Я долго ходил за ним и ныл, выдавая нечто вроде:
– Дяденька, ну возьмите меня с собой!
Выглядело это комично, поскольку дяденька был ниже меня на полторы головы, да и вообще... Я тогда каждое утро аккуратно подшивал к новенькому стоявшему колом камуфляжу белый подворотничок и шел, помахивая папкой, за свой стол в штабе в строю таких же военных клерков. Мы как бы негласно соревновались между собой у кого камуфляж пятнистей, а подворотничок белей. "Дяденька" же носил защитного цвета балахон, на лысой голове криво сидела камуфлированная шляпа, которые военные носили в Таджикистане или на войне в Афгане, на ногах спортивные тапки. Ходил он, слегка сгорбившись и своим потрепанным видом напоминал уголовника, ненадолго вышедшего на волю где-то между третьей и четвертой ходкой.
В штаб его обычно не пускали. Вышколенный часовой не сдавался, даже когда подозрительный субъект в балахоне говорил пароль, совал красные "корочки", которых у него было штук пять или шесть, и перетягивал на круглый живот кобуру со здоровенным "Стечкиным". Часовой думал, что его, как-то особенно хитро проверяют и стоял насмерть.
– Не пускают... – обижено тянул "субъект", растерянно оглядываясь. Если я оказывался рядом, то милостиво подхватывал его под локоток и, небрежно махнув пропуском, вел в штаб.
Вообще-то этот субъект был подполковником, служил в одном из главков и имел кабинет на Житной в здании министерства. Но это там, в Москве. А здесь, на Северном Кавказе, он послушно шел следом, своим затрапезным босяцким видом не годясь и в подметки бравым штабным капитанам вроде меня.
Проведя его в штаб, прежде чем свернуть в свой кабинет, я назойливо спрашивал:
– Ну так когда?
Он лишь пожимал плечами.
Проблема была в том, что моя кавказская командировка завершалась. Чеченская война закончилась. Уже не платили тройные суточные, и награды штабным не раздавались щедро направо и налево. Мне же хотелось привезти из командировки медаль или хотя бы «золотой» знак "За отличие в службе". Невзрачный же подполковник занимался такими делами, что, пристегнувшись к нему, можно было запросто претендовать на любую награду.
Наконец, в один из дней он согласно кивнул и бросил:
– Поехали. Подходи к стоянке.
– Сейчас спецназ возьму, – метнулся я к комнате дежурного.
– Нет! – Он ухватил меня за рукав. – Едем вдвоем.
Я еще хотел как-то убедить его взять охрану, но он уже зашагал к стоянке.
Здесь была своя иерархия. Первой стояла "Волга" командующего. Затем машины замов, начальников отделов. Если какая из них и выезжала из гарнизона, пустое место, никто занять не смел. Потрепанная "Нива" подполковника приткнулась в стороне, въехав двумя колесами на газон.
Он резко вывернул руль, газанул и сразу ушли назад врытые в землю блиндажи, часовые под грибками. Бетонные аэродромные плиты сухо щелкали под колесами, пока мы не выехали на асфальт шоссе.
Подполковник молчал, на поворотах что-то погромыхивая каталось в бардачке машины. Я опустил стекло и ловил рукой упругий и жаркий осетинский ветер. Мелькнула табличка у шоссе "Комарово" и стало казаться, что все происходит под Петербургом, и нет рядом застав, блокпостов и чеченских банд, а мы сейчас свернем на уютную боковую дорожку, чтобы выехать через сосновый лес прямо к Финскому заливу.
Через полчаса показалось КПП. "Ленивый полицейский": асфальтовый горб через дорогу – заставил сбросить скорость. От бронетранспортера с задранным вверх стволом к нам неторопливо пошел замурзанный боец в резиновых тапках на босу ногу. Подполковник сунул ему через окно несколько сигарет.
Боец заулыбался, махнул кому-то рукой, и полосатый шлагбаум медленно пополз вверх. Мы тронулись.
