От ромашек шел густой травянистый запах, словно сено, словно в поле. На даче. Букетик полевых цветов. Раньше они уезжали на целую неделю, и так привыкаешь… Он каждое утро рано вставал и приносил иногда, особенно в первые дни. Она просыпалась, а на подушке лежал уже небольшой букетик, перетянутые травинкой стебли. Такой приятный сюрприз! А сам он улыбался и взахлеб рассказывал, как ходил и собирал – нравятся? Вот, старался, ноги себе исколол. Он повторял это, любуясь у нее из рук букетом, когда они сидели на веранде все вместе, пили густой чай с травами, а за обедом он постоянно поворачивался и смотрел на фигуристую фиолетовую вазочку на подоконнике (куда она поставила букет), трогал пальцами листья и лепестки и повторял: «Смотри-ка, вообще не вянут! Неделю, наверное, простоят!» Он повторял это много раз, пока она не удивлялась: «Ну ты чего?», а сын опускал глаза и раздраженно цокал языком. На могла его понять. Когда папа так… Как ребенок. А папа только усмехался, пожимал плечами и отвечал: «Да ничего, ничего я…» Но через несколько секунд снова быстро, украдкой, прикасался к свежим еще, бледно-желтым бархатистым лепесткам.
Он радовался на этот букет больше, чем она сама и так всегда – и когда дарил ей краски, и украшения, и когда духи дарил, то месяц потом спрашивал, все ли на работе заметили, какие хорошие духи, и главное – какие дорогие, это ведь чувствуется, а он три месяца откладывал! И все это добродушно-насмешливо, как будто просто так, а вообще ему ведь все равно… Впрочем, это надоедает, и она спрашивала иногда с скрытым недовольством, почему это его так волнует, а она отвечал: «Да так, просто, спросить что ли нельзя? Хоть вообще не душись, ходи как хочешь, я вообще не вмешиваюсь… Ну а все-таки? Заметили? Ну я не понимаю, сложно ответить что ли?»
Потом он все равно по десять раз заходил к ней в комнату, отрывая ее от работы, только чтобы узнать, собирается ли она душиться завтра, и если она отвечала, что да, то он шел спать довольный и еще раз просил: «Ну ты только попрыскайся обязательно! А то я что, зря что ли? Могу вообще завтра обратно… сдать, если не нужно!» Она обещала, что «попрыскается» и через пять минут он уже храпел. Ее раздражал этот храп.
Екатерина Васильевна опустила щекочущий нос букет. Ромашки. Ходил по двору, когда ему было… Да, в третью школу тогда, значит. А пошел, значит, в шесть. Любит-не любит, лепестки обрывал. Наш мальчик влюбился. Конечно, это непонятно. Стесняется. Не заговаривайте со мной об этом до… до того… пока мне не исполнится восемнадцать. В возмущении кричал. Это, наверное, в пятом классе. Этот Мадянов. Показывал порнуху на телефоне всем детям. Потом на компьютере, в истории нашла. Это их интересует, конечно… Как все-таки сложно…
В опущенной руке букетик затрепетал, растопырился. Облетит весь. Она подняла его, оглядела. Как будто подарили. А что ей было делать? Да… Надо в воду теперь. Стоп. Екатерина Васильевна резко остановилась. Я же не здесь… Да, во дворе оставила.
Она повернула, пошла, забирая влево, описывая дугу, наискось через площадь, пересекая пути, перерезая вектора. Перед ней проплывали, проходили, проносились, исчезали. На краю площади, где некогда встречный, а теперь почти попутный, и куда более редкий, чем прежде попутный, а ныне почти встречный, поток вдоль серебристо-синей тяжеловесной стены торгового центра сиротливо тек – там она увидела две темные и плоские, как из картона, фигуры, замершие в тени стены. Екатерина Васильевна прищурилась, вглядываясь на ходу. Впереди снова промоутеры, стеклянные двери метро. Другие двери… Почему вот они не играют? Екатерина Васильевна снова обернулась, сделала так, с вывернутой шеей, несколько шагов, но было неудобно.
