Можно читать отдельно, как и все остальные части книги.
Вступление
Слова “кундалини” и “третий глаз” я услышал от Инженера, с которым познакомился во время “танцев” на улице в ожидании кортежа Брежнева (см. начало предыдущей части книги).
К этому знаковому для меня разговору о третьем глазе и последующим за этим событиям я, как и обещал, возвращаюсь. Но сначала – то, что произошло на несколько дней раньше.
“Стекляшка”, стена, Инженер-паук
После “танцев” на улице, вторая встреча с Инженером
В это время (начало 80-х) я работал на полурежимно-режимном заводе. “Полурежимный” был сверху, а режимный (т.е. военный) был спрятан где-то там внутри.
Обеденное время, заводское стильное кафе-“стекляшка”.
С двух сторон современные остекленные цеха, между ними метров семьдесят зеленого газона и где-то посередине площадка, вымощенная плиткой, на которой и стоит “стекляшка”. Параллельно цехам – офисное здание, такое же стеклянное, только в несколько этажей. Боковые стены этого здания глухие, бетонные, в них упирается забор высотой метра три, поверх которого элегантно-неброско лежит колючая проволока. Обычно, когда я опаздывал, я здесь перелезал, чтобы избежать лишних разговоров в ненужных кабинетах.
Я был молод, имел уникальную квалификацию, выдавал нужный результат, и за это на некоторые мои шалости прямое начальство смотрело сквозь пальцы.
И вот в обеденный перерыв сижу я в “стекляшке”, где местные “цеховики” – родственники директора (“цеховики” – это полуподпольные капиталисты), делали свой полулегальный, теневой оборот капитала. Надо признать: вот в этой “стекляшке” продавались вкуснющие восточные сладости, великолепный местный чай и совковый полурастворимый мерзкий кофе (а из-под полы тоже растворимый, но “фирменный”, т.е. импортный, полностью растворимый и вкусный).
Сижу за столом, смакую чай со сладостями и, пребывая в таком задумчиво-сладостном безделье, лениво рассматриваю офисное здание, забор, дорожку вдоль них… Отдыхаю.
И вдруг вижу, как на моей “череззаборной тропе” из-за стены появляется паукообразный человек и, ловко цепляясь за стену здания, перепрыгивает через колючки во двор – точь-в-точь, как это делаю я. Говорю как есть: от такого нахальства мне стало просто обидно. Одно дело личная тайная тропа и другое – когда по ней шастают какие-то типы. Я от такой наглости просто застыл.
Нахал после приземления протянул руки к шнурку на ботинке, мельком оглянулся по сторонам, потом спокойно выпрямился и как ни в чем не бывало пошел по дорожке.
Пока я изумленно наблюдал это представление, нахал свернул к “стекляшке”… И пока он шел, его легкая, танцующая походка что-то мне напомнила. Он как будто не ставил пятки на землю, где-то я это видел.
Он вошел в кафе, так же быстро оглянулся по сторонам, зацепил меня взглядом, поднял в приветствии руку. Я осмотрелся, рядом никого, это он мне? Этот нахал подошел ко мне как ни в чем не бывало, протянул руку, как старому приятелю, и сказал: “Привет, Любитель!”.
Вот тут я его узнал. Это был “танцующий” Инженер, с которым мы общались на холоде в ожидании кортежа Генсека.
Моя внутренняя реакция: вот тебе и Инженер. “Да он нормальный пацан, – подумал я, – прыгает через заборы”. Он стал мне симпатичен.
Я привстал, честно пожал ему руку и пригласил за стол, как закадычного приятеля. Почему бы нет? Парень-то веселый и далеко не дурак. Попросил для чая еще один мусульманский фигурный стакан, сдвинул сладости на середину стола: угощайся. А он ответным дружеским жестом заказал два продвинутых кофе из-под полы.
Беседу начал я. В такой же манере, в какой мы общались первый раз, стоя на холоде в ожидании треклятого кортежа.
“Слушай, ты случайно не видел? Там какой-то сумасшедший паукообраз ползал по стенам, перепрыгнул через проволоку, а потом куда-то раз – и нету. Исчез”.
Он, изумленно глядя мне в глаза своими честными, большими серыми глазами, честным и без тени сомнений голосом ответил одним словом: “Нет”.
Я точно так же, но только голосом, честным 50 на 50, ответил: “Ааа…”
А потом он уловил мой ироничный взгляд на набитых костяшках своих рук (он всегда мгновенно реагировал на любые изменения – интонацию, взгляд, слово…) и с ходу перевел разговор на каратэ. Типа “я не каратист, решил попробовать, только руки музыканта попортил”. (Как оказалось потом, его “попробовать” – это лет десять активных тренировок.)
Я снова голосом, честным 50 на 50, выдавил из себя: “Ага…”
А про себя подумал: двигается так, как будто ветер под ногами гуляет, ползает по стенам, как паук, прыгает на асфальт с высоты – ну точно не каратист. А я точно не длинноволосый вызов социуму, не хулиган и не бунтарь.
