День первый проживания в доме на улице без названия. Анна так и нарекла её – Улица без названия. Надо же как-то думать о ней. Образ — пустая табличка. Звук – шорох газеты, гонимой ветром по мостовой. Лучше бы опавших листьев вместо пожелтевшей измятой бумаги, но деревья на Улице без названия не росли. Пустая табличка и изодранная газета, неприкаянная, как перекати-поле.
Анна мучительно долго искала квартиру. Когда тебе двадцать лет, ты студентка консерватории, твоя семья одолевает тебя любовью и опёкой, выход только один – переехать, спастись бегством от рога изобилия в руках родителей, из которого ключом бьёт нескончаемый поток советов и нравоучений, - Анна удивлялась, как её до сих пор не засыпало с головой; от агрессивных братьев-близнецов, конечно же привязанных к своей старшей сестрёнке, но очень своеобразно, сразу не догадаешься; от соседей, живущих под девизом: загляни в замочную скважину ближнего своего. Где следует поселиться будущей знаменитости, какой район и дом достойны дать убежище будущему виртуозу скрипичной игры и её инструменту? Только не новостройки, не современный многоэтажный кошмар, нет-нет, скрипка и панельная коробка несовместимы. Необходимо найти что-нибудь с колоннами, пилястрами, большими окнами и огромным балконом. Для музыки необходимо пространство. Высокие потолки и балкон обязательны. Звук нельзя запирать в каморке. Ещё один вопрос: где взять денег на колонны, пилястры и кариатид, поддерживающих вожделенный балкон, настолько просторный, чтоб по нему можно было кататься на велосипеде. Анна не собиралась кататься по балкону на велосипеде. Она собиралась жить на балконе летом. Снять квартиру в центре было недёшево. Объявления в газетах и на столбах результатов не принесли. В центре никто ничего не сдавал. Кованые решётки, чугунные розы, белые стволы колонн и треугольные классические фронтоны оказались не про её честь. Поиски завели Анну на глухие улочки и в переулки, где ей раньше бывать не приходилось. Шейные позвонки побаливали оттого, что она постоянно рассматривала балконы. Безнадёжность предприятия вырисовывалась яснее и яснее. Балкономания. Мания полуобвалившейся лепки и дремучих каменных закоулков. В свободное время, а его было немного, вместо того, чтоб предаваться радостям столь замечательного возраста, она рыскала среди хлама большого города. В одну из таких экспедиций она забрела на улицу без названия, похожую на обветшавшую декорацию – плоскость, кажущаяся объёмной, пустота, заполненная миражами, с дверями, за которыми на самом деле ничего нет. Очень опасная штука. Один великий сказал что-то о жизни, театре и актёрах. Он забыл о декорациях. Стоит задержаться у декорации чуть дольше, глубже вдохнуть их пыль, примерить, как платье – и вот уже уходя, оглядываешься, возвращаешься к ним вновь и вновь, а однажды обнаруживаешь, что строишь их сам. Тихая, как двор замка спящей красавицы, мощёная улица, похоже, ничего не знала о сигналах автомобилей и грохоте трамваев по рельсам. Солнце, паутина, покой и очень не спешащее время, не жёстко тикающий будильник, а липкая, тягучая патока. Какой бы то ни было ритм отсутствовал. Тишина и безмятежность обволакивали, лишали воли. Просто повернуться и уйти казалось невозможным. Анна осторожно пошла вглубь. Тихий звук шагов органично слился с шорохом газеты. Улица без названия поворачивала вправо и вела в тупик или к балкону – тут уж кому что больше понравится. Балкон площадью не менее двенадцати квадратных метров подпирали две колонны, сложенные из кирпича. Штукатурка местами обвалилась и обнажила кладку. По стене, исчерченной мелкими трещинами-морщинами, вился дикий плющ. На протянутых через балкон бельевых верёвках висела яркая пурпурная скатерть с бахромой по краям и огромной дырой посередине, словно пробитое ядром знамя. Анна услышала где-то внутри первые такты мелодии Глюка и сжала пальцы правой руки в кулак. Дверь с треском растворилась и на балкон выскочило странное существо. Скорее всего мужчина. Неопределённого возраста. С толстым слоем грима на лице. Ярко-красная, от уха до уха, улыбка клоуна на фоне ослепительно белых щек при солнечном свете будила любопытство и чуть-чуть пугала, ровно настолько, чтоб приковывать взгляд. Рыжие всклокоченные волосы навевали мысли о пламени. Или об осени. — Что? — Кто? — прислушивался и озирался он, — кто и что здесь играет? Ты, — указал он на Анну длинным, как у вора-карманника пальцем.