Екатерина Васильевна пошла быстрее. Затихло. Шум улицы. Невольно прислушиваешься. И снова – боже – тяжелый вздох. Странный, страшный звук. Неужели это музыка? Похоже на что-то похоронное. Может они в знак памяти? Сегодня же… Да, и флажки поэтому. Скорбный. Нет, суеверие это. Ничего такого. А если он… Если там опять в метро что-нибудь? Или… Когда вот он должен был улетать, то сам очень боялся и специально готовился, торопился что-то там доделать, чтобы… Дурак! Господи… Почему же я постоянно так нервничаю? Но он должен был позвонить! Из метро… Екатерина Васильевна зажала подмышкой букет, огибая угол торгового центра и вытягивая на ходу из сумки телефон. Сейчас опять выключится. Давно менять пора.
Экран играл бледными бликами на солнце, она ничего из-за этих бликов не видела. В машине, за домом. Во дворе оставила. Надо его подождать, а то мало ли. Нехорошее чувство. Мнительность. Надо бороться. Она и борется! Ничего они не помогают. Только бы деньги содрать. Кирилл их не любит. Нехорошее… Всегда так, когда он. Когда думаешь, что что-то случится, то обязательно… Он должен был уже приехать. Позвонить. Надо встретить. Почему я всегда так нервничаю?
Она шагнула в тень подворотни, прошла по неровному, в трещинах и ямках, асфальту и оказалась во дворе. Здесь было тише и прохладнее. Мягкий свет. Глазам приятно. Екатерина Васильевна замедлила шаг. Направо вдоль. До, точно. Она повернула и пошла вдоль ряда машин, вдоль девятиэтажного панельного дома-корабля, который возвышался картонной коробкой, сверкающей квадратиками стекол. Зря все-таки. Здесь же для жильцов. Чужое место заняла. Хотя не написано ведь нигде. Увезут… Камнем бросят…
Екатерина Васильевна пошла быстрее по горячему свежему зернистому асфальту в теплых пятнах солнечного света, пробивающегося сквозь густые сетчатые кроны высоких спелых тополей и берез, за стволами которых мелькали качели и горки желтовато-красной детской площадки и серый фасад двухэтажного здания.
Екатерина Васильевна спешила. На каждом шаге она приподнималась на носочки, высматривая свою машину. Нет, не имели права увезти. Я же могла… Квартиру могла смотреть, или в гости… Опять вопить будет. Зато приедет. Всегда приезжал. Любые дела отменит, если что-то случилось. Он хороший, хороший! Так хочет, чтобы все было хорошо, чтобы в семье все было хорошо… Только бы он не… Только бы не сегодня!.. Поговорить. Но почему он?.. Екатерина Васильевна подняла руку с телефоном, посмотрела на бледный потертый экран. Остановилась, оглянулась. Здесь же оставляла! Совсем не стало памяти. Здесь? Или в кармане? Увезли? Угнали? Стоп. Все в порядке. Кому нужна такая машина, грязная, побитая? Если что – домой пешком. Объявления развесить. Нет, точно здесь где-то. Помню, когда выходила… А на дачу как, если без машины? Если все-таки продадим, то в Лугу точно не съездить. А он еще будет вопить: ничего ты не запоминаешь, запоминать же надо, где оставляешь!.. Никакой поддержки, никогда. Она огляделась беспомощно. Может все-таки прошла? Или в другой стороне… Суетливо стала расстегивать молнию на сумочке, пролезла пальцами, достала ключи и, не застегивая сумочки, нажала на черный с серебристым значком брелок. Что-то пискнуло сзади. Она резко оглянулась, снова нажала. Черная машина подмигнула левым глазом.
Слава богу.
Екатерина Васильевна выдохнула, плечи опустились расслабленно. Движением плеча она откинула расстегнутую сумочку назад и быстро направилась к машине. Номера, помятое крыло… Она! Все.
