Ближе к вечеру ветер попытался развести тучи. Частично это удалось – появились просветы. Настроение Мурада улучшилось. И вот, наконец-то, Мурад на Московском вокзале. Он не полетел на самолете, потому что в Волгограде должны принести к поезду купленный там габаритный груз, который предварительно оплатил, а договаривался через своего знакомого.
Мурад успел дать телеграмму дяде Курбану домой, в Туркмению, что он возвращается на поезде и попросил его встретить. Потом позвонил Оразу и рассказал ему, что встречался с учеными-археологами, которых порекомендовал Михаил. Кстати, там встретил Николая, супруга Тани. Дружелюбно поздоровались. Мурад для вежливости любезно спросил, как у неё дела. Муж ответил, что все прекрасно. (Про это Мурад по телефону Оразу не рассказал.) Звонил Леве на работу, хотел с ним повидаться. Чей-то женский голос ответил, что сейчас Лева в Швейцарии. Мурад и свой основной профессиональный вопрос, для чего приезжал в Питер, решил – подал неделю назад документы в диссертационную комиссию своего института. Ему вчера ответили, что материала для диссертации достаточно и защищаться можно будет в Ашхабаде. А все подробности они с Оразом проговорят уже дома. А сейчас он идет к своему поезду, подходит к вагону. У входа в вагон проводница беседует о чем-то с женщиной, стоящей спиной; Проводница, увидев его, отметила:
– Вот и первый пассажир – мужчина. Примета у нас такая: для удачной поездки – первым в вагон должен зайти мужчина. А такой красавец-орел тем более к удаче.
Мурад поздоровался, предъявляя проводнице билет, и подыграл ей:
– Вах-вах, таких богинь красоты увидишь только в Ленинграде, то есть в Петербурге.
Собеседница проводницы повернулась. Он не ошибся. В свете разгоравшегося заката его поразила редкая красота молодой женщины; она была в сиреневом летнем платье, с открытыми округлыми плечами, на которые волнообразно свисали светлые волосы. Её небесная синева глаз, ямочки на румяных, как от мороза, щеках и обворожительная улыбка. От неожиданности у Мурада вырвались строки:
«С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек…»
У женщины на мгновение удивленно и радостно блеснули глаза. Она продолжила:
«А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток».
– Неожиданно для меня, но было очень чудесно! Этот прекрасный сто тридцатый сонет Шекспира, ну а теперь вы:
«То нам слепит глаза небесный глаз,
То светлый лик скрывает непогода».
– Принимаю ваш алаверды, восемнадцатый сонет того же автора, – сказал увлеченно Мурад и продолжил стих:
«Ласкает, нежит и терзает нас
Своей случайной прихотью природа».
– Уму непостижимо, вы читали то же самое! – сказала румяная женщина и она чуть присела в реверансе, сделала шаг назад и, улыбаясь, стала внимательно разглядывать Мурада. Вдруг, будто опомнившись, опустила глаза.
Глядя на её плавные воздушные движения, Мурад про себя подумал, – «Наверное, она балерина» – а вслух сказал: – Вот если не ваш обычай идти впереди дамы, я бы никогда не посмел.
Проводница, миловидная женщина с короткой стрижкой пепельных волос, певуче произнесла:
– Вначале проходит мужчина. А теперь вы, прошу вас, – попросила она, обращаясь к женщине. И добавила: – Когда принести чай? – и после паузы: – Ну ладно, потом скажете.
11
Поезд, дернувшись, медленно пополз от перрона вокзала. Мурад в купе пока был один, и это, он считал, к лучшему. У него было желание выспаться. Он, быстро переодевшись, решил подождать – может, еще кто подойдет из попутчиков – такое тоже бывает. Мурад вышел из купе и увидал новую белокурую знакомую. В синем уютном халатике, который подчеркивал синеву её открытых глаз, она по-домашнему располагала. Мурад решил угостить её сладостями, которые вез еще из Туркмении. Он преподнес ей чашу с сушеной айвой, сушеными абрикосами, изюмом и грецкими орехами. Восторженно-удивленная, женщина стала благодарить Мурада. Потом, улыбнувшись своей обворожительной улыбкой, взяла один орех и загадочно произнесла:
– Судя по тому, что близится ночь, для этого ореха понадобится щелкунчик.
