Не будем про послевоенное время, про Сталина, про обрыдлевшую политику — хотя речь о послевоенном фильме, и в школе висит портрет Сталина. Наивный фильм «Первоклассница» (1948). Наивный — потому что глазами маленькой московской девочки.
Я сейчас про школу. Кадры с учительницей (Тамара Макарова) всегда ярко освещены, точно постоянно находятся в луче солнечного света. Лучистый образ первой учительницы. Почти богиня.
А ведь так и было. Моя мама (30-е годы) рассказывала, что она не могла понять, чтО учительница делает в туалете. Наверно, моет руки — не может же она, как все смертные... Я застала кончик времени, когда Учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени. То есть мы уже вовсю не слушались, мальчишки хулиганили, но в рамках. Учитель есть учитель. Да просто взрослых тогда уважали.
Но вот вам отрывок из книги Т. Толстой - с недетской, ядовитой ненавистью...
«...Кабинет завуча, мимо которого проходишь, холодея: а вдруг выскочит и завопит, тучная, тряся багровыми щеками, полуседыми волосами, ужас...»
Толстая тётка, завуч, - не человек, а слипшиеся комья, - тоже разинет свой отремонтированный, подбитый сталью рот: ха-ха-ха.
...Они кричат, они воздевают огромные руки, они вращают глазами, огромными как мельничные колёса, секунда — они растерзают меня в клочья. Женщины, фурии, учительницы«.
Ну и дальше: у мальчика «потная лапка, усыпанная бородавками… Бородавки, как сухой горох, впиваются в мою испуганную ладонь».
«Вонь чернильниц-непроливаек».
На стене портреты: страшный белоглазый Фадеев. Салтыков-Щедрин в окровавленном фартуке, бичующий и вскрывающий язвы...«
В общем, король ужасов Кинг отдыхают.
***
Нет, я сама была страшно домашним ребёнком. И с первой учительницей мне крупно не повезло: она была в контрах с моей мамой, тоже учительницей. Сельская школа, маленький женский мир, то-сё. Результатом было то, что мой первый учитель по-женски тонко перенесла месть на маленькую девочку — то есть на меня, в первую же четверть загнав из отличниц в троечницы и превратив в испуганного зверька.
К счастью, она уехала. Появилась вторая учительница, в которую я влюбилась сразу и на всю жизнь.
Но первую забыла напрочь, память отсекла всё дурное — осталось светлое воспоминание об учителях.
...Улицкая: там вообще в советское детство плевки концентрированной соляной кислотой и ипритом, выжигающие всё живое в радиусе десяти гектар... При слове »советский« — корчи, судороги, как беса корчит, если к нему поднести иконку или христианский крест.
...И. Муравьёва, пишущая о внесенном в школьные учебники Есенине презрительно и злобно, как будто он живой и её самый лютый личный враг.
Вот и Рубина в последней книге отметилась: «Обиход израильских тюрем сильно напоминает советскую школу».
Откуда это: смачно плевать в колодец, из которого пили, и не очень плохо, сладко пили? Это что: не изжитые детские комплексы или патологическое злопамятство, которым они всю жизнь подпитываются как вампиры?
Или жёсткое условие издательства: издадим, но непременно жирно пачканите, киньте комок грязи в советское детство? И издают, и заполняют все российские библиотеки — увы, за границей-то их единицы читают. Россия — аудитория № 1. Это мы здесь мазохисты — взахлёб читаем, какие мы есть грязные тупые свиньи. Как у Чехова: кто писал не знаю, а я дурак читаю.
***
Какая бы ни была родина — она мать. Бывают матери алкоголички, пропивающие детские пособия, бьющие детей, валяющиеся в грязи. А детдомовские дети — вот парадокс — любят их ещё больше. Нарочито грубо, сквозь слёзы, порой кровавые — но любят.
То же с заграницей, Германией или Францией, Америкой или Португалией. Какова бы ни была история страны — это история их родины с белыми и чёрными страницами. не бывает историй в белом одеянии.
А для этих, плюющих из сытого зарубежья, Россия не мать, а мачеха.
Что, Шукшин не мог в своё время уехать — и его встречали бы еще более жирной колбасой, он был бы более ценный гость, чем все эти колбасные эмигранты 70, 80-90-х.
Но вы можете представить, в голове не укладывается такая дикость: чтобы Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Фёдор Абрамов, Василий Шукшин могли гулять по Брайтон-бич или сидеть в Вермонтском лесу, охотно давая интервью антисоветским радиостанциям? А ведь они никогда не лизали зад советской власти. Шукшина не внесли в сборник советской антологии — при том, что его тогда уже знала вся страна. Видимо, уже тогда в издательствах сидели свои человечки.
Вот это и есть главная проверка, лакмусовая бумажка: кто свои, а кто — Чужие, на всю жизнь Чужие.