Екатерина Васильевна остановилась перед дверью, внизу которой была подржавевшая вмятина и снова щелкнула пультом – на всякий случай. Что-то повернулось с мягким стуком внутри машины. Она открыла дверь, опустилась боков в кресло, подобрала ноги, осторожно бросила сумочку на пассажирское кресло, а рядом положила и букет. Ромашки уже заметно пожухли, подсохли нежными желтоватыми лепестками. Екатерина Васильевна нажала блестящую круглую кнопочку на брелке. Выскочила металлическая полоска с изгибистой канавкой. Она всунула с тихим правильным хрустом полоску под руль справа, повернула. Нутро машины зарычало, вздрогнуло – и заворчало тихо и уверенно. Она потянула дверь. Дверь глухо захлопнулась. Душновато. Хорошо, что завелась. Нет, открывать не буду. Все равно сейчас уже… Позвоню. Может он уже вышел. Просто не заметил, что я звонила.
За бледно-прозрачным, в полукруглых разводах вчерашнего дождя стеклом, дрожали над пыльными крышами машин, утренние листья. Бежевая стена с бесцветными слепыми квадратиками окон. Нижние были скрыты листвой. Верхние сверкали матово, натертые отраженным низким светом. Перед подъездом, под начинающими уже желтеть кустами – желтые скамейки. Кем-то рассаженные в бурых горшочках цветы. К такому же точно дому ехать ей. Когда меняли квартиру… Смотрели ведь где-то здесь. Ближе к метро, удобнее. Там лучше, там ей нравилось. У всех по комнате. Он лежит на диване и все. Раньше хотя бы помогал. Целыми днями. Если не на работе – то перед телевизором. Никаких интересов. Один раз читать стал, увлекся. А потом снова. Как он может это смотреть постоянно?
Мимо прокатилась, дважды деловито и солидно охнув на лежачем полицейском, серебристая машина с глянцевито-черными стеклами. Взревела, хлопнула выхлопом – и поползли растекаться густые серые клубы дыма. Екатерина Васильевна положила левую руку на рулевое колесо. Не звонит. Уже должен был выйти из метро по времени. Она поднесла телефон к самым глазам. Нажала верхнюю кнопку, снова нажала, спустилась на одну вниз. Прислонила телефон к щеке. Щека тут же стала влажной, скользкой, телефон заскользил. Раздались гудки – один, другой. Екатерина Васильевна ждала. Не отвечает. Она отняла телефон, взглянула на экран, вернула к щеке. Тусклые, бледные, плоские гудки. Сейчас… В метро? Но у него берет в метро, он всегда отвечает, кричит в трубку: что у тебя случилось? Что случилось? Кричит на весь вагон. Не слышит. Может на работе телефон оставил? Что они будут, если он… Он хромает. Упал в метро. А если опять? Господи, какой ужас. Еще и Кирилл куда-то пропал. Нет, он-то на парах…
Екатерина Васильевна зажмурилась, уперлась затылком в подголовник. Вот почему он? Как он может, я ведь жду… Волнуюсь… Он ведь… Он расслабила шею, опустила голову, посмотрела на экран. Неужели так трудно ответить, хотя бы на станции? Никогда не поверю, что нельзя. А если он боится, что я по голосу пойму? Но когда он мог успеть? С работы вышел нормальным, а в метро негде купить. Он еще в метро… Нет, не может быть. Все хорошо было. Это дурное предчувствие. Если он снова… Кирилл боялся раньше. «Если папа еще раз… то я не знаю… не знаю, что с собой сделаю…» Истерика. Сколько ему было тогда? Пятнадцать, или около того. Всю жизнь, все детство ему испортила. Он-то храбрится, а на самом деле… Созависимость. Может сколько угодно отрицать. Он не понимает. Как он только жил с ним эти де недели, когда она на Кипре была? А он все две недели пил. Издевался над ребенком. Никогда она ему не простит!.. И если он снова… Он его убьет, просто убьет!
Екатерина Васильевна с силой нажала стертую зеленую кнопку, снова прижала к уху телефон. На этой работе его постоянно унижают. Он давно должен был бы уйти оттуда. Постоянно… Гудок. Гудок. Не отвечает. Господи… Ну сколько раз я переживала, а потом все было хорошо! Когда чего-то очень ждешь и боишься – этого никогда не произойдет. Все. Спокойно. Еще пять минут – и поеду. Все.