Сумасшедший, подумала она.
Он достал из глубин складок своего балахона трубочку, отливавшую на солнце серебром, и выдул огромный, с арбуз, мыльный пузырь. Второй заскользил вслед за первым. Третий, четвёртый. Через минуту радуги, свёрнутые в шар, заполнили пространство над мостовой и с лёгким звоном взрывались, коснувшись камня. Анна подставила ладонь прозрачному разноцветному чуду. Оно мягко и влажно коснулось лодочки из пяти пальцев, мгновение покоилось в нём и лопнуло, обдав недоумённое лицо дождём сверкающих брызг.
— Нравится? – спросил он.
Она утвердительно кивнула головой.
— А мне музыка твоя нравится, — голос у него был не очень приятный, то писклявый, то скрипучий.
— Это не моя. Это Глюка.
— Как?! Ты украла чужое? — ужаснулся он, — и что сказал Глюк? Ему наверняка не понравилось.
Определённо, сумасшедший, подумала она.
— Квартиру ищешь? — спросил он, — Сдаётся, — постучал по перилам балкона и спустил верёвочную лестницу.
— Я лучше через подъезд, — сказала она и потянула на себя просевшую дверь. Сорванная пружина болталась, как сосиска.
— Чем же это лучше? – крикнул он ей вслед.
Никто бы из её знакомых не поступил так. Именно поэтому она и вошла в подъезд. И ещё из-за квадратного балкона и мыльных пузырей. Поднялась по широкой лестнице. Перила, как таковые, отсутствовали. Солнечные лучи просачивались сквозь сито грязных стёкол. Пыль и время осели неравномерным серым слоем на побелке. Дверь в квартиру была открыта. Анна не стала звонить. Её никто не встречал. Она шагнула в длинный коридор. Дверь тут же за ней захлопнулась, лязгнул замок. Сквозняк, подумала Анна. Вдруг, это не та квартира, ужаснулась она и повернула назад. Ладони в панике искали замок – безрезультатно, только гладкая деревянная поверхность. Ничего не оставалось, как пойти вглубь коридора. Анна решилась, не сидеть же век в неизвестности. Немного жутковато. То ли страх погнал быстрее кровь по венам, то ли потеря чувства реальности придала остроту ощущениям. У абсолютной темноты нет звука. Чернота поглощает его. Звук там, где цвет. Протестующее зрение испещрило пространство серыми и красными точками. Светлее от этого не стало. Осязание придало каждой частичке тела обособленность. Руки искали препятствие, ноги опору, спина чье- либо присутствие. Угол. Коридор поворачивал влево. Касаясь шершавой стены, Анна пошла вперёд. Ещё поворот – не квартира, а лабиринт какой-то. Анна вздрогнула от неожиданности: вместо твёрдой поверхности рука утонула в мягких складках ткани. Портьера. В темноте мягкое и пушистое всегда пугает, равно, как и всё остальное. Руки нащупали дверь. Лёгкое нажатие – заперта. Она пошла дальше. Опять стена. Твёрдая. Дверь. Толкнула – дверь со скрипом отворилась. Свет рванулся навстречу, избавил от давления и гула в ушах, от вязкой тишины.
Комната была большая и просторная, с высоким потолком. Огромное окно – глаза комнаты – смотрело на мир, стены домов напротив, мостовую, клок неба и пропускало его через себя, протестуя против замкнутого пространства. Стеклянная дверь вела на балкон. У стены стоял широкий диван. Рядом, в углу поблёскивал ручками ящиков комод. Возле другой стены стоял массивный стол и четыре стула с высокими спинками. Стулья были разными, будто их снесли сюда из других квартир. Каждый сосед по стулу. Жаль, стол не круглый, подумала Анна. Она не любила острых углов. Кресло она переставит ближе к балконной двери, решила Анна. Она почувствовала, что влюбляется в каждую вещь. Но главное здесь было – старый черный рояль посреди комнаты.