– Вот это да! – крутнулся я, оглядываясь на оставшийся позади блокпост. – Он же нас без проверки и досмотра пропустил. Где у них старший? Мы же тут на прошлой неделе с инспекцией...
– Отгадай загадку, не зверь не птица, летит и матерится.
– Что? – не понял я.
– Не что, а кто. Солдат. У них наблюдатель на дереве, – равнодушно пояснил мой спутник. – Только он больше не в сторону границы, а назад смотрит. Как генеральскую "Волгу" заметят, сразу "на товсь".
– Их же так, когда-нибудь чечены повяжут!..
– Это точно, –равнодушно согласился подполковник. – А мы менять будем.
За КПП машина свернула и поехала по проселку вдоль телеграфных столбов. Пыль, когда сбросили скорость, полезла в салон. Пришлось закрыть окно. Неожиданно "Нива" свернула с дороги, солнце ударило прямо в глаза. Машина заколыхалась, съезжая в кювет, потом наш легковой вездеход, стал упрямо карабкаться наверх.
Уже не пылила дорога. Степная трава мягко стелилась под колеса, и мы плыли по зеленому ковру, словно на корабле. Через несколько минут, обернувшись, я уже не увидел ни блокпоста ни пыльного проселка, и лишь телеграфные столбы торчали над морем травы.
– Это Чечня, что ли? – удивленно спросил я.
– Чечня, –согласился подполковник, всматриваясь в дорогу, стараясь угадать и объехать ямы под травой.
– Нам же нельзя сюда.
В сводках, то и дело сообщалось об офицерах и солдатах, украденных на границе и увезенных в Чечню.
– Ты еще можешь вернуться, – спокойно заметил мой спутник.
Я оглянулся. Телеграфных столбов уже не было видно. Куда ни глянь степь.
– Нет уж. Нам еще долго?
– Скоро приедем.
Минут через пять мы выбрались на заброшенный проселок и остановились у разбитой БМП, боевой машины пехоты. От нее остался зелено-ржавый остов – ни двигателя, ни сидений – словно использованная и выброшенная консервная банка. Мы сели сверху у оторванного люка. Подполковник посмотрел на часы и пояснил:
– Скоро должны солдата подвезти, заберем и назад.
Было жарко, подполковник распахнул свой балахон и лег прямо на броне, подставив грудь солнцу. Лицо он накрыл выцветшей армейской шляпой. Поерзав на горячем железе, я расстегнулся, открыв спрятанный под камуфляжем бронежилет – кевларовый, легкий, почти невесомый, а не тяжелый из стальных пластин, который, потея, таскают солдаты.
Солнце висело над нами. На камень взбежала ящерица и изогнулась под солнцем, задрав чуткую змеиную головку. Степь дышала покоем. Конечно, я-то рассчитывал, всё это пройдет как обычно где-нибудь на нашем КПП, под прикрытием пулеметов, но, в конце концов, мой напарник не первый и не десятый раз ездит на обмены, так что остается надеяться, что все пройдет нормально.
– Если каждый раз за одним-двумя солдатами таскаться, то десяти лет не хватит, чтобы всех освободить, – заявил я, растянувшись рядом.
– А что делать? – пожал плечами подполковник. – Они же иначе не отдают. Мы им предлагали всех на всех.
– Ха, что делать?! – Приподнялся я. – Дать им так, чтоб дым пошел. Да этих пленных за неделю вытащить можно, еще и попросят, чтоб забрали.
И тут же вывалил кучу планов. За месяц в штабе я нахватался громких слов и излагал уверенно:
– Наносим на карту решение... отряды спецназа... усиленные снайперами и гранатометчиками группы... эскадрилья десантных вертолетов, при поддержке штурмовых МИ-двадцать четвёртых...
Подполковник повернулся на бок, прикрыл глаза, казалось, внимательно слушая.
– Опять кровь, – бросил он. – Война.
– Так ведь пленные. Мы же не можем и не должны оставлять их.
– Засранцы все эти пленные, – неожиданно вставил он.
– Как это? –изумился я.