Екатерина Васильевна уронила телефон в углубление под ручным тормозом и взялась за ключ. Немного еще. Ему тяжело ходить, лучше вместе. Задержался немного на работе, бывает. Господи, и эта музыка. Ну почему именно сегодня?
Слева и сзади что-то глухо, угрожающе заворчало и стукнуло. Екатерина Васильевна оглянулась. В боковом зеркале меж матовых бликов катил, покачиваясь, вдоль ряда машин бледно-желтый трактор. Он неумолимо приближался и через несколько секунд заполнил собой все зеркало и краем гигантского горячего колеса прокатился мимо. Облако пыли, облако черного дыма. Хорошо, что не оставила открытым. Запах масла. И без того душно. Устроят какой-нибудь ремонт. Все дороги перекрыты. Стекло надо помыть. Вообще, всю машину. Раньше он каждую неделю ездил на станцию. Теперь совсем забросил. Он тоже. Мужчина должен как-то интересоваться техникой, разбираться… Это ненормально, что он вообще, что он даже не хочет. Сидит в своих книжках, пишет, пишет. Нет, это все хорошо. Но она одна, получается, зарабатывает, у него только пенсия. Зарплаты не платят, а он… Все лето бездельничал. Говорит, что получит повышенную стипендию. Два раза же не дали! А если с ней что-то случится? Как они будут жить? И без того тяжело. Нищета… нищета… но сейчас лучше все же, чем даже пару лет назад. Тогда было совсем тяжело. Нет, надо все же поговорить, сказать, объяснить… Он на учебе еще, в восемь вернется. Какие-то дополнительные занятия… Ему надо это все. Останется он с ним – ей уезжать скоро. Он опять будет пить. В прошлый раз скрывал, ничего не рассказывал. Связывались по скайпу. Господи, ему же новый телефон нужен, этот совсем не работает. Надо сходить, купить… Сегодня успели бы. Пять тысяч. Выкрутятся. В кредитную карту можно немного забраться, ничего. Да, хватит. Екатерина Васильевна потянулась правой рукой вниз, нащупала в углублении под ручником телефон, вытянула его, трижды нажала, поднесла к уху. Наверное уже вышел. Гудок. Еще гудок. Абонент занят, перезвоните… Она поспешно занажимала красную кнопку. На паре. Отвлекла. Когда вернется – обязательно скажу. Ему еще очки новые нужны. Ничего не хочет. Мог бы подработку найти, в конце концов… Репетитором… Он ведь английский знает. Совсем языком не занимается. Подработал бы – и купил бы себе все сам. Неужели приятно с родителей… тянуть? Нет, нет, он ведь ничего не просит даже… говорит, что повышенная стипендия будет… Да, он учится, да…
Екатерина Васильевна запустила пальцы в волосы себе, провела, взглянула на руку. На пальцах серебрились длинные мягкие нити волос. Она с досадой стряхнула их и потерла лоб основанием ладони. Пять минут еще подожду. Снова провела рукой по волосам. Лезут и лезут. Витаминов не хватает. Она потянулась к сумочку, перегнувшись и опершись правым плечом на край кресла, левой рукой придержала сумочку, а правой потянула язычок молнии, расстегнула переднее плоское отделение и достала тепловатый гладки черный планшет. Экран, экран… Перевернула, сильно нажала кнопку сбоку. Планшет вздрогнул, экран загорелся сначала черным в звездочках-точках мертвых пикселей небом, потом появились мелкие значки на бледном рыже-зеленом фоне, а еще на этом фоне, позади значков, сидел, свесив важно лапу и наклонив голову, черный в белой манишке кот, а вокруг были прохладно-изумрудные пыльные кусты малины и еще топорщилась рыхлыми лапами юная ель. Екатерина Васильевна вгляделась сквозь сетку рабочего стола в фотографию эту. В том году… А в следующем уже ничего не будет. Построим. Ничего мы не построим. Они не понимают, ничего не понимают, обманывают оба сами себя. Ничего больше не будет. Наша дача!.. Вся жизнь там прошла. Мамина дача. Зачем было продавать? Такая глупость. Ужасная, ужасная глупость!.. И никто ее не отговорил!.. Сама должна была. Все сама, всегда сама…
Она провела пальцем по экрану, сильнее провела, потом ткнула в синий с серебристой буквой F ярлык. Открылась новостная лента. Внутри черной рамочки планшета было словно окно, прорезанное в текстуре приборов управления автомобилем.
