да, вот и вся тайна моего необычайного вдохновения: шизофрения. Человек, считавший себя талантливым, нуждается в лечении, и я начинаю мало-помалу бояться самого себя. Вспоминаю, что все писатели считались не совсем нормальными – слабое утешение.
Снова листаю тетрадь, наконец, понемногу начинаю вспоминать, о чем только что писал. Мое второе “я” увлекло меня в мир средневековья, в чудовищные истории о людях, одержимых дьяволом. “Когда-то одержимыми считали и шизофреников, и эпилептиков, - прочел я строки, только что написанные моей рукой, - теперь же нередко под маской душевнобольных скрываются одержимые.
Я отдернул руки от тетради, точно от раскаленной плиты, - мне показалось, что эти строки адресованы мне. Страх, овладевший мною до этого, был лишь легкой тревогой по сравнению с тем, что я почувствовал теперь. Я никогда не считал себя суеверным, но сейчас меня охватил средневековый ужас перед неведомым. Чья душа успела внедриться в мое сознание? Какой злобный демон овладел моим разумом? Я пощупал серебряный крестик на груди и решил нанести визит к священнику, хотя, что может дать мне этот визит? Вряд ли кто-то сейчас стал бы изгонять демонов, - никто не верит в их существование.
Кроме меня. Я в этом уже не сомневался, почти физически ощущая в своей душе присутствие чуждого элемента, затаившегося в глубинах моего сознания. Злобный демон время от времени давал мне передышку, возвращая мне мое “я”, позволяя мне сном и пищей восстановить утраченные силы, а после снова подчиняя меня своей сатанинской воле: я чувствовал себя полностью во власти дьявола. Даже влияние Pодуэлла не казалось мне таким тягостным, ведь это было влияние извне, влияние, от которого я всегда мог избавиться.
Я устроился в скрипучем кресле, размышляя, что мне делать дальше. Я готов был пойти на все: обратиться к колдуну, священнику, шаману, самому дьяволу, - но чем дальше, тем больше я понимал, что вряд ли мне кто-то поможет.
Колдуном или шаманом я мог вообразить себя только в мечтах, но уж никак не в жизни – я даже знал, что для этого нужно: танцы бубном у костра в тундре или жертвоприношения в полночь на перекрестке. Наконец, после недолгих раздумий я вспомнил еще одно средство, при одной мысли о котором у меня дыбом встали волосы. Впрочем, я был согласен на любые изощрения черной магии, чтобы разобраться, что творится в моей душе.
.
На этом запись Pадова обрывалась на половине страницы. В начале следующего листка я нашел продолжение откровений Pадова, но эти строки уже были написаны совсем другими чернилами, почерк было до странного ровный, механический, словно писал робот, а не живой человек, и хотя в дневнике не стояло дат, я догадался, что Радов писал свои новые рассуждения несколько дней спустя, пережив немало такого, о чем я боялся и подумать.
.
Прошло по крайней мере полминуты, прежде чем я догадался, что слышу голос, доносящийся не из глубин моего мозга и не из пространства комнаты, а извне, из миров, не принадлежащих к нашему измерению.
- Кто вы? – осторожно спросил я, не зная, дойдет ли мой вопрос до незримого собеседника или нет.
- Я думал, вы узнаете меня, Радов, - в голосе послышалось откровенное разочарование.
- Прошу прощения, нет. То есть, конечно, я знаю, что вы завладели моим разумом и заставляете писать денно и нощно…
- Если вы хотите, я покину ваше сознание, сэр.
- Ни в коем случае! – воскликнул я ни с того ни с сего, хотя сам минуту назад мечтал об этом, - я очень прошу вас остаться… Но назовите мне по крайней мере свое имя.
- Я думаю, оно уже известно вам, сэр, ведь мы работали вместе столько времени…
- И тем не менее я не знаю вашего имени, - страх снова сжал мое сердце, - Кто вы?
- Это изумительно, - растерянно признался голос, - нет, дорогой мой, вы просто не можете меня не знать, ведь я – Гарольд Pодуэлл.
Первым желанием было вскочить с места и поклониться собеседнику, правда, не совсем понимая, в какую сторону мне кланяться. Вторым моим чувством был страх не столько перед неведомым, сколько перед тем, что я имею честь говорить лично с CAMИM Гарольдом Джорджем Pодуэллом.
- Мистер Pодуэлл… я просто не могу поверить… - я искал слова и не находил.
- Но это именно так, мой дорогой Радов. Я думал, вы догадаетесь об этом сами: вы писали с моей помощью…
- Если говорить точнее, под вашу диктовку, - поправил я.
Родуэлл молча кивнул. Увы – казалось, говорил фантаст.