— Долгонько ты добиралась, — донеслось с балкона.
Она поборола желание открыть крышку рояля, пересекла комнату и вышла на балкон. Незнакомец по-прежнему пускал мыльные пузыри. Сверкающие шары плавали в воздухе.
— Квартиру ищешь, — сказал он.
— Ищу, — согласилась она, — а как вы догадались?
— О, я такой догадливый, — подмигнул он.
Ей здесь нравилось. Все искомые условия были в наличии, даже больше – рояль. Не нужно перевозить своё пианино и скандалить из-за этого с родителями.
— Ты ищешь, а я сдаю, — сказал он, доставая из кармана вторую трубочку и протянул ей.
Она взяла, поискала глазами мыльный раствор, не нашла. Дунула в пустую трубочку. К её удивлению в воздухе разорвалась мыльная петарда.
— Молодец, — похвалил он.
Ей почему-то стало ужасно приятно от похвалы импозантного незнакомца. Она приготовилась повторить опыт с мыльными пузырями, возникающими из ничего.
— На чем это ты внизу играла? — предупредил он её попытку.
— На скрипке, — сказала она, — хотела играть на скрипке.
— А на той штуке, что в комнате, умеешь играть?
— Умею.
Он вошёл в комнату. Она следом за ним. Он выжидающе посмотрел на неё. Она пожала плечами и подошла к инструменту, подняла крышку. Пальцы пробежали по клавишам. Рояль был превосходно настроен, глубокие и чистые звуки. Где-то внутри Анны откликнулось дрожащей волной, вернулось в глаза, уши, кончики пальцев. Она уселась поудобнее, расположила руки. Сознание услужливо напело мотив «Элизе» Бетховена. Обожание, нежность и отчаяние полились из-под пальцев. И недоступность, о которую разбиваются сердца. - Какой она была? – спросил он, когда замер последний звук.
— Кто? – удивилась Анна.
— Та, для кого это сочинил я-не-знаю-его-имени. Тоже ведь не твоя музыка, - уверенно сказал он, - и ни того, чью музыку ты играла под балконом. Глюка, кажется. Кстати, как этот, второй, относится к тому, что ты играешь его музыку?
Он явно никогда не слышал о Бетховене. Ярко-красная улыбка уже не пугала. После прикосновений к чуть пожелтевшим клавишам грим незнакомца казался Анне нелепым.
— Так вы сдаёте квартиру? – спросила Анна.
— Да.
— Я могу играть на вашем рояле?
— Он не мой. Играй, сколько захочешь.
— У меня есть собака.
— Я заметил, - сказал незнакомец, — ты оставила своего пса возле подъезда.
— Вы не сказали самого главного. Плата за квартиру? – напомнила она.
Он назвал вполне приемлемую сумму.
— Платить ежемесячно или за год вперёд? – уточнила она.
— Зачем за год вперёд? – удивился он, — я не уверен, что ты проживёшь здесь так долго. И вот что: меня зовут Синяя Борода. В коридоре есть ещё одна дверь. Вот ключ от неё, но открывать дверь нельзя. Держи, — протянул он её ключ.
— Если нельзя открывать – зачем он мне? – не спешила брать ключ Анна.
— Ключ должен храниться у тебя – обязательное условие.
— Принимается, — согласилась она.
Ключ был самый обыкновенный, от английского замка. Анна, чтобы хозяин квартиры не подумал, будто она интересуется ключом и собирается нарушить условия договора, поспешно открыла ящик комода, чтоб убрать в него ключ. Из ящика выскочил рыжий таракан или прусак в простонародье, резво пересёк полированную поверхность и скрылся в щель между стеной и комодом. Анну передёрнуло от отвращения. Она повернулась, чтоб высказать неудовольствие и возможно, снизить цену за квартиру, но высказывать оказалось некому – хозяин квартиры исчез.
— Эй, — неуверенно позвала Анна.
Она и не ожидала, что он откликнется. Анна вышла на балкон, посмотрела вниз. У подъезда сидел Волк. Из его раскрытой пасти свисал розовый лепесток языка. На всякий случай Анна взглянула наверх. На небе не было ни облачка. Она вернулась в комнату, заглянула под стол, под диван. В прихожей было по-прежнему темно. Анна пошарила рукой на стене в надежде обнаружить выключатель. Надежде не суждено было исполниться.
