*Горький мост, чаще встречающийся как Калинов Мост — образ рубежа, перехода в другой мир. Одновременно является символом смерти (переходишь мост — попадаешь в мир иной) и символом любви (мост как место встречи).
На запад, на запад, скорей, за заходящее солнце — пожалуйста.
Я сгребаю со стола все эпитеты, крошу в поварёшку метафоры — в котелок, всё в котелок. Пусть оно пригодится кому-то хоть, ведь Тебе — всё равно не понравится.
Я ночи и дни настаивала терпкий сюжет, шептала над ним, но идею вмешать — позабыла. История без идеи — это как утка без соли к столу — пресно, сухо, но сытно. Если сможешь проглотить хоть кусочек. Кому-нибудь — может и вкусно.
Волки не терпят соли.
Мой клыкастый Серый Друг лежит у порога, вгрызается в мёрзлую кость — а нечего было прятать запасы в сугроб. Метель надвигалась, он чуял же.
Я кромсаю на доске идиомы. Смешиваю их со штампами. Так делать нельзя, такого нет ни в одном рецепте.
Помешав их, бросаю в огонь. Ведь так Тебе не понравится. Ритмы и рифмы — вот что Ты любишь. Целая связка висит под низким потолком, я по соцветию бросаю в котёл. Слышится... слышится... запах ветра и осенних луж. Запах снега и горных камней.
Но ведь скоро — весна. Трава, мокрость и Горький мост скоро. У поэтов шабаш — ночи не спать, посылать души на крышу, писать стихи, впиваться губами в чашки с горячим кофе, листать старые альбомы, готовиться в путешествия...
У меня путешествий не будет. У русалок, у оборотней да у ведьм что ни ночь — путешествие, да недалеко от логова. Почему бы мне не присоединиться к ним? Всё равно ведь привязана — крепче некуда. Тоской привязана, домашним зверем привязана, любо...вью? Да что любовь, растаяла, едва тепло пришло. Каждую зиму приходит, каждую весну тает. Нет её и не будет.
У ног слышится вопросительный писк. Наклонившись, ловлю свежую и мягкошёрстную идею. Я сжимаю её в ладони, выжимаю в воду соки — а она дрожит и не желает становиться мёртвой. Она же утонет там, в котелке, погрязнет в красивостях, растворится в отвлечённых мыслях — как спасти-то?
Откладываю трепыхающую мясистыми крылышками идею в сторону, и она проворно ковыляет к щели в углу — пролезет в мышиную норку и будет там сопеть до весны. Весной снова приползёт и начнёт шебуршать вечерами над головой — сердито и обиженно так, будто снова хочет в ладони да над котлом — погреться, с искрами потанцевать.
Показываю ей язык и по приставной лестнице забираюсь наверх. Снизу скребётся Серый Друг, тоже хочет собирать звёзды. Перебьёшься, родненький. На черепичной крыше бьётся Сивый Ветер, не даётся под седло и узду — мне пешком, что ли, до неба идти?
Я хватаюсь за мягкую гриву, поперёк висну на крупе... Забираюсь на упругую спину, голой пяткой бью по стылому боку... Полетели!
Под копытами звенит как стекло метель, рядом мчится кроволапый волк — кто просил подниматься по лестнице? Все когти же пообломал...
— Котёл кто стеречь будет, а? — торможу и слезаю с Ветра. Чуть касаясь ногами облака, как уже звенят вдалеке озорные копыта — в который раз конь от меня убежал...
Нарываю клочьями снег, растягиваю на коленке. Перевязываю широкие лапы. Будешь знать, как по лестницам лазать. Серый волк слюняво лижет лицо, улыбается в полную морду. Я обиженно поднимаюсь вверх. Не поеду на тебе, не поеду.
Серый Друг взмывает за мной.
Под ногами искрятся вихри, полозами пробираются за облака и превращаются в белогривых коней. Сивый мой, небось, тоже с ними.
Держась руками за серую шерсть, встаю на носочки — с низких веток срываю горячие звёзды, складываю в дырявый подол. Звёзды крупнее дырок, не вывалятся.
