В фильме Гайдая есть явное противоречие, связанное с французским языком.
На просмотре спектакля в театре «Колумб» Ипполит Матвеевич проявляет невиданную лингвистическую прыть, без труда переводя Остапу французскую версию «Шумел камыш»: "Хрупкие камыши издавали в темноте свой шорох..."
Это никак не вяжется с последующим эпизодом в Пятигорске, где Остап, напрочь про это "забыв", спрашивает, знает ли Киса французский, и в ответ Воробьянинов с превеликим трудом вытаскивает с дальней полочки памяти несколько простейших слов.
Человек, который еле-еле считает до шести на иностранном языке, ну никак не может на нем же знать слова «хрупкие камыши».
А уж перевести с ходу именно песню — это вообще нужно иметь очень хороший, годами отточенный навык.
В книге ситуация с языками еще запутаннее. Если прочесть главу о молодых годах старгородского льва, то выяснится, что он довольно плотно соприкасался с французским. Был у него и повар-француз в лучшие годы, и красоток он возил в Париж.
А теща, Клавдия Ивановна! Ты знаешь, она называет меня Эполет. Ей кажется, что так произносят в Париже! Замечательно!
— издевательски замечает Ипполит Матвеевич в своей беседе с еще молодой Еленой Станиславовной.
И самое невероятное: в ту пору он ведет переписку с англичанином Энфильдом, коллекционировавшим русские марки.
На каком языке — вот вопрос. То ли Энфильд знает русский, то ли Ипполит Матвеевич — английский. Увы, об этой любопытнейшей детали авторский текст молчит. Известно лишь, что финальная фраза переписки, "накося выкуси", написана Воробьяниновым по-русски, латинскими буквами.
Предположим, что Воробьянинов все же не знает французского. Как такое могло быть, учитывая все его дореволюционные вояжи и слугу-лягушатника?
У языка, вопреки широко распространенному заблуждению, нет свойства автоприлипания. Очень многие убеждены, что если долго вариться в языковой среде и ничего специально не делать, то язык как-то сам по себе укоренится в твой голове.
Это конечно не так, и есть определенный процент эмигрантов, живущих длительное время за границей, но освоивших только самые азы.
Возможно, Ипполит Матвеевич именно из этой породы людей, и ни один иностранный язык так и не смог им овладеть. Не исключено, что англичанин все-таки пишет ему на русском, а во Франции Воробьянинов, как Эллочка-людоедка, оперирует жестами и несколькими десятками слов.
Далее, былая экспертность, конечно, могла существенно полинять за годы потрясений. И вот уже Остап смеется над акцентом Воробьянинова, как некогда тот потешался над тещей.
Либо второй вариант: авторы, осознав, что Ипполит вышел уж слишком дерзким и ученым, намеренно оглупили его, отменив выданную ему в начале биографии языковую эрудицию. Остап вряд ли бы сумел подмять под себя человека, который весьма дерзко глумился над заморским любителем марок. Тем более — на английском. Просто не успели или не захотели исправить эту деталь.
Есть и еще одна версия, которая может сгладить противоречие.
Предположим, что Ипполит Матвеевич все-таки знает французский далеко не "в пределах гимназического курса". Просто ему не нравится напор великого комбинатора. Воробьянинов понимает, что интерес Остапа к его умению говорить на иностранных языках ни к чему хорошему не ведет, и прикидывается на всякий случай интеллектуально немощным.
