Когда я написал первый текст этого… Нет, даже не цикла. Это получилась статья, в которой отдельные главы разговаривают друг с другом. Я подозреваю, что они разговаривают даже если в этот момент ни один из текстов никто не читает. Они сами, уже без нас. Мне вот теперь, на третьем тексте даже и статьей-то назвать трудно то, что получается. Может, начав следующий текст, я уже найду в нем признаки того, что случайно стала сама по себе возникать повесть. Настоящая повесть. И не о героях этих тестов даже, хотя и о них, конечно, тоже. Но главное– это про нас, какими мы себя сами помним. А это ведь совсем не то, что можно увидеть в зеркале. Это совсем другое. И дело даже не в том, что все эти авторские союзы, за которые я в самом начале зацепился, возникали в молодости, как правило. Дело совсем в другом. В том, что все это постепенно становилось судьбой. Судьбой с очень большой, с огромной просто буквы.
Потому, что это – судьба не только самих героев и участников этих случайных союзов. Это – только в начале. Потом, оглянуться не успеешь, и ты каким-то непостижимым образом оказываешься втянут в это строительство судеб. Ну, как слушатель, как собеседник, иногда как человек, чье мнение важно почему-то обязательно услышать. А пройдет еще лет 10 и видишь, что возник большой фрагмент нашей с вами КУЛЬТУРЫ. И надо уже и ответственность за то, что получилось тоже принять. А ведь не думал никто про ответственность, когда это все росло само, как чертополох.
Если говорить про сегодняшних героев и про нас с вами, скажите, кто из нас не забегал на Кольский в урочное и в неурочное время? Кто не выпил водки из кружки, абсурдно обсаженной со всех сторон ручками? Кто мимоходом не ответил на какой-то, вроде бы случайный вопрос хозяев этой мистической поляны? Серьезно ответил, я имею в виду. Так, что, возможно, даже и поспорил немного. А потом – еще глоток из символической кружки, в которой звезда отражается. И не в благодарность, а потому, что ты – свой, и тебе полагается из такой кружки выпить. И все – коготок увяз.
А песни? Песни пишутся до сих пор. Но не в них, ей Богу, дело. Песни – только один маленький крючок, на который ты обязательно попадешься, если плаваешь в этих водах. Все намного сложнее. Но стоп. Надо же когда-то представить сегодняшних героев. Вдруг кто-то еще не понял, о ком речь.
Сергей Каплан и все тот же Александр Софронов, из-за которого и начался этот сыр-бор со всей этой странной писаниной. Есть у Сани какое-то отдельное качество, позволяющее ему все время находится в каких-то союзах. Он, конечно, очень легкий человек, Саня Софронов, и умеет сойтись с кем угодно. Веселый, обаятельный, с ним можно не напрягаясь болтать и о важном, и о пустяках. Но это же – не союзообразующее качество.
Талант? Ну да, Софронов – редкой мощи мелодист. Но ведь и это не обязательно ведет к таким союзам. У меня, честно говоря, на этот сложный вопрос ответа готового нет. Есть только гипотезы и догадки. Но, чтобы о них поговорить, давайте попробуем каждый для себя ответить на самый традиционный вопрос: а какая песня, вместе написанная Софроновым и Капланом – самая главная и самая известная песня. Думаю, что большинство респондентов скажут «Жизнь продолжается», или «Кружка» или «Доброго вечера всем» - это все об одной и той же песне, как ее не назови. Но мне вот почему-то кажется, если об этом же спросить у самого Сани, ответ будет другим. Я даже догадываюсь каким. Мне так кажется.
А ведь этой мелодией могли бы гордиться и Джимми Пейдж, и Фредди Меркьюри, и Маккартни даже мог бы гордиться. Но написали не они, написал Саня Софронов. Мы обычно не замечаем такого богатства у себя по носом, да и рассказывая друг другу анекдоты, болтая о пустяках, как -то не думаем, что собеседник-то уже написал «Рыжую песню». Но это бы и не важно было, если бы эта песня и впрямь не стала не просто мелодией, достойной Маккартни или Меркьюри, а настоящей судьбой музыканта. Кто-то не знает, что Софронов пару лет назад завел себе собственное радио? Забавно, что я, когда про это услышал, сразу же спросил – не Рыжим сентябрем назвал? Собеседник решил, что я знал название, а я просто подумал – ну а как еще-то? А нету других-то вариантов. Судьба-с, однако.
Но я, собственно, и начал этот текст с того, что многолетнее сотрудничество столь непохожих авторов, да и людей столь не похожих, оказалось судьбоносным для огромного количества людей, вроде бы никакого к этому сотрудничеству отношения не имеющих. И хоть они вместе понаписали кучу гениальных песен, не песни их меняли людям судьбы.
Хорошая придумка Каплана «Кольский бугорок» возник ведь несколько раньше, чем «Второй канал» Ланцберга, если не ошибаюсь. Хорошая такая фронда на фоне официальной Грушинки, упорно не желающей в те времена меняться, и начавшей нарываться из года в год на одни и те же ошибки. А вот Каплан на одном конце поляны и Ланцберг на другом научились смотреть в будущее, и сумели понять, что там в будущем совсем не то же самое, что сегодня и вчера.
И вот тут-то пора поиграть как раз «Кружку». Не знаю, насколько эта песня стала сразу предметом гордости для Софронова, но вот для Каплана-то она действительно должна была быть одной из самых важных песен. И должна была оставаться одной из самых важных до тех пор, пока смерть не начала собирать в его любимом лагере богатый урожай.