Среди веток вижу зелёные огоньки. Серый Друг не даёт потрогать, злобно скалится и рычит. Вот сейчас только он смеялся — и уже подобрался весь...
На мигающий звёздный свет выбирается чёрное нечто. Лапки в линию — балансирует на кончике ветки. Прогибает спинку, грязной лапкой приглаживает ушко. И мяукает — тонко так, жалобно...
Приподнимаю находку за шкирку — чуть повыше, чем морда Серого.
— Кто ты? — спрашиваю сердито.
Вниз срывается спелая звёздочка. Нужно срочно загадывать что-нибудь, но в голове — лишь вопрос да гулкость.
— Любовь, — отвечает находка, скромно подворачивая тонкой хвостик — подальше от раскрытых волчьих клыков.
— Моя любовь белая, — пожимаю плечами, готовясь посадить грязнулю обратно на место.
— Я не белая, я чужая, — грустно отвечает она, лиловея глазами, — Покормишь меня?
Вздыхаю и засовываю находку в карман. Звёзд уже порядочно, а на свист прибегает Сивый. Осёдланный и с чужим сапогом в стремени.
— Опять царевичи ловили, мягкогривый? — участливо спрашиваю я, вытаскивая из стремени сапог.
От моих ладоней бежевая кожа покрывается инеем. Отбрасываю сапог в сторону — а он, не повиснув на ветках, падает ниже. Ну и Лихо с ним, лишь бы не на перелётных птиц. Они мне песни приносят, эти птицы. Я целую зиму уже не слышала песен. Музыка от заговорённой скрипки как постное масло приелось, хочется щебета, клёкота, живости.
Благодарностью поминаю наездника-неудачника: седло высокое и удобное, надо будет хозяину бывшему удачи наворожить. Если жив остался.
Сивый сердится — едем медленно: Серый Друг бережёт перевязки на лапах, Любовь в кармане мёрзнет от быстрой езды.
Дома чадит лиловыми клубами варево, золотые искры сыпятся во все стороны, прилипают к книжным полкам и потолку. Значит, недовыжатая идея сама выбралась из-за угла и влезла в котёл. Ну и поделом ей. Нечего чужие истории портить. И без неё уже...
Открываю окна для Ветра. Тот копытами выбивает из дома чад, норовит лизнуть край котелка. Веником выгоняю Сивого за порог, насыпаю на подоконник соли. Ветер слизывает её, оставляя морозным дыханием узоры на окнах.
Волки не терпят соли.
Мой клыкастый лежит у порога и снова грызёт свою кость. Косо смотрит на нового гостя. Невзлюбил его с первого взгляда. От дыхания волка дрожат в тёплом паре и тают снежинки, розоватая лужа растекается по ковру. Закрываю двери и окна, высыпаю звёзды на стол.
Одну роняю в котёл, из которого вылезает лиловая идея. Переваливается за край, со шлепком падает на пол, урчит заунывную песню.
Никогда не слышала, чтобы идеи пели.
Любовь выбирается из кармана, подкрадывается к идее и трогает её мягкой лапой. Идея икает и с трудом смотрит на незнакомку.
Я помешиваю густой золотистый клей, получившийся в котле. И это — моя история? Того и гляди застынет... Разливаю поспешно варево по стеклянным баночкам, взглядом отыскивая новый половник: тот, что в руках, пробило не растворившимся лучом от звезды.
Под ногами барахтаются идея и Любовь, пытаются поотгрызать друг другу хвосты и уши. Если бы моя Любовь так себя повела, я бы заперла её на чердаке. Но эта — чужая, а идея... что с неё взять?
Локтём сметаю с одной из полок пыль и окуклившегося поддиванного монстра, ещё не вылупившегося в прикроватного. Проворная идея уже тут как тут — опередив Серого Друга, хрустит скорлупой, и щупальца торчат из клыкастого рта — а она ещё в историях моих плавала, созданье бесстыжее.
Любовь грустно смотрит на отлетевшее крылышко.
Надо бы её покормить уже.
За открытой дверью дышет приближающимся бураном, и Сивый Ветер гарцует от нетерпения — танцевать хочется, слизывать снежинки с дорожных столбов и стучать копытом по наледи на дорогах. Облака, низкие как потолок в моём доме, пригибаются под тяжестью молока. Я срезаю его железным ножом — хорошо, что я не фея и не русалка — как им резать молоко серебром?