По тем “хипповым” временам наш человек с длинными волосами в джинсах точно был не бунтарь и ни в какие драки не ввязывался. (Длинные волосы и джинсы – это был заведомый конфликт практически со всеми, кто не в джинсах. Нас не любили, иногда били, а если попал в милицейское авто, могли прямо на месте бесплатно наголо постричь. Мы отвечали такой же любовью всем, кто нас не любил. Но для людей в “стекляшке” я все равно был свой – не из их компании, но свой.)
А с Инженером мы сошлись, как в пословице: рыбак рыбака видит издалека. И как-то само собой я перешел к воспоминаниям о службе в армии, рассказывал не очень дисциплинарные сюжеты из той жизни. Рассказывал эмоционально, как южанин, – в лицах, руками. По-другому у нас не получается.
Он внимательно смотрел и слушал. И потом в какой-то момент он меня остановил.
Меня прервали. Я застыл в пространстве – застыл, как фото дирижера. А потом очень медленно достал свое тело из этого “застывшего” пространства, немножко подумал и потом так же медленно достал из этого пространства еще и свои руки...
...Мы молчали несколько секунд, но по ощущениям это было долго.
И он вдруг ни с того ни сего заговорил о йоге, о дыхании (к такой манере вести разговор я потом привык). В моей голове мелькали слайды: и каратист, и инженер, и музыке учился… а тут еще и йога, и какое-то дыхание, и все это на мою голову разом.
Меня его эрудиция просто придавила к стулу, но я почему-то его терпел.
Как оказалось, он много лет практиковал то, о чем говорил (раскололся все-таки), и тут же за столом, для чего-то отодвинув чайник, стаканы и сладости в сторону, показал пример дыхания из каратэ, с шумным вдохом и выдохом делая странные жесты руками, страшно выпучивая при этом глаза. Я почти что не испугался, но на всякий случай замолчал… я молчал… я продолжал молчать.
А он, очевидно, воспринял мое молчание как то, что я проникаюсь таким его умением. Он тоже молчал и смотрел куда-то в пустоту.
А у меня там, в голове, как в кино: длинноволосый и каратист – для такого кафе как-то многовато. Как бы чего не вышло.
В кафе повисла гробовая тишина.
И тут меня прорвало. Я смеялся до слез. Кафе вернулось в свое нормальное состояние, “купи-продай” за стойкой тоже хохотал. Видимо, люди решили, что мы прикалываемся над каратистами (которые были в те годы так же непопулярны, как и длинноволосые в джинсах).
Инженер на меня не обиделся или не показал виду. Он сразу понял, что я во всем этом восточном “бульоне” из каратэ и йоги абсолютно ничего не понимаю.
Я сквозь слезы кое-как выдавил из себя слова: “Прости, я ничего не понимаю в дыхании каратистов, – и из последних сил договорил: – Но выглядел ты так, как будто у тебя с кишечником трудная неприятность произошла”.
После того как я перестал смеяться и плакать, он объяснил, почему меня прервал и перевел разговор на дыхание.
Как оказалось, он что-то во мне увидел, – то, чего не видел я. Я же не видел себя со стороны. А он слушал армейские байки и следил за моим телом, за моими кистями… (я южанин, я не “памятник”, я показывал все, о чем говорил).
Он прервал меня, чтобы продемонстрировать дыхание каратистов и показать, что мои руки, кисти, пальцы, тело в этот момент чем-то похожи на движения ЕГО рук, когда он показывал мне дыхание каратэ.
В разговоре точно так же есть свои точки, запятые, восклицательные, вопросительные и прочие знаки – паузы, короткие остановки и т.д. В эти моменты мои руки почему-то напоминали ему каратэ, которое он мне показал, выпучивая глаза.
Мне в голову не могла такая мысль прийти, что разговор южанина может быть похож на каратэ. Я ему об этом и сказал.
Его реакция: “Посмотри: вокруг одни южане и все машут руками. Где ты видишь, что это похоже на каратэ? Я говорил про тебя, а не про южан”.
Не скрою. Я слегка заважничал, где-то там, в глубине моих мозгов шевельнулась мысль: “Я, кажется, крутой, а об этом ничего не знаю”. Следующие полминуты я сидел, как памятник. И от охватившей меня важности даже не дышал, двигались только глаза.
Он смотрел на меня, потом стал смотреть как-то внимательнее, а потом его тоже прорвало. Теперь до слез смеялся он.
Важность с меня медленно сползла куда-то туда, под стол. Вид у меня, наверное, был неважный и медленно возвращался в норму.
Потом мы подуспокоились, и беседа потихонечку продолжилась.
