Предыдущая глава.
Прилесок встретил его травой пожухлой - к зиме заиндевевшей, хрустящей. И тишиной клопотной, настороженной. Заботами зверья наполненной.
Пар лёгким облачком изо рта вырывался.
Радомир поёжился зябко в бурке своей, да шапку на уши поглубже натянул.
Белка в ельнике орешком мелко похрустывала, глазом лукавым на мальчонку косясь.
Холодно. К зиме время идёт.
- Лето, брат! – закрыл глаза мальчишка, позвал тоскливо.
Нахмурился от того, насколько голос собственный прозвучал одиноко и жалко в настороженной тиши лесной.
И почувствовал, как теплом вдруг повеяло.
«- Я здесь, Радомир», - глас немой сознанья коснулся, лаской погладил.
Радомир глаза открыл – осмотрелся. Сидит Лето, хвостом помахивает, улыбается пастью клыкастой. Большой, серый, сильный, страшный. С пор недавних ставший родным.
А вокруг зверя лесного трава оттаивать начинает, из-под иголок сухих прорастать - зелёная.
Улыбнулся Радомир, встречи радуясь. И, на колени встав, друга серого обнял. Лицом зарылся в шерсть его косматую, вдыхая запах зверя лесного с запахов трав луговых смешанный.
«- Тебе холодно, Радомир? Я пришёл тебя погреть. Садись рядом – не замёрзнешь. Я ненадолго. Не время нынче лес будить, а то ведь Осень нам обоим задаст».
Радомир засмеялся. Легко вдруг на душе стало. И мысли текут без препон, чисто, как лесной ручей-пересмешник. И от того на душе становится хорошо, спокойно.
«- Ну, говори-спрашивай». – подбодрил его Лето и хвостом косматым махнул.
- Лето, расскажи, как ты таким стал. Ведь не родился таким.
«- Не родился. – согласился Лето, - Давно это было, Радомир. Видимо, родители мои коих я не знаю, лЕсу меня отдали. Помер бы, да первыми, кто нашёл меня – волки были. Волчица меня к волчатам принесла, выкормить меня хотела. Да слаб я был совсем, хворь меня скрутила смертельная. Может, потому меня люди бросили.... Да и отнесла меня волчица к леса хозяину. Тот старый был. Забывать уж стал, сколько дней солнышком погреть, а сколько дождиком землю поливать. Выбора у меня, чахоточного, было - едва ли! Отдал наставник старый силу свою, наказав за землёй присматривать. Вот так Летом-то я и стал. А с молоком волчицы-матери умение обрёл волком обращаться.
Зверь вздохнул как-то по-человечески.
- Грустишь по людям? – спросил Радомир.
- Да нет. О чём грустить-кручину разводить? Я лес полюбил, луга, что травкой волнуются, колосья во поле пшеничном. Песню птиц лесных, да ручья смех. Живое оно всё, Радомир, живое. Слушается – растёт, ласкается благодарное.
Замолчал Лето, будто мыслью далеко-далеко убегая. Туда, где тепло и солнце близкое и доброе средь облаков по небу катится, светит. И травы волнуются под ветерком прохладным.
Молчит и Радомир, чувствуя, как лес пробуждается, из земли ростки выпуская.
«- Каждому свой удел, своя дорога, брат Радомир». – заглянул ему в глаза Лето, - « И нам, волшебным, и людям. И пусть жизнь их коротка, но и за короткую жизнь можно успеть много сделать. Как доброго, так и злого. А можно за долгую жизнь не сделать ничего».
Задумался Радомир, загрустил.
- А есть ли места другие, где всё иначе?
Отвёл взгляд свой Лето.
«- Есть и иные места. В одном с тобой мы побывали. Но не для нас место то. Не для живых».
И видя, что поник мальчонка, и взгляд его грустным сделался, добавил:
«- Иди, Радомир, к людям вашим. Они у вас хорошие. Не зря же Марычка хутор здешний любит.»
- Марычка ведь сама здешняя, - заметил Радомир.
Лето закашлял сквозь клыки, ощерился, головой ушастой мотнул.
«- Не потому. Место у вас в Заречье особое. Люд здешний к земле с любовью, и она его одаривает. Тот, кто строил хутор этот, хоть и был из люда обычного, – очень хотел, чтобы было место такое. Тёплый край, к людям ласковый. Тот, кто хутор ваш создал - вложил понимание в сердца людские. И понимание друг друга, будто зёрна, в душах прорастая, и в землю здешнюю с рук людских падали. А земля-матушка - одаривала, благодарная. И любовь эта к краю родному, к земле - в душах людей поколениями прорастала».
Бабочка пёстрая, крылами помахивая, на влажный нос Лето опустилась.