Ледяной кусок со звяком падает в миску — ещё один со стуком ложится к лапам Серого Друга. Волк бросает свою любимую кость и жадно вгрызается в оледенелую белость. Молоко тает под горячим дыханием, вязнет в шерсти на узкой морде, ручейком проливается. Бедный мой промокший ковёр — мёрзнуть тебе на морозе и терять ворсинки под щёткой.
Любовь — тоже тут. Не грызёт и не лижет, дышит на подтаявший ломоть. Опускаю рядом с миской звёздочку — молоко жарким всплеском заполняет всю миску, проливается за края. Любовь фыркает и топорщит хвостик, чёрным носом прикасается к белой глади. Переливами в молоке цвета глаз — отражение любопытной любви. Узкий розовый язычок мелькает в пробегающей ряби.
Я забираюсь по лестнице на чердак, сдёргиваю с кровати старое покрывало — летят на пол спицы, носки и юбки. Утром что нужно — найдётся, что останется — разложат подкроватные монстры, слишком грустно им жить у меня: я не вижу кошмаров и не видела раньше. Уходят они от меня, боятся холодной кожи и ровного сердцебиения.
Откидываюсь на габардиновые подушки, зарываюсь ногами в снежинки — хорошо спать под потолком, когда мороз накаляет крышу. Слышно шорохи и лёгкий треск — это вновь в черепицу скребётся северное сияние, отогреться от стылого ветра желает. Я его не пущу никогда, пусть струится по небу как радуга — радует светом Тебя. Жаль, что Ты теперь где-то южнее.
Слышен гул и тяжёлый стон: с горы под домом сходит лавина.
Слышно рык и трескучий писк — это Серый охотится на Любовь, не желает её в доме видеть. А ведь прежнюю, белую — жаловал. Грел дыханием и до Горького моста относил — чтобы видела весенний рассвет, чтобы не одна была, когда таяла.
Где же ты, белолапая? Куда занёс тебя чужой суховей? Почему не прилетела этой зимой?
Закрываю глаза, но сквозь веки ластится снег.
Открываю глаза, насмотреться не могу на ледяные хребты восстающих замков. Сахарной ватой липнут на пальцы паутинки света, звенят снежинки на согревшейся коже. А в метели летают птицы. Они набирают полные перья огня, вдыхают расплавленный звёздный елей и поют апологию солнцу. Переходят в молебен зиме.
— Нет! — восклицаю я и вижу Тебя.
Ты стоишь в снежном вихре безумия, в твоих глазах расцветают сказки а в волосах запутались перья. Это целые облака, готовые броситься на землю дождём. Северное сияние проливается в твои ладони и стекает сквозь пальцы радугой.
Серый Друг проходит мимо меня, ластится к Твои коленям, и заглядывает в глаза. У него уже зажили лапы и лоснятся бока после линьки.
Ты поворачиваешься ко мне спиной, но на плечах Твоих — белый зверь. Расправляет кружевной ледок крыльев, всматривается в меня. Нет, даже если бы он вёл себя как мой чёрный сегодняшний гость — я не закрыла бы дверь на чердак. Даже не отнесла бы в другую комнату.
Белый зверь спрыгивает с Твоих плеч, от его лап бегут круги по воде. Снег растаял и слишком слякотно.
Белолапый замер у ног моих, я беру его на руки. Зарываюсь лицом в светлый мех, вдыхаю запах Тебя. Белый зверь залезает на плечи мне.
По лопатки провалившись в ручей, иду, касаясь ступнями льда. Скоро здесь будет совсем глубоко, но пока что... Уже Горький мост. Упруго прогнувшись, бьют под пятки кедровые доски. На разбухшей древесине скользко, но я Твоё возвращаю Тебе.
Не обернувшись, Ты начинаешь таять. Истекать дождями и радугой, прорастать молодою травой горных склонов вдали. Мои пальцы проходят сквозь плечи, ни на миг не коснувшись Тебя. Рычит вставший на дыбы серый зверь. Моя белая любовь оплетает меня узкоглазой шипящей змеёй, давит на грудь.