— Эй, — крикнула Анна в коридор.
Её голос утонул в темноте. Анна поставила к двери стул, чтоб та чего доброго не захлопнулась, и осторожно, шаг за шагом, обследовала прихожую. Нельзя сказать, чтоб эти минуты показались ей приятными. Она поймала себя на том, что крадётся вдоль стены.
— Чего это я испугалась, - сказала она, - глупости какие.
Анна вышла из квартиры. В подъезде все также было светло и пыльно. Она легко сбежала вниз по лестнице. Улица, как и раньше, находилась в состоянии полудрёмы, ничто не нарушало тишины. Волк радостно заскулил.
— Здесь сумасшедший в гриме не пробегал? — спросила она у своего пса и сама за него ответила, — не пробегал. Тогда куда же он подевался?
Анна поднялась в квартиру с Волком. Волк стал беспокойно и шумно обнюхивать углы в тёмной прихожей. Судя по тому, как он часто чихал, там было полно пыли. Анна вошла в комнату. Она медленно обошла её, прикоснулась к каждому предмету, подумала, что из своих вещей где поставит и тут же обнаружила, что мебели, оказывается не так уж и много. Нужны полки для книг, ваза для цветов, зеркало. Придётся принести телевизор, радиоприёмник. Телефона здесь тоже не было – ещё один пункт, по которому она может потребовать снизить квартирную плату. Анна вспомнила, что не осмотрела ванную и кухню. Кроме комнаты и прихожей других помещений не было, разве за закрытой дверью. Балкон был великолепен, но совершенно не приспособлен для купания. Анна выдвинула ящик комода, взяла ключ, повертела его в руках и положила обратно. Лучше дождаться этого загримированного идиота, он чего доброго заминировал запертую дверь, с него станется, решила она и села к роялю. Пальцы быстро бегали по клавишам в ритме, заданном Шопеном. Анна рассеянно смотрела в окно. Так прошёл час. Стукнула входная дверь. Последовало глухое рычание – Волк не хотел кого-то впускать. Анна поспешно вышла в прихожую. К её удивлению, в прихожей стало светлее, будто время запустили обратно и после ночи наступили сумерки. Возле двери стояло странное существо с угловатыми формами. Анне стало не по себе.
— Кто здесь? – спросила она.
— Это я, Синяя Борода. Убери собаку.
— Волк, ко мне, — велела она.
Пёс в два прыжка очутился рядом с ней. Анна почувствовала себя увереннее. Подошёл хозяин квартиры. Анна поняла, почему он выглядит, как многогранник: Синяя Борода был увешен вещами. Они вошли в комнату, и она увидела, что он увешан её вещами: под мышкой торчал футляр со скрипкой, в руках по вязанке книг и нот, за спиной болтался натянутый холст без рамы.
— Я хотел взять только скрипку, но твои безумные братья нагрузили меня, как вьючное животное, — объяснил он.
Несколько мгновений Анна пребывала в состоянии лёгкого шока.
— Откуда вам известен мой адрес? Я хорошо помню, что не говорила, где живут мои родители и не просила помогать переносить мне вещи, — медленно, без всякого выражения сказала она.
— Не говорила. Не просила, — подтвердил он, — Пойми и ты меня. У меня мало времени. Игра началась. Я не могу себе позволить ждать, пока ты перевезёшь свое барахло и пригласишь приятелей на новоселье. К слову, один из них в твоё отсутствие принёс портрет едва ли не в натуральную величину. Твои братья заявили, что для этой штуки нет места в доме и вручили холст мне. Пришлось тащить, не выбрасывать же.
— Он доведёт меня до обморока, - тихо сказала Анна, — надо выбираться отсюда.
Хозяин квартиры разжал пальцы и связки книг шумно упали на пол. Анна поспешно взяла у него скрипку и не выпускала инструмент из рук – от злобного клоуна всего ожидать можно. В подтверждение за её спиной выстрелом раздался удар молотка: то хозяин квартиры вбивал в стену гвоздь. Гвоздь был длинный и ржавый. Хозяин квартиры с нескрываемым удовольствием лупил по нему молотком на уровне глаз. Он вбил гвоздь и повесил портрет, отошёл в сторону полюбоваться. Портрет едва не касался пола, отчего казалось, будто в комнате появился третий человек.