«- Пора мне, братик Радомир. – фыркнул Лето, бабочку отгоняя. Поднялся он с травы зелёной. - Не моё время. Не я сейчас здесь хозяин. Не печалься вернусь я ещё!»
И хвостом косматым махнув, скрылся. Унося с собой запах трав летних, луговых. И бабочка пёстрыми крылышками помахивая, скрылась.
Сомкнулся лес снова осенью предзимней. И снова, вроде, холодно стало. Но шепчут ветки деревьев безлистные. Земля вздыхает, снова засыпая. И небо серое и близкое уж снегом заплакать готовится.
***
Радомир долго заснуть не мог, с боку на бок поворачивался.
Яромила давно спала, посапывая звучно сквозь сон. И из-за дум своих не услышал шаги ножек маленьких.
Ладошка легла в его руку доверчиво, сжав его пальцы. Родниковой чистоты глазёнки доверчиво, с душой открытой.
- Радомир, я боюсь! – шепнула Забава, будто тайну большую ему поверяя.
- Кого? – удивился Радомир, обводя избу взглядом.
- Будто что-то крадётся впотьмах. Руки тянет. Я боюсь.
Помолчал Радомир. Потом рукой по лежанке рядом с собой похлопал. Зашептал.
- Иди сюда, малышка. Ложись. Вот так. Засыпай. И пусть снятся тебе зайки ушастые на полянке. Грибочки, кустики…
- Фу! – заёрзала Забава, устраиваясь под его боком, - Не люблю грибочки. Я блины люблю!
- … а на кустиках с веточками зелёными блинчики растут! – улыбнулся Радомир, продолжая.
- Не бывает такого! – проворчала Забава.
- Ещё как бывает! А ты думаешь, откуда бабушка Яромила блины такие вкусные берёт-то?
- Из печки она их берёт! Правда-правда! Я видела!
- Тихо. Не кричи! Яромила их из лесу приносит, с кустов, будто ягодки срывая. Вот сейчас заснём, а она проснётся – да в лес. А к утру уже блины готовы. А ежели не заснём, так она и не пойдёт. Потому что не из печки блины берёт, а из леса приносит.
Забава тихонько засмеялась. Потом затихла. Помолчали.
Радомир вздохнул украдкой.
- Ну, тогда я буду спать. Только можно с тобой? Может, бабушка Яромила раньше в лес пойдёт тогда?
- Хорошо. – улыбнулся Радомир. –Спи.
А поутру Яромила, не найдя Забавушку на лежанке своей, дитёв обоих вместе увидала. Лежат оба в обнимку, посапывают, сквозь сон улыбаются. Покачала головой, улыбаясь, слезу непрошенную умильную смахивая. Как братик с сестричкой, и всё одно, что не по крови родство. Видимо, из души оно идёт, родство то. И не кровник даже - душой с открывшейся ему сродниться способен.
И детей блинами порадовать решила. Вот проснуться-де – радости-то будет!
_____
Проснулась Магра поутру. Глаза открыла и на боку лежа. Перед взором её со сна затуманенном стояла картина детства далёкого, вторя сна видениям. И ресницами смаргивать её не хотелось. Была нужда в забытьи, удержании наслаждения мгновений потерянных, - далёкого, давно забытого счастья.
Они с братом тогда год как убежали из дома. И, вкус воли ощутив, - забылись. Будто детство угрюмое своё навёрстывая, шалили безудержно – не боясь окриков и наущений. Не со зла, а просто потому что так хотелось. А после – хохотали, вспоминая шалости свои.
Мытарства вдвоём легко и весело переживались.
И всегда бездомным деткам ночлег находился. Так и добрались до града Столичного, особой нужды не зная.
Приютил их дедка одинокий да сердобольный. Своих титёв не имея, был дедка рад этим двум в его жизнь вихрем ворвавшихся.
Осенью ранней дедки не стало. Но и это легко воспринялось. Не успелось проникнуть вглубь, чтобы потерю сквозь себя пропустить. Главное – что брат рядом, который позаботиться и в обиду не даст, как жить подскажет.
Смерть дедки старого забылась, стёрлась быстро. Ведь у них с братом теперь был свой дом.
Колдовство Вигора – будоражило, опьяняло. Оно было тем, что сама Магра постичь не могла, но пользовалась посредством брата. И затягивало оно, будто на глади озёрной, - на дно самое. И так нравилось окунаться в мир неведанный, запретный и потому ещё более влекомый для её естества детского, любопытного.
Охмурив торговку на рынке, Вигор крал для них сладости и хлеб. А как-то, согласившись с капризом сестры – украл платок, цветами расшитый.
«Тогда дождь пошёл, и мы убегали с площади базарной. Закоулками бежали. Захлёбываясь смехом и каплями дождевыми.» - вспоминала Магра, улыбаясь сквозь слёзы.
Остановились у стены харчевни с крышей, над настилом дощатым нависающей.