Я никогда не вижу кошмаров, подкроватные монстры не властны над мной.
Я не проснулась бы, но чернеет чужая Любовь, пригревшаяся на груди.
Сквозь тишину, как нож сквозь воду, пробивается волчий вой.
Беру гостя за шкирку и перекладываю на подушку. Любовь передёргивает лапками и открывает рубиновые глаза. Они переливаются как от света пляшущих огоньков. Алый взгляд впивается в меня, пытается выпить до дна.
Любовь приоткрывает ротик, высовывает розовый язычок. Шорохи по черепице стихают, и даже Серый Друг замерает в ожидании.
Голос любви — журчащий и нежный, не то что у белого зверя:
— Если бы завтра был твой последний день — как бы ты его провела?
Я бы хотела бы провести последний день в своей жизни — рядом с Тобой, безо всякой белогривой любви, без разницы где, пусть даже и на Горьком мосту... Но разве мне сыскать Тебя?..
Я знаю, Тебе бы не хотелось запомнить меня тоскливой как осеннее небо и опустившейся, как увядшая трава.
Настежь дверцы шкафов, вытряхиваю колбочки с историями — не разбиваю, нет, ставлю в корзинки под карнизом. Пусть весной перелётные птицы подхватят их и разошлют по людям. Несколько засовываю в карман рюкзака.
Лживая смерть с бордовыми глазами точит когти о подоконник, с интересом смотрит на моё купание. Чем темнее её глаза, тем меньше мне остаётся. Я докрасна растираю кожу снегом, а Серый Друг мечется рядом, скребёт когтями по льду. Хорошо, что я не дала ему съесть мою смерть — иначе бы нас ушло уже двое. И не сегодня, а там, под звёздами.
А может быть — было бы легче?
Пальто цвета волчьей шерсти, вязаный шарф, сиреневые резиновые сапоги. Других не нашлось.
Сивый Ветер является по хлопку, несётся сквозь круговерть вниз, к земле — я тоже хочу побегать среди людей. Серый Друг мчится рядом, злобно косится на рюкзак за моей спиной.
Что толку пытаться сбежать от своей смерти, мне лучше держать её при себе.
Проносятся зеркалами миры, дрожат рвущиеся плёнки измерений небес. Мне все они ни к чему, мне верхние миры не светят. Да и нижние тоже. Меня несёт сквозь них на опаляющую глаза синеву в кружевной белой пене. Прижимаюсь животом к холке, щекой — к мягкой гриве, эти осколки стекла вокруг — всего лишь вода, мы несёмся по пустынному берегу, и Ветер вязнет в камышах, кусочки снега отлетают от широких лап и копыт.
Ниже — обычным шагом, и я полной грудью вдыхаю запах блёклого солнца, частокольных камышей и горького дыма — здесь совсем рядом есть город. Сивый Ветер ластится к руке, лижет ухо — притворяется сквозняком.
Серый друг недовольно сутулится, прячет руки в карманы и скалится: узкость джинсов жмёт длинный хвост. Скольжу сиреневыми сапожками даже по рассыпанной соли, а Клыкастый морщится и поднимает ноги повыше.
Волки не терпят соли.
И дома осталась успокаивающая мёрзлая кость.
Мы как родные, привычные, идём по чужому городу, и глаз вязнет в крошащихся кирпичах, старых окнах, обрывках газет и железных столбах. Навстречу движутся люди. Кутаются в куртки, курят, дыханием греют пальцы и держатся за руки. У них сто тысяч эмоций на лицах, и многим тоскливей меня.
Эта старушка оцарапала руку о стену, едва не упав в скользком подъезде. Прижимает к ссадинам на ладони белый платок. Этот мальчик вчера кормил терьера мороженым, сегодня получил двойку, завтра в спортзале подтянется меньше всех. Эта девочка забыла ключи в замочной скважине. Ничего, они дождутся её, вместе с письмом о... нет, не вижу. Я варила истории, а не будущее, этот запах мне не знаком.