А ведь начали они писать и даже делать совместные концерты, когда Софронов был совсем пацаном, а Каплан еще ничем не походил ни на Санта-Клауса, ни на библейского пророка. И сказать, что их совместное песенное творчество – это пример глубокого и серьезного отношения к поэзии и музыке, тоже нельзя. Они и хулиганили самозабвенно, и простенькие и веселые песенки уважали оба. Во всяком случае близкие друзья Каплана из Ростова Жуков и Калашников в этом всегда были на голову выше. Талант Сергея Каплана всегда был в другом. Этого же не опишешь и не объяснишь в словах – почему все, кто искал в нашей песне не развлекательность и не попсовость, рано или поздно оказывались на Кольском, держа в руках многорукую кружку с неизменной водкой. А ведь Каплан – это не Мирзаян, который кучу работ написал о судьбах песни, с лекциями выступал, да и по сей день выступает. Каплан – не трибун и не пламенный борец за культуру. Каплан умел, тихо сидя в своем лагере в своем бесформенном балахоне так улыбаться, что при нем попса засыхала просто. Не приживалась она при нем – вот и все. Да и любое пустое обесцененное слово там тоже засыхало и не приживалось . Просто не звучало. Зато под его улыбкой то там, то тут возникали какие-то новые фестивали, появлялись какие-то новые авторы. Ненавязчивое миссионерство Каплана, конечно, просто поражало.
А Софронов тоже все время был там. Не при Каплане, не подле, а там. Это его выбор. И сказать, что они с Капланом и в отношение «Кольского бугорка» и того, как он устроен всегда были единодушны нельзя. Я помню, как мы сидели с Саней не на Кольском, а в нашем пермском лагере, пили не водку а виски и не из многорукой кружки, а из обычных походных стаканчиков, и я слушал, как Саня сокрушается, что Каплан и слышать не хочет о том, чтобы поставить аппаратуру на Кольском. А зрителей на концертах уже столько, что почти никто ничего толком расслышать не может. И это ва-а-а-ще не правильно. И я соглашался, и кивал, и мне тоже тогда перестало нравится слушать концерты по вечерам на Кольском. Если не ошибаюсь, это было, когда впервые была выставлена площадка Междуречье. Еще не на Пеньках, как сейчас, а именно в пермском лагере. Наверное, поэтому там и сидели. После их с Юлей выступления на Междуречье.
И ведь в этом споре прав был именно Софронов, а Каплан не прав. И, толпы людей приходили тогда на Кольский, чтобы поговорить именно с Капланом, и именно об этом. И Каплан сдался потом, и разрешил подтащить к Кольскому электричество, и поставить небольшой аппаратик. И ему же и самому это потом очень понравилось. А, может быть, все было не так. Может, Каплан своим библейски-пророческим умом нарочно сделал так, чтобы несколько сот человек оказались втянуты в решение простого организационного вопроса. И тоже оказались в конце концов среди тех, кто по-Кольски не признает попсы и пустоты. Не удивлюсь, если было именно так. Каплан же больше всего на свете хотел, чтобы души тех, кого он любил, а любить он ухитрялся тысячами и десятками тысяч людей, так вот, хотел он больше всего, чтобы души его любимых все время росли.
Понимаю, что песни в этом тексте встали в таком порядке, в каком в своем же Бард-кафе я бы их никогда бы не поставил. Ведь любой из этих песен правильно программу заканчивать. А программу заканчивать не хочется. Ну, текст в нашем случае. Хотя, я сейчас подумал, что эти тексты обязательно начитаю, соберу как подкасты, и, да простит меня Бард-Радио, с которым я уже давно сотрудничаю, отдам на «Рыжий сентябрь». Есть ощущение, что прозвучать они должны именно на радио Софронова. Это будет правильно.
На самом деле, как только выходишь на финал, в голове начинают звучать десятки песен, о которых я не упомянул, не поставил, не показал. Понимаю, что меня долго будут преследовать по ночам эти не прозвучавшие песни, но ведь и текст не должен быть бесконечным. Да и текст-то вышел не столько о песнях, сколько о том, как этот союз повлиял на всю нашу песенную культуру в целом.
Единственное, чего я так и не сказал – это почему Саня Софронов так отлично вписывается в авторские и творческие союзы. Мне кажется дело в том, что сам по себе Саня – не культуростроитель. Он великолепный музыкант и потрясающий автор. И с ним любой желал бы и написать что-то, и спеть что-то. Но где-то глубоко в душе у Софронова живет эта скрытая нотка, вернее необычно сложный аккорд – миссия, культура, авторская песня. Душа требует, но сам он этими вещами заниматься не умеет, не любит, да и не должен. А вот, объединившись в союз с Капланом, он этот аккорд свой потаенный сумел сыграть. И душа подросла. И жизнь продолжается. А иначе как? Этот аккорд в одиночку не играется от слова совсем.
А закончить я хочу песней, которой как бы в финале-то и не место. Не финальная она песня. Но в этом тексте все не правильно, так что… А вот в контексте разговоров о культуре – эта песенка хороша. Это одна из песен, для которых Софронов искал и нашел такое звучание, которое выводит авторскую песню на совершенно иной уровень и делает ее интересной и понятной очень многим, а не только бардам. Это совместный проект Александра Софронова и «неправильного» гусляра Максима Гудимира Анухина. И, конечно, это совместная песня Александра Софронова и Сергея Каплана.
P.S.
Статья продолжает странную текстовую эпопею об авторских союзах у бардов.
Первый текст назывался Пять самых известных авторских союзов у бардов. Это был просто обзор темы. Героями там оказались Сергей Никитин, Юрий Визбор, Виктор Берковский, Леонид Филатов и Владимир Качан.
Второй текст: Пять авторских союзов у бардов. Александр Cофронов – Шухрат Хусаинов