В какой-то момент я вспомнил кое-что о дыхании и начал рассказывать:
“Когда я еще был подростком, мне мой отец показал, как дышать телом, а не легкими, как это делал ты и как это делают вообще все. Вот то, что ты мне показывал, на самом деле все-таки отдаленно похоже на то, что показал мне отец”.
И я тут же, за столом, как и он, сделал демонстрацию...
НО: в этот момент на нас в кафе никто не обратил внимания.
Дыхание было явно выраженное силовое, но я не тужился, глаза не выпучивал, не пыхтел, как паровоз, и при этом спокойно продолжал говорить.
Потом я замолчал. Застыл в пространстве и почти не дышал.
За нашим (и только за нашим) столом возникла густая тишина, в воздухе можно было вешать топор.
И спустя какое-то время вот в этой густой тишине он очень спокойно, как ни в чем не бывало, но заинтересованно попросил меня, если можно, такому силовому дыханию – дыханию телом – его научить.
Я, естественно, спросил, для чего ему это.
Его ответ: “В этом явно выраженном силовом дыхании твой ум не затемняется и ты продолжаешь как ни в чем не бывало спокойно рассуждать. Я не слепой, я вижу, что в этой силе нет напряжения, которое есть у меня. А я лет десять в каратэ, я помощник сэнсэя”.
Я осторожно – на всякий случай – спросил: “А кто такой сесей?” Он снова начал смеяться и выдавил из себя: “Не сесей, а СЭНСЭЙ”, – и орлиным взором посмотрел на меня откуда-то сверху. Как выяснилось, это не просто тренер “по-ихнему”, а нечто большее – даже больше, чем Генеральный Секретарь ЦК КПСС, которому подчинялось полмира.
Я, как мог, изобразил уважительное выражение лица. Он сделал вид, что поверил. И тут же по ходу ввернул мне еще что-то о внутренней энергии и ее отличии от внешней.
Говорю как есть: у меня в голове все перемешалось. Что за зверь такой сэнсэй, кто такой внутренняя энергия, что такое затемненный ум... На этом месте воображение быстро нарисовало мне пустую улицу, по которой передвигался человек в хорошем подпитии (которое ему затемняло ум), другом ему был забор, и он из него зверским образом вырывал колья, и шел он по мою душу...
В общем, я тогда не очень понимал такие слова и такие мутные для меня разговоры, они меня откровенно раздражали. Но его я почему-то в этот момент терпел (мююожет быть, из-за того зверя-сэнсэя, которого нарисовал мне мой мозг) и на просьбу научить его очень даже быстро отреагировал: “Почему бы нет, – и выдержав многозначительную паузу, добавил: – Но только сначала скажи мне, кто там все-таки через забор перепрыгивал”.
Он ответил коротко, по-армейски: “Я”.
И вот с этого момента между нами возникла нормальная мужская дружба.
* * *
Тогда, в 80-е, я был еще неопытным и не мог быстро вводить в такое дыхание и запечатлевать человека таким умением.
Я бы это сделал для него. Но он был ярким интеллектуалом.
Есть большое НО: понятийно-интеллектуальное понимание действует как разрушитель; становится препятствием для обучения такому умению. Интеллект без сомнений жить не может, помогает выживать человеку, в итоге человек думает, что он вот это и есть. В результате, интеллект, вклиниваясь в полученный навык, внедряется туда и хочет все понять. А понимание интеллекта (то есть “я”) построено на взвешивании “то – не то” – т.е. сомнениях. Безусловно интеллект человеку необходим. Но сам интеллект это всего лишь одна из составляющих человека. И пока человек его не сможет остановить, человек сам себя не увидит.
Наш дрессированный интеллект – враг другой стороны нашего ума, свободной от взвешивающего все, оценивающего все интеллекта.
Обе стороны ума нужны друг другу и обе являются помехой друг для друга. Сбалансировать их почти невозможно… Почти. Я тогда этого “почти” еще не понимал и не знал, как с этим бороться.
Я просто рассказал, как учили меня дома – по-восточному, без объяснений, как вдыхать, как выдыхать, как считать и так далее… без всяких алгоритмов, методик и т.д.
Лучше бы я тогда учить его не пытался, его дрессированный инженерией ум меня замучил. Он каждый раз находил какие-то объяснения, приходил с ними ко мне, я весь этот мозгослом выслушивал, кивал головой, потом снова показывал, после чего он молча уходил. И так до следующего раза.
Но в процессе этого издевательства над моим разумом я много что от него узнал о восточных единоборствах, йоге, философии, религии… У меня через него потом появились знакомые – такие же пробитые, как и он. Это были люди разных профессий, разного возраста, женщины и мужчины – от военных, дипломатов, музыкантов, художников до сварщиков. Я там пришелся ко двору, среди них сразу стал своим.
[ММеМ 1.1:1–80]
[ Часть 1 ] Часть 2 >>
©Мастер ХОРА, 2021
ГРАВИТАНЕ II, часть 3 «Мост между мирами»