Едва не сталкиваюсь со старушкой, раскланиваюсь в извинениях. Капли сказок незамеченные падают на платок. Девочке — уронить в сумочку, любопытство полезная вещь. Мальчику дарить бесполезно — поскользнётся, разобьёт и поранится — даже и о слова. Теперь у него будет говорящий терьер — поверить знакомцу легче.
— Прекрати немедленно, они же придут за тобой, — рычит сквозь зубы Серый Друг, и лопается джинсовая ткань. Карманы не любят стиснутых в кулак пальцев.
— Я всё равно тебя заберу быстрей, — обнадёживает голос из рюкзака. Почти лопатками слышу, как ещё на градус потемнели кошачьи глаза тёмной морды.
Бодро шагаю по городу, вмешиваясь в гармонию мира. Дисбаланс катит рваные волны — мне никто уже слова не скажет. Заворачивайте серость в рулоны, смотрите на малиновых воробьёв и зелёных кошек. На берёзах цветёт карамель, опустела биржа труда, в ординаторской скучают врачи. Один день мне простится, я знаю.
Страшно думать, что станет здесь завтра. И на долгие годы вперёд.
В узком переулке прощаюсь с Сивым Ветром, губами хватающего ладонь.
Он уже не видит, как роняю уздечку на землю. Надо бы... в добрые руки его надо бы, отвык быть вольным.
Прохожу в подъезд, изрисованный баллончиком, поднимаюсь по выщербленным ступеням на последний этаж. Не на чердак, нет. Здесь есть пустая квартира, дверь которой всегда открыта. Я знаю, сама когда-то жила за ней. Давно это было.
Здесь тоже изрисованы стены. По коридору — исписанные клочки бумаги, карандаши тут и там на полу — когда-то я верила, что так можно научиться творить. Мебели не осталось, лишь в углу — старый рояль с запавшими клавишами.
Серый Друг подходит и пальцем с длинным ногтем жмёт на чёрную клавишу. Гудит тяжёлая низкая нота. Я жму на соседнюю и долго вслушиваюсь в разницу звуков. Не слышу.
Скорее ожидаю, чем чувствую, как остроухая голова макушкой приподнимает клапан рюкзака, воровато осматриваются святящиеся глаза. Потерпела бы, зверина, подольше — больше узнала бы. Теперь гадай, за кем пришла.
Скидываю пальто на пол и — не танцую, нет, просто перехожу из угла в угол. Здесь были книги на полках, ковёр на стене, часы с ходиками, стеклянный барашек... Серый Друг продолжает жать на клавиши — медленно и наугад. Неужели и он здесь что-то слышит, хочет заглушить шёпот, забить густыми долгими звуками? Неужели он помнит?
Я его понимаю отчасти.
На подоконнике — фигурка из серого пластилина. Четыре лапы, морда морковкой и хвост полумесяцем... Медленно подхожу и сжимаю в ладони застывшую насмерть массу. А когда лепила — податливым был и горячим.
Серый Друг отворачивается и подчёркнуто не замечает.
У платья карманов нет. Снимаю рюкзачок, открываю крышку и угрюмо смотрю, как смерть выпрыгивает и по очереди тянет лапки. Следом за смертью, цокая коготками, вылезает идея. Лиловость сходит с неё как снег с крыш по весне: спина и мордочка позеленели, но на брюхе сиренью подпал. Эта-то зачем увязалась?
Я так хочу сейчас присесть у костра! Посмотреть на него!
Серый прочитал мои мысли заранее: протягивает зажигалку, собирает листы со стихами. Остановила бы, но знаю: он потом всё равно сожжёт их, ничего не оставит. Лучше я сделаю это сама.
Пламя занимается рыжими всполохами, страницы чернеют, раскрываясь — до белизны, рассыпаясь от дуновения дыхания. Дым горек как полынь. Страницы горят слишком ровно, мне не хватает движения, искр. Загорается паркет. Внизу раздаётся рёв.
Огонь вскидывается и застывает кольцами льда, опадает батистом. Весь пол покрыт белой тканью в блестящих капельках росы. Густеет влага, на глазах превращаясь в смолу.
Серый тянет за шкирку, выволакивает из квартиры. Бежит следом чёрная тень. Позади, в кармашке, остаётся пластилиновый серый друг. И идея.
