Бывает, что и закадычные друзья ссорятся. Однажды поссорились Форма и Материя, жившие не разлей вода в старом, массивном, торжественном столе, что возвышался на вполне рядовой кухне одного художника. Долго жили Форма и Материя, почти сроднились, и все вокруг им даже завидовали. Ведь в каждом предмете той кухни жили свои формы и материи, но не всегда отношения между ними бывали устойчивы. А вот обитатели стола казались образцом дружбы: за долгие годы этот стол не поколебался ни на йоту.
Никто не догадывался, что уже давно нарастала в Материи обида на подругу: заносилась та, обуреваемая гордыней, забывала о равенстве и взаимоуважении, свойственном дружбе.
– Прости, – говорила Форма, – но какое же тут может быть равенство, если именно благодаря мне этот стол является столом. Я – его сущность, а ты – лишь тленная плоть, которая в силу своей временной конечности всегда второстепенна. Без меня ты – никто и ничто.
Больно ранили такие слова Материю. Можно ли подругу обвинять во второстепенности? Бывает ли иерархия в дружбе? И однажды не выдержала она такого пренебрежения и прогнала Форму.
Пришёл утром хозяин кухни и не увидел стола. Было вместо него на полу что-то совсем непонятное, невообразимый сгусток деревянности, непрерывно меняющий очертания. Это Материя, осознав, как одиноко ей одной, пыталась найти себе новую подругу. Приходили к ней невесть откуда какие-то новые формы, пытались понравиться, сулили волшебные перспективы обновления. Ни на одну секунду не оставалась Материя без их навязчивых попыток слияния, но не чувствовала ни к одной расположения: то привычной строгости линий не было в них, то устойчивости, то благородства, то красоты. Не могла сродниться с ними Материя, чувствовала, что сама не своя.
А хозяин кухни даже не попытался, как обычно, сесть за стол и позавтракать. Он принёс мольберт и решил зарисовать непрерывную цепь метаморфоз, но вскоре понял свою ошибку – на полотне каждый раз запечатлевался не процесс, а один из его промежуточных результатов: кисть требовала конкретности и останавливала разыгравшуюся процессуальность. Что поделать, любила она всё застывшее… Художник отчаялся и вернулся в комнату, где на неколебимом журнальном столике его ждали приготовленные для натюрморта селёдка, стакан, графин и коробок спичек.
Загрустила Материя, тем более что остальные предметы на кухне отказывались называть её столом. «Клякса ты какая-то, а не стол», – сказали спагетти, уверенные, что их никогда не покинет прямота, ломковатая твёрдость и тонкая, едва заметная цилиндричность. А пластиковая бутылка посчитала, что бывший стол теперь такой же несерьёзный, как плескавшаяся в ней вода, и бросила ему презрительное прозвище «Аморф».
А что же Форма? А она куда-то пропала, и едва ли кто-то мог сказать, в каком же месте она находится. Кое-кто даже чувствовал её присутствие, но будто бы где-то настолько далеко, что и увидеть нельзя. Предлагала Форма разным материям своё сожительство, но все пугались её массивности и вычурности и отказывались.
– Есть уже у меня своя Форма, лети дальше, найдётся, глядишь, и тебе кто неоформленный, – так отвечал ей каждый предмет. – А может, поселись пока в чьей-нибудь голове, притаись до поры до времени, а как придёт нужда в подобном столе, так и явишься на свет, уже готовая.
Но не захотела Форма возвращаться в голову: когда-то давно, в начале своего бытия, она провела в голове какого-то мебельщика много лет, причём в жуткой тесноте. Её окружали сонмища других форм, и каждая из них, чуть завидя свет человеческого воображения, норовила выдвинуться вперёд и понравиться мебельщику. И это регулярно кому-нибудь удавалось, и покидали формы голову, торопясь познакомиться со своей Материей, только вот вместо ушедшей прибывали в голову новые, ведь руки у мастера не поспевали за фантазией. Долго пришлось Форме ждать, пока выберут её и соединят с Материей, что кружится сейчас на полу в унылой неконкретности. Той самой Материей, над которой недавно так откровенно возносилась. Вспомнила о ней Форма и заскучала. Ведь вполне славные годы провели они вместе, ночами напролёт служа подспорьем изощрённых натюрмортов или слушая шумные беседы гостей художника.
Наконец, не выдержала Форма и вернулась на знакомую кухню, извинилась перед Материей и предложила вновь соединиться. А Материя, находившаяся в страшном коллапсе бесформенности и уже поглощаемая Хаосом, только того и ждала.
– Нет, ты была, в общем-то, права, – признала она. – Пусть мы едины, но и в единстве может быть иерархия, ведь нет без неё устойчивости.
И приняла в себя Форму. Взвизгнул Хаос и отполз домой, под холодильник, где его ждали друзья – Пуговица, Монетка, Размякший пельмень и Засохший тараканий трупик. А Материя расправилась, возвысилась над полом и снова почувствовала себя столом. Придёт завтра хозяин кофе пить, вот радость-то будет!