Михаил Остроносов был двадцати шести лет от роду, крупного телосложения, высокого роста, с загорелыми руками, карими глазами и неглубоким шрамом на левой щеке. Молодой человек дёрнул оконную ручку так, что деревянная рама, как и стена целиком, едва не вылетела и не застелила пол крупными осколками стекла. Следом Миша сел в глубокое кресло, которое часом ранее передвинул в центр комнаты. Оно блестело на солнце, лучи резвились на старой и оттого более солидной коже. Хороши были оранжевые блики в том числе потому, что Михаил зака́пал подушку и подлокотники горячим по́том, когда выдвигал раритет из угла.
Миша сам не знал, зачем потратил столько сил на бессмысленную, безумную работу. И без того ему было душно, и без этой глупой перестановки его лёгкие превращались в пустыню, а он, вопреки всему и всем, закончил: переставил громадину. С самого рассвета, с пяти часов, Миша слонялся по двум родным комнатам — кухне и спальне.
Последняя ночь прошла дурно. Его мучили фантомы. Они то вылезали из-под стола, то оказывались у кровати, то послушно наблюдали из дверного прохода. Миша проснулся под мокрым одеялом, которое наполовину сползло на пол, видимо, потому, что он много дрыгал ногами, пытаясь убежать от видений. Простыня соскользнула и лежала на матрасе некрасивыми складками, точно ночью здесь бушевало море, а по нему ходили пиратские судна с беззубыми капитанами и калечными девами. Миша спал в духоте и проснулся в ней же.
Нет, даже не пустыня была в его лёгких, а русское поле, перевороченное и выжженное сначала игом, потом французом и, наконец, ботинком немца. Совсем недавно там росли берёзы, паслись коровки, зацветали красными пятнышками маки, тянулись овечки по нежно-голубому полю, которое почему-то оказалось у всех над головой. А сейчас — ямы, окопы, траншеи, потоки рвоты и лужицы крови, свинец, который усатый дедушка зачем-то повесил прямо перед глазами. Миша кашлял, без конца умывался и протирал лицо холодной тряпкой, а временами вовсе ложился на пол, как ему предписывали брошюры о безопасности во время пожара.
В кресле его тело расползлось покойно. С подлокотников свисали жилистые кисти, ноги стояли совсем далеко и как-то развязно, а голова скатилась до сидушки. Обмяк Миша, хотя духоты-тесноты в его жизни меньше не стало. Он пристально смотрел на осень, которая желтела и облетала за окном. Взгляд его был туп, точно сиял умственной отсталостью. Тупых глаз на Земле много: взять тех же свиней. Тупостью они почти не пугают. По-настоящему страшно становится, когда видишь умные глаза, которые поглотили чернь и тьма, узость и мель. Такими были и Мишины. Поэтому его друзья и родственники наверняка бы ужаснулись и отпрыгнули в сторону, если бы стояли в комнате, у самого кресла, и вдруг стали свидетелями интеллектуальной смерти близкого человека.
«Нет, не стоило этого делать», — думал он, как прежде: живо, остро, соразмерно мощному телу.
Дурно создан человек. В разум не удариться, ибо тут же свихнёшься. В чувства тем более погружаться нельзя, иначе лет в десять спрыгнешь с крыши. Так и приходится болтаться туда-сюда: то всё уму подчиняешь, то на глупость идёшь из-за ревности.
Вдруг Миша встал и подошёл к окну. Захотел поглядеть на раскрашенные улицы. На небе сливались розовый и серый оттенки. На востоке лежала металлическая масса, которая, приближаясь к западу, растворялась, позволяла ослабевающему солнцу пробиваться в город. Из тёмно-серой масса превращалась в светло-розовую, оранжевую и красную. Небо — полотно. И частичка этого холста тянулась к самому Мишиному окну, заливая комнату священным жёлтым светом.
— Стоило мне с ним встречаться вообще, — продолжал он бормотать в тупеньком бреду. — Надо же было ему угодить на переулок, который я знаю с трёх лет. Я ведь ходил теми улицами за хлебом и молоком, чтобы порадовать маму. Прошёлся и сегодня, вот только никого не порадовал…
«Зачем убил? Она всё равно бы от меня ушла… — думал Миша. — Я наверняка изменил бы ей через годик-другой. Всё равно был бы конец. Рано или поздно надо мной бы нависло что-то невыносимое. Нечто, которое заставило бы меня смеяться и плакать над прошлым, вспоминать ненужные детали — зонты, кольца, ботинки. Молить о возвращении в ту сказку, которую я прожил, растратил её на мелкие ссоры. Оно приняло бы образ минутной стрелки и громко тикало прямо у моих ушей. Когда-нибудь всё умерло бы. А я — слабый, жалкий человек — умер бы ещё раньше! Ведь не смог бы совладать с томительным ожиданием, с бесконечным высиживанием на перроне. Лучше бы я это пережил, лучше бы взглянул в лицо смерти. Было бы лучше, если бы я всё-таки встретил нечто. А так… Я лишил жизни человека, который однажды — по той же случайности, по какой он оказался в одном со мной переулке, — соблазнил мою жену и лёг в нашу постель…»
Михаила Остроносова, двадцати шести лет от роду, крупного телосложения, высокого роста, с загорелыми руками, карими глазами и неглубоким шрамом на левой щеке, дёрнул полицейский, когда тот прогуливался возле места убийства и зачем-то прикрикнул о перестановке кресел.
Редактор Янина Хмель
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
Об авторе
Глеб Нестеров родился в 2005 году. Вырос и живёт в городе Ноябрьске, одновременно холодном и тёплом. Высоких званий нет, есть только призвание, да и оно порой куда-то пропадает.