На лестничной площадке мигает свет и бетонные плиты прорастают алым ковром. Ворсинки пробиваются вверх, вздымают пыль с крошащегося камня.
Неужели даже такая мелочь, на несколько часов нарушенный баланс, заслуживает их усилий? Неужели целого монстра — за нарушителем? За мной?..
Слышен шаркающий звук старушечьих шагов и липкое чпоканье, будто резиновые тапочки отдирают от высохшей лужи пролитого сладкого чая. Я ещё не вижу серо-розовую грузную оплывающую фигуру — но вместе со звуком настигает и запах — отчаяния, затхлости и битого стекла.
Кидаюсь к лифту, но Серый тянет наверх — к приваренной чердачной решётке, к солнцу.
Становится трудно дышать.
«Ты обещала мне!» — хочется выкрикнуть в запёкшиеся алым глаза, но серый щёлкает пастью, прорывая рукав когтями, тянет наверх.
Идём медленно, протискиваясь сквозь вязкий воздух. В пролёт уже видно маслянистые блики на рыхлой туше, шаркающим шагом взбирающейся по лестнице. Это ничего, что она грузная. Если я побегу — побежит и она. Если остановлюсь — дойдёт не спеша. Рядом с нею главное — найти скорость, медленнее которой идти уже невозможно, чтобы не торопить её и не стоять. Медленной переваливающейся походкой пингвина — ступень за ступенью.
Серый скалится и рвётся вперёд. От решётки пахнет ржою, но сзади — запах в тысячи раз страшней. Я не чувствую его, но знаю: Другу слышится едкая соль.
Смерть проходит сквозь металл как сквозь воду, Серый Друг гнёт железные прутья, готовит проход. А замок сбить — не легче?..
Оборачиваюсь на всасывающее хлюпанье и лёгкую дрожь.
Пришедшее за мною отчаяние припало к ковру на ступенях, фасеточным глазом рассматривает зелёного крылатого зверька. Я не вижу со спины, но уверена, что идея скалит острые зубки. Разве я могу оставить её?
Бросаюсь вниз, но Серый быстрее. Пастью хватает меня поперёк туловища, уносит наверх и не слышит проклятий и просьб.
Далеко позади остались идея и смерть, брызжут стеклом разбитые окна: Серый Друг по стене сбегает на землю и мчится прочь. На запад, к заходящему солнцу.
Не вижу, но чувствую, как приближается Горький мост.
— Нет! — восклицаю я и вижу Тебя.
Ты стоишь спиной ко мне на досках из кедра, оплетённых терновником и калиной.
Серый Друг опускает меня на землю, и я медленно иду к тебе, держась за жёсткий загривок. Сегодня мой волк не будет ластиться к Твоим коленям.
По лопатки провалившись в ручей, я иду, касаясь ступнями льда.
Скоро здесь будет совсем глубоко, но пока что... Уже Горький мост. Упруго прогнувшись, бьют под пятки кедровые доски. На разбухшей древесине скользко, а мне нечего тебе возвращать.
— Пожалуйста, не тай... — я протягиваю к тебе руки, и Ты впиваешься в моё лицо тёмным взглядом. Твои глаза, всегда светлые, как небо после метели, сейчас темны как глухая ночь, как обгоревшее дерево, как одиночество, как чужая душа.
— Разве я когда-нибудь оставляла тебя? — разносится горным эхом Твой голос.
Серый рычит, тянет меня назад, к разбитым окнам, к маленькой избушке в заснеженных небесах, к серо-розовому монстру, поджидающему меня в тенётах бытия... Разве он — лучше того, что меня ждёт сейчас? Разве хоть что-то может быть лучше этого?..
Серый Друг не слушается, не отходит, и Ты берёшь его в свои ладони вместе со мной, бережно поднимаешь, светло...
☼ Работа «The best»
Рассказ опубликован на Синем сайте
Подписывайтесь на наш канал, оставляйте отзывы, ставьте палец вверх – вместе интереснее!
Свои произведения вы можете публиковать на Синем сайте , получить адекватную критику и найти читателей. Лучшие познают ДЗЕН!