В июльском номере "Бельских просторов" за 2021 год публикуются воспоминания выдающегося башкирского лингвиста Талмаса Магсумовича Гарипова. Привожу здесь отрывок в качестве анонса.
По устным семейным преданиям и официально-письменным данным в детской моей памяти могли отложиться события шести неполных лет с 1929 по 1934 год, которые я провёл в Турции вместе с родителями – советскими дипломатами.
Мать, Заида Шайхаттаровна, родилась в 1909 году в Бирском кантоне (ныне – Балтачевский район Республики Башкортостан). Семья была многодетной: двое старших братьев-абыев, за ними шла Заида как самая возрастная и авторитетная среди сестёр.
Вскоре после школы Заида вышла замуж за Х.Г. Гумерова, который со временем уехал с нею в Москву, где она в 1928 году родила сына – Талмаса, то есть меня. Ей было 19 лет.
Муж, завершив высшее образование, был направлен на дипломатическую работу в Турцию, где с ним должна была находиться и его семья по нескольку лет в городах Измир, Карс и Стамбул.
В то время первым языком планеты Земля считался французский, который идеально подходил для международных связей дипломатов. Поэтому в посольствах шла интенсивная языковая подготовка и на членов семей сотрудников распространялась обязанность как можно больше говорить по-французски.
Для группы детей была приглашена бонна-француженка и когда на прогулках в парке или сквере Заида встречалась с ними, они (в том числе и совсем юный Талмас) приветствовали её: Бон жур, мадам Зоя! ‘Добрый день, госпожа Зоя’!
Я не твёрдо помню своего родного отца, – как визуально, так и коммуникативно. Причина – мне было шесть лет, когда он умер.
Гумеров Хаммат Гумерович родился в 1900 году, башкир, из служащих, образование высшее, профессия – востоковед, член ВКП(б) с 1919 года.
С 1916 г. по 1919 г. учился в средней школе; в 1920 г. окончил совпартшколу в г. Уфе; с 1920 по 1922 гг. работал в Губкоме РЛКСМ; 1922 по 1925 гг. Уфимский государственный рабочий факультет (в просторечии – рабфак – Т.Г.); 1925 по 1929 гг. – Институт востоковедения имени Наримана Нариманова в Москве.
28 июля 1929 года зачислен на должность драгомана (специалиста по ближневосточным языкам) в Консульстве СССР в городе Измире (Турция). 1931 год – перемещён в Генеральное Консульство города Стамбула на должность референта; 1933 год – в резерве назначения на должность ответственного референта; назначен секретарём Консульства в городе Карсе.
Из сохранившихся печатных текстов и рукописных записей следует, что Х.Г. Гумеров владел русским, башкирским, татарским и французским языками, знал старотюркско-арабскую письменность и пользовался ею.
Реально же я запомнил и мог пересказать немногим родным и близким всего несколько эпизодов вроде «картинок с выставки», к примеру таких: мы жили в большом доме, во дворе которого я общался с ребятами из нашего посольства; особенно я любил играть с кошкой по имени Kedine, а также забираться на отцовский мотоцикл, который был выше меня по росту, а мама говорила, что он был американский и назывался «Харлей-Дэвидсон».
В городе Стамбуле мне показали памятник генералу на коне, сказав, что всадник – это «отец всех турок»[спустя 60 лет и будучи участником Международного конгресса тюркологов в Стамбуле, я вновь повстречался с Мустафой Кемаль-пашой Ататюрком на том же коне, но на сей раз их изрядно потеснили и заслонили модерные высотки.].
Почему-то запомнились два малозначащих случая, характеризующих местные нравы. Действие первого эпизода разворачивалось в приморском парке (или сквере), откуда я мог подолгу наблюдать за водными просторами вплоть до горизонта.
Я подыскал удобное местечко вроде каменного кресла и думал, что раз я никому не мешаю, то и мне не будут мешать… Но нет! Нашёлся-таки мелкий хулиган из местных, который решил подпортить жизнь чужаку-firеngi (европейцу), для чего он избрал «оружие пролетариата», – то есть обычный булыжник.
Им он запустил в меня, неготового к опасности. Травму пришлось долго лечить, но когда она зажила, меня снова потянуло на излюбленное место… Далее всё повторилось как в дурном анекдоте: парк, укромный уголок, юный маньяк с камнем, травма, лечение,.. но, к счастью, удалось прервать хронический беспредел и зажить нормальной жизнью.
Второй эпизод оказался не столь кровожаден. Родители купили мне две черкески – белую и тёмную с газырями на груди и с поясом, на котором висели красивые, но деревянные (или – лучше – деревянные, но красивые) шашка и кинжал. А пропо [A propos – кстати, между прочим (в функции вводного слова из французского языка)], в Турции до сей поры любят красоваться в «абрекских» («абрагских») нарядах народов Кавказа, но уже с настоящим холодным (и иным) оружием.
И вот меня в этом полном снаряжении вызвался сфотографировать один из турецкой обслуги посольства, который подключил к данному процессу своего сына (младше меня), нарядив его в… мою черкеску и папаху, – мне же достался только башлык. Правда, шашку мне всё-таки любезно оставили…
Мне было обидно и досадно как за одну из черкесок, так и за всё «холодное» оружие, которое надо было делить с неведомым аборигеном…
Потом уже после возвращения в Союз уфимские родственники диву давались тому, что я любил покрасоваться в «турецких доспехах» и кавказской амуниции, гоняясь за своими двоюродными братьями и крича им: «Ben sizi öldürürüm! ‘Я вас убью’ (дословно: ‘Заставлю умереть’)!
Завершить данный очерк мне хочется наблюдением о полезности дву-, три- и вообще многоязычия, к которым мы приобщились в этой стране. В нашей семье говорили по-русски, по-тюркски (прежде всего по-турецки) и по-французски (мужчины реже, а мать – чаще).
В дальнейшем моя специальность – лингвистика побудила меня поближе познакомиться с западноевропейскими языками (при сдаче кандидатских минимумов по английскому, немецкому и французскому языкам), прослушать курс лекций по латыни и самостоятельно одолеть язык эсперанто.
Русских туристов в Турции возможно забавляет совпадение форм слов durak ‘стоянка (транспорта)’ от глагола dur ‘стой’ и bardak ‘стакан (чая)’ со славянским внешними аналогами дурак ‘неумный мужчина’ и от диалектного ударенный и нелитературного бардак ‘неразбериха, беспорядок’ от барда ‘отходы винокурения; корм скоту’. Однако это обычное явление при контактах разносистемных языков.