Рубль упал, евро впервые достиг… Уезжать, уезжать. Может быть получится все же получить. Она узнавала, в третьем поколении. Только документа надо поднять, в архиве. Надо еще раз. Екатерина Васильевна с силой провела указательным пальцем по экрану. Встреча. Как запад отреагирует. Снова провела, почти ударила, быстрее, быстрее. Губы ее были сжаты. Поклонская, дело о нарушениях. Эскизы, рисуем с натуры сегодня. Так, а во сколько? Если сейчас прямо, то успею. Бумаги нет. Не, купить альбом. Так давно не рисовала!.. Уже… Уже месяца три. Работа, работа… Если бы он хоть чуть-чуть помогал! Взрослый парень… Но он учится!.. Другие учатся тоже, но все равно помогают.
Она прикрыла глаза, уперлась затылком в пыльную мякоть… Наверное совсем уже разучилась. Пробовать страшно. Так. Лиловый закат… Красиво, красиво. Вчера туча была как голова кота. Гладил ее. Он же не просто так. Арт-мастерская, лучшие полотна Ван-Гога… Так жутко было его письма читать! И Кирилл тоже читал. Захочет так же…
Оно зажмурилась и опустила планшет на бедра, по которым тот медленно заскользил вниз. Теплый. Она ухватила его и отложила направо, на пассажирское сидение, к сумочке. Всю жизнь, с самого начала… Почему же я тогда не решилась?
Екатерина Васильевна не могла долго сидеть бездеятельно. Она сильно закусила нижнюю губу, потянулась к телефону. А почему не решилась? Должна была… А если он сегодня опять? Экран телефона бледно засветился. Екатерина Васильевна открыла список вызовов. А почему он сейчас не отвечает? Если и теперь не ответит, то она… А что она сделает? Гудок. Гудок.
Желтый трактор, пыхтя и покачиваясь, пытался забраться на поребрик. Как она выезжать потом будет? Гудок. Она наклонилась набок, потянулась к планшету, взяла его сначала только двумя пальцами, притянула ближе и застучала по темному экрану – не с целью оживить его, а так, без цели. Гудки же в телефоне продолжались, а потом сами собой прекратились. Она опустила телефон в углубление под ручным тормозом, положила на закрытые платьем плотные бедра себе планшет. Если действительно опять что-то случилось? В метро, как в том апреле. Как раз в день его рождения. Метро СПб, Новости… Нет, если бы что-то – сразу написали бы. Новости… Установят новые рамки… Улучшение… Ерунда это все
Гудок издалека услышала она – этот гудок произвел трактор, спешащий, казалось, уже скрыться за поворотом.
Дыхательные экзерсисы йогов: три секунды вдох, четыре задержка, пять – выдох. Екатерину Васильевну всегда только сильнее растревоживали эти… дыхательные упражнения.
Она потрогала торчащий справа от руля брелок ключа. Только бензин расходовать, и так денег нет… Сколько она здесь простояла? Вытянувшись, как любопытная птица, на сидении, она заглянула на приборную панель. Нет, вроде не убавилось. Расслабившись на спинке кресла, Екатерина Васильевна потянулась за прохладным блестящим язычком слева, ухватила… Увесистый! Потянула и, изогнувшись вправо, с третьей попытки попала в фиксатор. Щелкнуло мягко, уперлось. Она несильно подергала за гладкий, но слегка скребущий поперек ремень, положила ладонь на плавный кожаный изгиб и, поправившись в кресле, выглянула в боковое стекло и стала энергично выкручивать руль.
-----------------------------------------------------------------------------------------------
p/s Если вам понравилась публикация - подписывайтесь на канал, это важно для меня! Спасибо!