Петрович сидел на подоконнике свесив ноги и демонстративно не замечал меня, когда я вошёл на кухню. Он всегда не замечал меня, если обижался. А коли дело дошло до подоконника, то вина моя в его понимании была безмерной. А это означало, что процесс примирения полностью лежит на мне и простым быть не обещает.
Я подошёл к окну и ногтем постучал в стекло. Петрович сделал вид, что не понял откуда звук и стал внимательно смотреть по сторонам, изображая поиск источника странного звука. Тогда я прикрыл дверь на кухню, чтобы избежать сквозняк и осторожно открыл окно. Петрович изобразил удивление и проговорив скороговоркой:
- Извини, что и здесь я тебе мешаю. Пойду на другое окно, - протиснулся между мной и закрытой рамой направился на выход из кухни, отметив стоящее на столе блюдце двадцатипятипроцентных сливок и три развёрнутые конфеты «Алёнка». Но включённый режим обиды требовал игнорировать несколько попыток помириться. Чем горше обида, тем больше попыток будут игнорированы. Я знал это и был готов применить столько попыток, сколько потребуется.
Перед тем, как открыть дверь Петрович не поворачиваясь предупредил:
- Закрой окно, чтоб не сквозило.
Я, воспользовавшись это паузой, придав голосу, как можно больше грусти сказал:
- Петрович, у меня серьёзная проблема.
Петрович продолжал стоять ко мне спиной, обозначая готовность покинуть кухню.
- А что, мы вспоминаем друзей только тогда, когда у нас проблемы? - ответил он после короткой паузы.
- А что у нас обида - это отмазка, чтобы не помочь другу, - повторил я его интонацию.
Это был даже не козырный туз. Это был джокер, который не бился ни чем. И Петрович, перестав изображать желание покинуть кухню сел к столу всячески показывая, что он не видит любимые сливки и конфеты.
- Я тебя слушаю, - тоном, которым хороший врач обращается к неприятному ему пациенту сказал Петрович.
Я заботливо подвинул блюдце и переложил конфеты поближе на что Петрович сделал неопределённый жест, который мог означать и «убери свои подачки», и «сейчас не до этого» и стал ждать мои проблемы.
- Понимаешь, - начал я, - Я обидел хорошего друга и не знаю, как с ним помириться.
Петрович откинулся на спинку кресла, как он всегда делал, желая придать важности своим словам:
- Первое, что я могу сказать, так это то, что если бы ты чаще обращался ко мне за советом, то и друзей не обижал бы. Тогда бы и мириться нужды бы не было.
- Я это знаю, - сказал я, показывая, что внимаю мудрости друга, - Но бывает, что нечаянно обидел.
Петрович скривился, как кривится мастер, когда ему показывают недостойную его внимания поделку:
- Перед нечаянной обидой всегда идёт безразличие или отсутствие внимания, что уже обидно само по себе, - как всегда мудро заметил Петрович, - Так что извиняться уже придётся не только за нечаянную обиду, но и за причины, которые к ней привели.
- Понимаю, - горько вздохнул я, показывая озабоченность, - Думаю, я вряд ли смогу исправить ситуацию. Даже с твоей помощью.
Совсем маленькая хитрость, на которую Петрович всегда ловился - сомнение в том, что он не все проблемы может разрешить заставляла его прикладывать сверх усилия, чтобы убедить в обратном.
- Я понимаю твои слова, что, стар, мол, стал Петрович и недостаточно умён, чтобы тебе помочь, - раздражаясь говорил он, - Но ты всё же попробуй. Может получиться и у Петровича разобраться в ситуации.
- Я как раз не в тебе сомневался, а решил, что сам проблему создал неразрешимую. Потому что если не ты, то кто же сможет это разрешить? - с максимальной возможной искренностью ответил я.
Такой поворот событий немного успокоил моего собеседника, и он решил, что пора переходить к делу, отбросив сантименты:
- Давай свои проблемы.
- Вот у меня есть хороший друг и я обидел его своим невниманием, - поведал я Петровичу и спросил, - Как мне загладить свою вину, чтобы не потерять друга?
Петрович сосредоточился и немного поразмыслив ответил:
- Раз ты уже осознал, что неправ и уверен, что именно это обидело твоего друга, то дело не так уж и скверно. Лучше всего честно поговорить с другом и выяснить правильно ли ты считаешь, чем ты его обидел. И всё станет на свои места.