– Да так. Или почти все. Там из захваченных в бою раз, два и обчелся. Их, как правило, тут же и убивали. А это те, кто форму на базаре продавал, из части сбежал, да не добежал. Теперь выменивай их тут...
– Да как же?! – вскочил я.
– Тихо! Кажется, едут. Пошли в машину.
Он поднялся. Я, как ни вслушивался, ничего не мог расслышать кроме шелеста травы под ветерком.
– Точно едут, – подтвердил он и спрыгнул с БМП.
Вдали показалась блестевшая на солнце крыша автомобиля. Уже можно было различить, что это жигули-шестерка. Машина шла осторожно, над ней дрожал привязанный к высокой антенне зеленый флажок. Наконец "шестерка" подъехала и встала метрах в десяти от нас. Открылись задние дверцы, из салона вылезли двое чеченцев. Бородатые с "калашниковыми" в руках, в набитых под завязку гранатами и автоматными магазинами разгрузках. На лбу у каждого зеленая полоска ткани кольцом с белой арабской вязью – взгляд из-под зеленых полосок дикий.
Они поводили стволами из стороны в сторону, проверяя все ли вокруг в порядке.
Наконец открылась передняя дверца и появился третий чеченец в белой рубашке и темных брюках. Наряд завершали лакированные туфли. Видимо, старший. Его черные с проседью волосы были аккуратно подстрижены. Вид, даже, не портила рация на поясе и сдвинутая вперед открытая кобура с "ТТ".
За рулем оставался еще один. Итого, четверо. Особенно мне не понравились те двое с автоматами, вылезшие из машины первыми.
– Где пленный?
Мой сосед не ответил. На коленях у подполковника оказался здоровенный "Стечкин". Он перевел его на автоматический огонь и положил на торпеду "Нивы". Затем завел руку за спину, вытащил банальный офицерский "ПМ" и спросил:
– Ты стреляешь?
– Да так... –неуверенно повел я плечами.
Подполковник вернул пистолет на прежнее место и стал тяжело выбираться из машины.
– Сиди здесь, – бросил он мне, – там в бардачке если, что...
Я не понял о чем он, но согласно кивнул. Вылезать из "Нивы" мне и самому не хотелось.
Он шел навстречу чеченцам обычной разлапистой походкой в своем балахоне и полевой армейской шляпе. Чеченец в белой рубашке широко улыбнулся и развел руки словно хотел обнять подполковника. Но тот остановился метрах в двух.
– Где солдат?
– Слушай, дорогой, нет солдата, был солдат, но у вас Умаров в Москве арестован, родственники его приехали, забрали солдата.
Их разговор был отлично слышен через опущенное стекло дверцы.
– Нет солдата, нет обмена. Ваш Костоев, так и останется в СИЗО.
– Слушай, почему в СИЗО?! Клянусь, я солдата по всем аулам искал. Совсем нет солдат, всех отдали. Этот один, последний был. Хороший солдат за Умарова и Костоева отдадим солдата.
– Ты слово давал, я этого Костоева сюда в местный СИЗО перевел. Скоро суд. Потом трех солдат дашь, а его уже не достать, в тюрьме будет.
– Слушай, каких трех? Одного солдата еле нашел, а тут родственники Умарова приехали, все с оружием, совсем ничего не понимают. Горе у них, мальчика забрали ни за что в Москве...
Охрана чеченца пялилась по сторонам. Все так же палило солнце, над степью кричали птицы. Я открыл бардачок машины, в углу лежала зеленая граната. "РГД", с кокетливым колечком над предохранительной скобой. Гранату я тут же взял в руку и поразился, какая она теплая и даже влажная. Стоило раскрыть ладонь, и на ее тусклом боку появились мокрые пятнышки. Сообразив, что это просто капельки моего пота, я аккуратно положил гранату назад и тщательно вытер ладони о колени.
– Клянусь, ты же меня знаешь. Сам в армии служил, у меня столько друзей в России. У меня шесть пленных было. Клянусь, просто так отдал, даром отдал. Теперь по всей республике, по аулам езжу, солдат ищу, чтобы людям помочь.
– За что арестован Умаров?