- Надень платок! – Вигор посмотрел на Магру, нахмурился.
- Ну вот ещё! Увидит кто отберёт! – мотнула головой Магра.
- Надень! Посмотреть на тебя хочу.
И она тогда, уперев руки в бока, тряхнула мокрыми кудряшками и вышла под капли. Схватила края платка, покрыла мокрые волосы и закружилась в танце, приплясывая в лужах. Брызги разлетались в стороны. И хотелось хохотать и плакать. С непривычки будто, дозируя то, что изнутри наружу вырывалось.
Капли дождя и норовистая дерзость вдруг, как орех из скорлупы её нутро вылушили. До счастливой боли когтями душу рвануло.
Руки в сторону раскинуты. Лицо навстречу каплям дождевым, тёплым поднято.
Забытьё счастливое, улыбка на лице мокром – свобода! И вдруг расхохоталась неведомо чему. А капли дождя со слезами смешивались.
- Зайди под крышу, Магра! – усмехнулся Вигор, на неё глядя. – Платок новый намочишь! И сама с хворью сляжешь.
- Пустое всё. – промурлыкала Магра, кружась с улыбкой на губах, - Ты мне другой украдёшь. А ежели заболею – вылечишь.
- Я ведь не лекарь. – засмеялся Вигор.
- Ну, тогда так сделаешь, чтобы лекарь вылечил.
И глаза открыла, чтобы увидеть, как он улыбается, прищурившись. Во взгляде его мелькнуло восхищение с одобрением смешанное.
«Тогда-то я и была счастлива». – думала Магра, лёжа в кровати княжеской.
Счастье доверия простое, человеческое разодрало душу, с каплями дождя смешиваясь. И не нужно было больше ничего.
«И брат… у меня тогда был… просто брат».
Есть ли он сейчас – Магра не была в этом уверенна. Что-то лопнуло, что-то растерялось с годами. А почему – она и сама не ведала. Но, может, можно всё же вернуть? Сбежать вместе, как тогда… снова… Из этих хором, от тоски этой клеткой сковывающей. Чтобы снова… хоть кто-то! …
Любил, ценил и восхищался просто так.
И вдруг защемило - захотелось пойти к Вигору, чтобы рассказать ему и свой сон, и то, что было ими утрачено.
Может, и вернуть утраченное ими не поздно?.
Вместе.
_____
В избе тепло – печь натоплена для дела. Чисто по-холостяцки жильё Зоено. Да и он сам на печи не лежит – трудится, горшки обжигая.
Дерево пальцам Радомира послушное – гладкое, камешком речным шлифованное. Любовно, старательно, от натуги краснея да пот со лба тыльной стороной ладони вытирая. Кончик ножа лопаткой - острый выстругивает, форму придавая. Где нажать, а где чуть-чуть сковырнуть – пальцы будто чувствуют.
Вот лапы косматые с коготками страшенными. А вот хвост – по ветру будто развивается. Морда клыкастая, да уши торчком.
Вздыхает Радомир, Лето вспоминая. Казалось, на миг краткий в рывке спасительном пути их пересеклись. А вот родство, как к брату старшему почувствовал. Потребное – необходимое.
Да всё равно, хоть волк из дерева, но какой-то добрый получился.
Улыбается Радомир, пальцем по спине фигурки проводит. Поворачивает, рассматривает.
«Это тебе, Забава. Чтобы больше впотьмах спать не боялась. Будет тебе волк сны сторожить, когда я… если я….»
Радомир нахмурился и вздохнул.
«Будто кто-то крадётся впотьмах. Руки тянет. Я боюсь» - вспомнились ему Забавы слова.
Накрыл фигурку пальцами, сжал и полилась сила колдовская.
Бабушка Зарина строго-настрого запрещала. Но совсем чуть-чуть можно ведь.
Чтобы Забава не боялась больше.
Потеплело дерево под пальцами – живым показалось. Кажется, что ещё чуть и оскалится волк деревянный, рыкнет грозно на обидчика любого.
- Дай-ка взглянуть, что у тебя получилось? – поворачивается к мальчишке Зой, да в сторону горшок обожённый отставляет.
Подошёл карлик – языком поцокал одобрительно.
- А хороший волк получился! – легонько толкнул в бок улыбающегося мальчишку. – Не зря я деревяшек из прилеска натаскал, а? Пригодились, видишь?
Радомир кивнул.
- И копьецо пригодилось, дядька Зой. Спасибо тебе.
- Да я-то что, - замялся карлик.
Но было видно, что ему по нраву пришлись слова мальчишки.
- Дядька Зой, - посмотрел вдруг на него Радомир, - А вот скажи, были бы у тебя дети, ты бы тоже деревяшки из леса для них таскал?
- Да сдались тебе мои дети! – притворно опешил карлик, - Чего тебя это так зацепило?