- Ты уверен, в действенности своего совета? - спросил я мудрого советчика.
- Ты во мне сомневаешься? - искренне удивился Петрович и добавил с упрёком, - Раньше за тобой такого не наблюдалось.
Я объяснил, что у меня нет сомнений в мудрости друга.
- Но есть такой нюанс в том, что я обидел тебя Петрович и не знаю будут ли действовать твои же советы в отношении тебя, - сказал я и Петрович понял, что попал в ловушку.
Не согласись он мириться и все его советы окажутся неверными, а согласись, то получалось, что ему уже нельзя будет на меня дуться, а обозначенное им время для осознания мною своей вины ещё не вышло.
Обдумав ситуацию Петрович, вздохнув, посмотрел на меня и сказал:
- Валяй по плану, проверим действенность моих советов.
Мне пришлось напрячься, чтобы дословно вспомнить им сказанное, и я начал:
- Дорогой друг, я считаю, что я виноват перед тобой. Мало того, что я тебя обидел своим невниманием так я ещё и не могу понять каким образом это невнимание проявилось. И для того, чтобы такое не повторялось я хотел бы знать, что тебя так задело.
Петрович понимал, что я реализую его совет и в такой ситуации он должен быть искренним, иначе придётся согласиться, что совет не работает. И он, собравшись с мыслями, стал говорить:
- Вот ты говоришь, что я твой лучший друг, кстати лучших друзей не бывает поскольку дружба понятие абсолютное, но это к слову. Так вот скажи на милость, почему ты не написал ни строчки про меня. Ладно бы ты вообще не обращался к этой теме. Но про Самолётового у тебя есть миниатюра, про моего друга Рёню из далёкой Японии есть. А про меня? Это ты называешь дружбой?
Я увидел реальную обиду в глазах своего друга домового Петровича, который как никто другой часто подсказывал мне правильные действия в разных ситуациях, незаметно корректировал мой график, чтобы уберечь от неприятностей, познакомил меня в конце концов с Рёней, о котором я написал один из самых любимых своих рассказов. В этом рассказе было несколько строк про Петровича, но я не стал вспоминать об этом. Сначала я себе должен ответить почему я стороной обошёл столь интересный и значимый для меня персонаж. И получалось, что у меня нет ответа. Время шло, а сформулировать, что-то внятное я не мог. Чайная ложечка, что лежала на краю стола немного задрожала и упала на пол. Петрович смотрел на меня невинным взором.
- Извини, - сказал я ему, - Вопрос не праздный и я не хочу искать оправдания, а хочу понять почему так сложилось.
Петровичу такой ответ понравился, и я продолжил:
- Насколько я могу понять, но мы обычно по непонятным мне сейчас причинам мало видим или мало обращаем внимания на то, что рядом с нами. Некая дальнозоркость получается. Надеюсь, ты понимаешь, что это не оправдание, а поиск ответа. А ответ напрашивается простой: не переставайте восхищаться близкими и говорить им об этом.
Собеседник, осмысливая услышанное, то ли обдумывал новую для себя информацию, то ли сверял услышанное в правильным ответом, что не мешало ему ловко разобраться с приготовленными для него конфетами, запивая любимыми сливками. Затем взял из вазы ещё одну конфету и ловко развернув, отправил её в рот. Я аж задохнулся от неожиданности:
- Петрович, ты же всегда утверждал, что не умеешь разворачивать конфеты? - возмутился я. Хотя я догадывался, что это утверждение Петровича было, так скажем, не совсем верным.
Петрович, поняв, что отпираться невозможно, спокойно объяснил:
- А как я иначе узнаю, что ты про меня вспоминаешь каждое утро, если на столе не будет развёрнутых тобой конфет без фантиков? А?
Я вздохнул и сказал:
- А рассказ о тебе я напишу.
Петрович опустил глаза и, выводя пальчиком на скатерти невидимые узоры, возразил:
- Ну, это уже лишнее. Я же не за этим... Я и так тебя извинил…
Но возражения его были не столь суровы, что я счёл их за скромность, а не за запрет.
Уходя Петрович, не поворачиваясь, сказал:
- Ты, это, если писать про меня будешь, про конфеты лучше не упоминай.
Я сказал, что не обещаю. Так, что если вы вдруг встретите Петровича, не говорите ему, что я не удержался и про конфеты всё же написал.