– Ни за что! Такой хороший мальчик. Порезал кого-то не насмерть, тот уже выздоровел, к нему родственники ездили, он и заявления не подавал, а Умаров все в тюрьме.
– Что мне твой Умаров? Мы насчет Костоева договаривались? Договаривались. Нет, оставляй себе солдата, Костоев в суд поедет. Статья у него нехорошая, лучше бы ему в зону не садиться.
Подполковник развернулся и пошел к "Ниве".
– Вах! – Чеченец воздел руки и сразу стали видны темные пятна пота под рукавами рубашки. – Аллахом клянусь, я все сделал, что мог.
Чеченец сел на переднее сиденье "шестерки", следом в машину забралась и охрана.
Подполковник сосредоточенно склонился за баранкой.
– Кто такой Костоев? – спросил я.
– Бандит.
– А Умаров?
– Тоже бандит.
Он еще посидел немного. Машины стояли друг против друга. Палило солнце, и в салоне было сущее пекло. Подполковник решительно повернул ключ зажигания. Мотор с готовностью заурчал.
– Стой, стой! – раздалось из чеченской машины.
Фокус повторился. Сначала из "шестерки" вышла охрана старательно поводила стволами по сторонам, потом вылез их босс и, ступая лакированными туфлями по траве, пошел к нам.
Он положил руки на подрагивающий капот "Нивы" и, широко улыбаясь, заговорил:
– Хорошо, хорошо. Ты что, первый день меня знаешь? И я тебя еще с войны знаю. Хорошо, с родственниками я разберусь сам. Забирай солдата. Ах, какой хороший солдат! Папа, мама есть, но бедный, выкупить не могли. Бери солдата...
Он снял с пояса рацию и буркнул в нее что-то на чеченском.
Подполковник заглушил мотор, потянулся за папкой на заднем сиденье. Выйдя из машины они вместе с чеченцем перебирали какие-то бумаги, называли чьи-то фамилии, еще о чем-то спорили. Чеченец часто смеялся.
Не прошло двух минут, как в степи показалась спешащая к нам вишневая "Лада" девяносто девятой модели: видно стояла где-то неподалеку, ожидая сигнала. Когда она затормозила, в кругу оказалось сразу три машины, словно на загородном пикнике. На "Ладе" желтел международный номер, только буквы "RUS" в углу были старательно залеплены черным пластилином. Из нее вытолкнули паренька в спортивных штанах и футболке с набитым пакетом в руках. Парень испуганно крутил головой, оглядываясь. Следом выбрался щуплый чеченец с видеокамерой.
Похоже, дело было слажено и шло к завершению. Я щелкнул ручкой двери и тоже выбрался наружу. Чеченец в белой рубашке старательно поставил нас всех рядом, сам пристроился впереди рядом с опустившим голову пленным. Он толкнул паренька, тот, испуганно отшатнулся, а потом, опомнившись, принялся старательно улыбаться в видеокамеру.
Быстро оформили все бумаги, мы с освобожденным солдатом сидели в "Ниве", когда старший чеченец подошел к нам и, склонившись над окном водителя, то ли сказал, то ли спросил:
– Умаров?
Подполковник молчал.
– Слушай, совсем ни за что мальчик сидит.
– Если ни за что, то это три солдата, – наконец ответил подполковник.
– Слушай, какие три солдата? Во всей Чечне нет теперь столько, чтобы три солдата, клянусь, всех отдали. Один вроде есть в ауле в горах, но там деньги хотят, большие деньги.
Он так возмутился, что, обидевшись, махнул рукой и пошел к машине.
Едва он сел, как маленькая колонна тронулась. "Шестерка" шла первой, из окон воинственно торчали автоматы с подствольными гранатометами. Когда колонна поравнялась с нами, подполковник нажал сигнал на руле машины. Клаксон рявкнул неожиданно резко и громко.
Шедшая второй "Лада" остановилась окно в окно с нами. Чеченец с готовностью опустил стекло.
– Завтра в час дня на КПП заберете Костоева.
Подполковник замолчал, но машины не разъезжались.
