- Вадим! – говорит мне один наш бостонский поэт. Голгофский его фамилия, наверняка слышали.
– Ты должен съездить в Нью Йорк,– говорит Голгофский. – К раву Залману Небосклонову! Ты же не женат? Не женат! Вот рав Небосклонов и женит тебя за один день!
- За один день всего? – не поверил я. – Так быстро?
- Слушай сюда, - сказал Голгофский. – Слушай мою историю.
- Пятнадцать лет назад мне приснилось, что у меня два пениса. – начал рассказывать Голгофский. – Иду я там, во сне, в туалет. Расстегиваю ширинку. И тут - как по Гоголю - их у меня там вдруг два.
- Это не как у Гоголя, - возразил я. – Нет, конечно, может и Гоголь тоже там у тебя в далеких предшественниках. Я не спорю. Но это ты скорее творчески развиваешь идею Филлипа Рота. Рот же по мотивам «Носа» свой роман «Грудь» написал.
- Не перебивай, - говорит Голгофский. – Гоголь, Рот… Не отвлекайся на второстепенные детали.
- Короче, - продолжал Голгофский. – Просыпаюсь я утром в своей мансарде на Брайтон Бич. И эта картинка у меня так ясно перед глазами стоит. Прямо воочию! Как они у меня там болтаются асинхронно. Совершенно независимо друг от друга!
- Это сон в руку! – осенило меня. – Сегодня или никогда!
- У меня же какая ситуация тогда была? – Рассказывает Голгофский. – Грин-карта кончается через месяц. С работы поперли. За квартиру не уплачено. Отступать некуда!
- И я тогда все понял, - рассказывал Голгофский. – Надо действовать! Два пениса же! И я сразу Ленке и Таньке позвонил. У обеих же гражданство есть. С Ленкой на десять утра назначил, а с Танькой - на полдень.
- Ну, потом мы лежим с Ленкой в кровати. Потом уже. Курим, пепел на грудь падает, на простыню э.
- Ленка, - говорю. – Выходи за меня замуж.
- За тебя? – она смеется. – Не смеши мои тапочки! У тебя же работы нет, чмо!
Ну, поднимаюсь с кровати, натягиваю брюки.
- Прощай навсегда, - говорю. – Ты войдешь в историю русской поэзии, как одна из тех, кто травил русского поэта! Имя вам – легион!
И поехал к Таньке.
Танька не разрешала курить в спальне, кстати. Вышли потом на балкон в одних трусах. Пепел уже вниз стряхиваем.
- Танька! – говорю. – Люблю тебя и не знаю, что с этим делать! Просто не выходишь у меня из головы! Ну, и из сердца, естественно. Может поженимся?
- Ага, любишь, - это она мне. – Как грин-карту продлевать надо, так сразу любовь проснулась?
- Если любишь, - это она мне. – Тогда почему ни одного стихотворения мне не посвятил?
- Вот как так можно, Вадим? – спрашивает Голгофский. – Как можно указывать русскому поэту, что ему писать? И кому стихи посвящать?
- Ага, - отвечаю ей. – Понятно. Ты со мной не потому, что у тебя ко мне чувства! Ты через меня хочешь в историю русской литературы войти. Хитростью и обманом!
- Женщина! – говорю ей. – Да ты не то, что в одной постели со мной лежать недостойна! Ты даже недостойна ноги мне драгоценным миром омывать. И потом отирать их своими волосами! Как в свое время Мария Иисусу!
- Ой, ой, ой, - это она мне. – Да если я всем своим Иисусам буду ноги отирать, никаких волос не хватит. Иди, гуляй, мальчик.
- Я от нее вышел, - рассказывал Голгофский, - и сразу в метро. В ООН поехал. Где русский поэт должен кончать жизнь самоубийством? Только в ООН! На виду у всего мира! Чтобы все газеты потом написали!
- ООН – очень удобное место для самоубийства, - вводил меня Голгофский в курс дела. - Там же внутри – открытое пространство. На первом этаже – цветы, фонтаны. И вот туда надо прыгнуть, с самой верхотуры!
- Зашел в ООН, - рассказывал Голгофский. – Охранник меня обыскал. Что ты ищешь, мальчик! У меня тут миссия на два масштаба больше, чем твое ООН подорвать!
- Поднялся на самый верх, - рассказывал Голгофский. – Остановился. Перевел дыхание. И стихи свои прочитал. В последний раз.
- Смотрю, - рассказывал Голгофский. – Какой-то раввин у стеночки. Весь в своем черном. Шляпа, лапсердак, пейсы. Слушает мои стихи.
- Причем, - рассказывал Голгофский. – Так профессионально слушает, знаешь? Смотрит внимательно.
- Не все это понимают, - рассказывает Голгофский. – Но по лицу человека всегда можно понять, разбирается он в поэзии или нет. Если в потолок задумчиво смотрит – ничего не понимает! Маска. Роль интелличентную играет просто. А этот рав смотрит на меня, так внимательно смотрит. Пристально. Все чувствует, о чем я в последний раз в жизни читаю!
- У меня для тебя есть девочка, - он вдруг по-русски говорит. – Приезжай в восемь вечера в синагогу Бней Майонез на Брайтоне. Мы тебя там в два счета обженим.
- Как ты догадался? – я его спрашиваю.
- Ну а какие варианты? – он смеется. – Я вижу – человек стихи читает. Значит у него проблемы. Элементарно, Ватсон!
- Жду тебя в восемь вечера, - говорит. – Приходи, и твоей Йецер харе придет конец.
- Это этот мой рав Залман Небосклонов был, - объясняет Голгофский. – Ну, ты сам, наверное, догадался.
- Будем тебе жену подбирать по Торе, - говорит рав Залман уже в восемь вечера. В кабинете своем. Книги на иврите вокруг, на полках. Он берет одну. Закрывает глаза, отрывает книгу и пальцем туда наобум. Потом открывает глаза и читает что там написано.
- Тебе нужно жениться за бухгалтерше! – говорит. – Очень хорошо, есть как раз тут у меня одна. Ривка. Ладно, сеанс окончен. Идем ко всем, я тебя с ней познакомлю.
- И я на ней в тот же вечер и женился! И мы уже 15 лет вместе! – говорит Голгофский. – Ну что, убедил я тебя?
- Вот тебе его телефон, - сует мне Голгофский бумажку. – Рав Залман. Позвони ему. Хватит тебе твоей Йецер харой заниматься!