– Да понадобится, конечно! Если ночь рождественская и крестный Дроссельмейер оживит щелкунчика. – Согласился Мурад и добавил: – По немецким поверьям, щелкунчик приносил в их дома спокойствие и благополучие, – и тут же сам задал вопросы: – Вы, наверно, как-то связаны с балетом? И с этим спектаклем?
– Я танцевала фею Драже на выпускном спектакле Вагановского училища, где проучилась восемь лет. – И вдруг добавила: – Лицо мне ваше почему-то кажется знакомым. И судя по тому, как разбираетесь во всем, вы связаны как-то с балетом? Или с искусством?
– Нет, у меня мирная профессия, – пошутил Мурад.
– И все же назовите её, если не секрет, – улыбнулась женщина.
– Я биохимик, работаю по медицинским проблемам, – уточнил Мурад.
– А я подумала, что вы из наших. Тоже связаны с постановкой «Щелкунчика». И даже представила, как вы танцуете Дроссельмейера.
– Я танцую партию Дроссельмейера? Может, еще мышиного короля? Неужели я такой невзрачный, – попытался сделать обиженный вид Мурад.
– Нет, вы нормальный. Вы даже красивый! – смутившись, тихо произнесла женщина, а потом продолжила: – И все же, кого бы вы танцевали в этом спектакле, если бы участвовали?
– Я же совсем не танцую, – отбивался Мурад.
– Ну а если чисто теоретически? – настаивала женщина.
– Ну а если чисто теоретически… – тянул время Мурад, чтобы придумать, что сказать. – Арабский танец!
– Это танец – кофе в группе. Откуда вы так хорошо либретто знаете? И почему вы выбрали арабский танец?
– Потому что я похож на араба, наверное. А либретто я прочитал в программке на спектакле «Щелкунчика» в Кировском… ой, в «Мариинке».
– Да, в вас что-то есть арабское и что-то от египетских царей, – восхитилась она и продолжила: – Вы напомнили мне Египет… Как там, у поэта:
«Вот каким ты увидишь Египет
В час божественный трижды, когда…»
Мурад тут же продолжил:
«Солнцем день человеческий выпит
И, колдуя, дымится вода».
– Вот опять вы продолжили, и все знаете, я почти в шоке, я не перестаю вами восхищаться! – удивлялась собеседница.
– Так это же Николай Гумилев! – сказал Мурад. – Его Африканский цикл.
После небольшой паузы собеседница вдруг сменила тему:
– А мы еще так и не познакомились, меня зовут Таня. А как зовут вас? И куда вы едете, если не секрет? – сказала женщина и сделала рукой реверанс – это её плавное и волнистое балетное движение, которое вызвало у Мурада улыбку, но то, что она назвалась Таней, ненадолго ошарашило его (еще одна Таня!).
– Зовут меня Мурад, – после паузы признался он. – Еду я домой, в Туркмению.
– Так вы из Туркмении! У вас там жарко, и там, как и в этом же стихотворении Гумилева:
«И такие смешные верблюды
С телом рыб и головками змей,»
И здесь Мурад продолжил:
«Как огромные, древние чуда
Из глубин пышноцветных морей».
– А не кажется ли вам, Мурад, что мы одни и те же книги читаем? – сказала, улыбнувшись, его новая знакомая Таня: – Я начинаю цитировать, вы продолжаете.
– Или я начинаю, а вы продолжаете, – неожиданно подчеркнул Мурад и заулыбался.