– Умаров –два солдата, – наконец, бросил он чеченцу.
– Хоп! – тут же с готовностью ответил тот.
Он, довольный, что-то еще кричал, пока машины не разошлись в степи.
Нива неторопливо бежала обратной дорогой. Я до отказа открыл окно, в машине сильно воняло. Запах шел от притихшего на заднем сиденье освобожденного. Мылся он последний раз, видимо, еще до плена.
– У тебя что в пакете? – спросил подполковник.
– Форма. Что осталось, – ответил солдат.
– Штаны и футболку тебе вчера на базаре купили?
– Утром, когда сюда ехали.
Подполковник притормозил.
– Выбрось пакет.
Дальше двигались молча. Перевалили через кювет и вылезли на пыльный проселок. Солдат, оглянувшись назад, спросил:
– Мы сейчас домой поедем?
– Домой, –просто ответил подполковник.
Почти не снижая скорости, мы проскочили КПП. Солдат у шлагбаума помахал рукой знакомой машине.
Неожиданно пленный на заднем сиденье заплакал. Плакал он совсем по-детски, то со всхлипами, а то и неуклюже поскуливая, словно щенок.
– ...Товарищ капитан, товарищ капитан, – повторял он, размазывая слезы по грязному лицу.
Обращался он ко мне, подполковника в его балахоне, видимо, принимая за шофера.
Пустынное у границы шоссе оживилось, мимо, прижав нас к обочине, с гулом промчался бронетранспортер с бойцами спецназа на броне. Задранные стволы автоматов, на головах зеленые косынки.
Пошли вдоль дороги казачьи станицы. Было время урожая. На обочине сидели женщины. Все продавалось ведрами, виноград, яблоки, груши.
– Останови, –попросил я подполковника.
Дородная казачка степенно встала с ящика.
– Мамаша, почем белый налив?.. Нет, я и за два ведра столько не дам... Все, уезжаю... Заводи... Ну, так сколько?..
Казачка не уступала, я яростно торговался, хотя цены все равно были бросовые. Наконец, пересыпав в пакет яблоки, я самое крупное насквозь восковое протянул подполковнику. Тот сидел, положив голову на руль и сжав ее руками.
– Сто тридцать второй, – наконец глухо произнес он и, наткнувшись на мой недоуменный взгляд, повторил: – Сто тридцать второй пленный.
Яблоко он, не глядя, протянул назад солдату. Мы, наконец, тронулись и уже минут через двадцать были у штаба.
Все закончилось успешно, и в кругу офицеров можно было небрежно козырять словами: глубинная разведка... освобождение незаконно удерживаемых военнослужащих...
Капитаны завистливо слушали, полковники пожимали плечами и рассудительно замечали, надо ли так лишний раз приключений на ж... искать, а я всё не мог остановиться: Проникновение на территорию... личное участие...
Прошло несколько дней, наконец, истек срок моей командировки. Я сдал сменщику письменный стол в штабе, последний раз вычистил форму и подшился, прикрутив на грудь новенький знак "За отличие в службе". Всё утро старательно паковал в припасенный ящик яблоки, виноград, персики, кизлярский коньяк и черную икру.
Когда я уже тащил сумки к аэродромному автобусу, мне встретился подполковник. Он топтался у дверей штаба. Мимо сновали наши "крутые уокеры" увешанные оружием, с охотничьими ножами в ножнах, рациями в руках, в разгрузках полных снаряженных магазинов. Через полчаса я улетал плановым транспортником и уже к обеду надеялся быть в Москве. Подполковник оставался здесь и, как говорили, уже третью командировку подряд. Оставался, чтобы таскаться как Сталкер в эту черную дыру, называемую гордо Республика Ичкерия. Сегодня его видимо опять не пускали в штаб, и он с надеждой смотрел на меня. Впрочем, я уже сдал пропуск, не знал сегодняшнего пароля и, улыбнувшись ему на прощание, лишь пожал плечами.
Андрей Макаров
Фото зимние. Летние свои не нашел, а брать чужие (пусть и из свободного доступа) не хотелось