Радомир чуть сник, виновато улыбаясь. Зой заворчал, снова к горшкам повернувшись. И какое-то время было слышно лишь ворчание карлика невнятное, да громыхание горшков.
- Прости, дядька Зой, - буркнул мальчонка.
Зой молча подошёл – руку на плечо ему положил.
- Знаешь, Радомир, не был бы я карликом, то был бы у меня сынок вооот такусенький, я бы… я бы…
«- Будет у тебя сынок, дядька Зой. – вдруг решил Радомир.
Зачем же сила нужна, если одарить за ласку ею не в состоянии?
И, глаза закрыв, накрыл рукой своей пальцы Зоя на его плече лежавшую.
«Да будет так, как хочешь ты в желании своём искреннем, дядька Зой. Словом и волей моей».
Закружился вихрь в сознании. И воля потекла, исправляя то, что нарушено было. И поломанное, треснутое однажды – срасталось. Хворь испарялась без следа, что уродовало, искривляло тело при душе чистой, искренней и доброй. Чтобы естество внутреннее было с формой внешней связано крепко-намертво.
Перед мысленным взором мальчишки волка фигурка в фигурку дядьки Зоя превращается. И растёт, члены распрямляя, выравнивая в пропорциях.
Течёт сила-перетекает, воле повинуясь, послушная.
Внешнее с наружным сродством пусть будут связаны.
Фигурка. Нож, кусочек дерева податливый в руках.
«Таково моё желание и воля моя».
Вспышка образов. Вихрь.
Бабушка Зарина – глаза молнии злые метают. Кулаки в бёдра упёрлись.
Дедушка Осень – головой качает, осуждает.
Птицы с деревьев стайкой сорванные, спугнутые.
Лето задрал голову косматую и тоскливо воет.
«Простите меня. Так нужно. Неужто Зой, сеющий зёрна тепла, ласки и понимания в сержца люда здешнего, своего урожая счастья желанного не достоин?».
Вихрь. Сила. Тьма.
***
- Радомир!
Голос. Знакомый голос. Волнуется.
Радомир открыл глаза от прикосновения ладоней встревоженных, по щекам его похлопывающих. Пошевелился.
На лежанке дядьки Зоя.
- Ну, напугал ты меня, малец! Еле тебя на закорках в лежанку свою взгромоздил. Очнулся! – дядька Зой забавно бегал, тревожился, - Вот, воды выпей. Что же это ты так-то?
Стукнула дверь в избу. Ворвался холод, освежая, в чувства всё больше его приводя.
- Фууу! И жарища у тебя здесь! – повернулся к ним Глузд, входя в избу.
И увидел мальчишку на лежанке поднимающегося.
- О, малец! А я тебя искать собирался! Чего разлёгся-то?
- Да плохо ему стало! - пожал плечами Зой.
- Да ведь не мудрено! Жарища-то будто зимой! Пусть хоть свежее станет. - хмыкнул Глузд, двери распахивая. - Собирай, Зой, горшки свои, что есть - в Озёрное свезу. С товаром общинным - как раз возок и будет.
И к Радомиру снова повернулся:
- Давай, малец, вставай-вставай! В Озёрное поедем. Может, перед зимой - в последнее. К делам общины прилажу тебя, чтобы не болтался зазря.
И улыбнулся вдруг, брови расхмурив. Тепло, как-то отечески.
- Я только к Яромиле сбегаю! - встрепенулся Радомир, фигурку деревянного волка пальцами сжал, тепло ответное ощутив.
- Скорее только. Одной ногой туда! - бросил через плечо Глузд.
***
Сладкий блинный дух с порога улыбку на губах зажёг. И желудок, стосковавшийся по нутру довольству – тоскливо заныл.
- Радомир! – Забава с лавки вскочила и к нему бросилась, закружила, схватив его за руки.
- Вот егоза-то! – улыбнулась Яромила. – Одёжку-то снять ему дай! Запариться – захворает! Сбрасывай тужурку, малец, да заходи!
- Да ненадолго я, - затоптался на пороге Радомир. - Староста наш в Озёрное меня берёт.
Яромила, было, нахмурилась, но потом кивнула.
- И то надо. Езжай, Радомир. Оно всё на пользу пойдёт. А как вернётесь - к нам на блины с Марфой приходите.
Кивнул мальчишка. К Забаве наклонился и тихо прошептал:
- Вот, сделал для тебя. Чтобы ты спать не боялась. Он сторожить тебя станет.
И увидел глаза её радостные, большущие, распахнутые, доверчивые - благодарные.
- Игрушка для меня?
- Не простая игрушка, Забава, а сторож. Для тебя только!
Поднялся, повернулся на пороге и выбежал, успев увидеть, как девочка, на стража своего деревянного взглянув, к себе фигурку прижала.
_____
Продолжение.