– Ну тогда расскажите что-нибудь из своего уклада жизни в пустыне, что-нибудь интересное – например, про ваших верблюдов, – они же у вас там водятся? – а я с интересом послушаю! – тут же оживившись, сказала новая Таня.
Жил в пустыне человек, у которого было стадо верблюдов. И вот, когда он состарился, он собрал трех своих сыновей и объявил им: «Дети мои, я уже стар и скоро уйду в мир иной. А собрал вас, чтобы разделить между вами мое небольшое стадо». Старшему он сказал: «Ты женат, и у тебя уже есть дети – возьмёшь половину стада». Среднему сказал: «Ты тоже женат, но у тебя пока нет детей – забирай четвертую часть стада». Младшему: «Ты еще не женат, и тебе я оставляю девятую часть моего стада». Когда старик ушел из жизни, тогда стали братья делить стадо из семнадцати верблюдов, но у них ничего не вышло. Прошло много времени, а братья сидели, думали и не могли поделить стадо.
В это время мимо них на верблюде проезжал простой странник и спросил у братьев – в чем их беспокойство. Братья рассказали, что у них стадо из семнадцати верблюдов, а они не могут их поделить так, как им завещал отец. Тогда он предложил им своего верблюда – восемнадцатым. Братья оживились и быстро поделили стадо. У старшего – девять верблюдов, у среднего – шесть и младшему досталось два верблюда. Если сложить, то выходит семнадцать верблюдов. Верблюд странника, на котором он продолжил путь, не понадобился.
– Забавная очень притча. И какой у неё скрытый смысл кроме арифметического решения? – оживилась новая Таня.
– Смысл и скрытый и прямой, – начал объяснять Мурад. – Тот самый восемнадцатый верблюд – это символ того, что вроде есть и которого, в общем, нет. То, что нам часто помогает решать те или иные проблемы в нашей жизни.
– А вы не рефлексируете по поводу этой притчи? Может, это часть стереотипного мифологизма, своего рода отождествление образов притчи… – не договорила свою фразу новая Таня, заметив, что Мурад отрицательно качает головой. Замолчала и вопросительно на него посмотрела.
После создавшейся небольшой паузы Мурад миролюбиво продолжил:
– А разве у вас такого не было??? Да, может быть, в том же балете – когда что-то не получается. Не выходит. И вы вначале не можете понять, в чем дело. Пробуете. И не раз, не два – а не получается… А потом, после каких-то усилий – все выходит. Разве я не прав?
– Правы! Конечно же, правы! – уже эмоционально воскликнула новая Таня. – Трудности у нас сплошь и рядом. Но я, наверное, не задумывалась, что есть какая-то внешняя сила, которая помогает.
– Не обязательно внешняя сила, может, это внутренняя.
– Да-да. Мы, наверное, часто не придаем значения главному. Спасибо вам за поучительную притчу, – более спокойно сказала новая Таня и потом добавила: – Что-то вы погрустнели. На перроне были веселей. – И тут же задала вопрос в лоб: – Вы одиноки?
– «Как в полноводном, вольном океане
Приют находят странники-дожди…»
Тут же новая Таня подхватила:
– «Среди своих бесчисленных желаний
И моему пристанище найди».
– «Недобрым «нет» не причиняй мне боли.
Желанья все в твоей сольются воле».
– Довольно грустный, 135 сонет Шекспира, – заключила она и настойчиво продолжила: – А вы так до конца не ответили – почему грустный?
– Я не грустный. Просто день сегодня был насыщенный, – ответил Мурад.
– Чаю не желаете? – предложила проводница, вышедшая в коридор.
– Спасибо, я нет. Я уже иду спать. Спокойной вам ночи, Мурад! – сказала и зашла в свое купе новая Таня.
– Спокойной ночи! – успел сказать Мурад и тоже ушел.
Даниль ГАЛИМУЛЛИН
Продолжение следует…
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!