— Вот так рождаются легенды о портретах таинственных незнакомок, оставленных неизвестно кем в заброшенных домах, - сказал он.
— Боюсь, мне придётся тащить всё это обратно, — сказала Анна, уже не помышляя о снижении платы за квартиру.
Синяя Борода открыл ящик комода, достал ключ.
— Ты не входила в ту комнату, - сказал он.
— Не входила, - сказала Анна.
— Я знаю. Пойдём, посмотрим, что там, — предложил он.
— Вы идите, а я не хочу. Мне не интересно. Я, пожалуй, пойду домой. Аренда квартиры отменяется, - сказала Анна, но послушно поплелась следом за ним. Он торжественно вручил Анне ключ и подтолкнул к ней недовольно ворчавшего Волка. Анна повернула ключ в замке и открыла запертую дверь. За дверью была тёмная комната. Анна подумала, что хозяин квартиры экономит на лампочках.
— Прошу, - пригласил он.
Анна переступила порог.
— Ага! — заверещал он, — я же запретил туда входить. Теперь пеняй на себя, — и захлопнул дверь.
Анна услышала, как в замке повернулся ключ.
— Вы сами попросили меня войти, - дрогнувшим голосом напомнила Анна
— А перед тем запретил и запрета не снял.
Анна шагнула к двери, намереваясь повторить глупость всех запертых – колотить в неё руками и ногами. Она могла бы разреветься от злости на – него? – себя? И, глотая горячие слёзы, мстительно приговаривая: «Ничего-ничего», — развить бурную и беспорядочную деятельность по ознакомлению с окружающей обстановкой на ощупь и поиску путей освобождения. Что же так темно-то. Этот урод наверняка хорошо подготовился: забил рамы гвоздями, заколотил окна досками и завесил их плотными портьерами. Анна не спешила проверять свои догадки. Она стояла у двери, будто связанная пуповиной со здравым смыслом, оставшимся за порогом, шаг в сторону означал углубление в кошмар. Анна приложила ухо к двери. С той стороны тоже приложили ухо к двери. Иначе, отчего бы такая тишина? Ждут её воплей. Не дождутся. Откроют дверь и просунут любопытный нос. Переговоры она предоставит вести Волку. Пёс грел тёплым боком ногу и сдерживал обвал истерики. Что-то было не так с этой комнатой. Словно через вентиляционные отдушины пустили наркотический газ. И плотные портьеры здесь ни при чём. Это развёрзся провал в сознании и вывернулся наизнанку, заключив в себя Анну. Она – среди своих мыслей? Когда-то мелькнувших, но не додуманных, не доведённых до формулировок, не упакованных и не уложенных в папку для свободного пользования, оставленных про запас, или не пропущенных цензором. Цербером. Ассоциации всё-таки сохранились. Мысль была улицей: наивно побелённые кирпичные стены, зажавшие с двух сторон дорогу. В существовании улицы не было смысла – ни двери в стене, ни одного прохожего на узких тротуарах, ни сизого облачка выхлопных газов, неизвестно, куда она вела, и само желание Анны пройтись по ней было довольно невнятным. Мысль была озвучена. Музыка ворочалась где-то рядом – ещё не рождённые, слитые в неясный мотив звуки настораживали и не отпускали слух, как и белостенная улица, заманивавшая доверчивые души. Звук, наползая на изображение, удваивал силу воздействия, как будто разные способы восприятия имели одну природу, и совпав, создавали другую, ускользающую реальность. Вдруг, улица – единственная, связывающая Анну с рассудком, мысль, другой не будет, что тогда? Изображение размывалось, как акварель, залитая водой. Звуки грозились кануть неузнанными туда, откуда пришли. Анна, то вслушиваясь в неясный мотив, по звукам восстанавливала границы улицы, то по едва проступавшему из-под побелки рисунку кладки вспоминала мотив и такой же неуверенной походкой, как и её призрачные ориентиры, двигались вперед, торопясь успеть за изображением, тут же исчезавшим за её спиной.
Человек в гриме положил ключ в карман и пошёл в комнату с балконом. Он поступил согласно закону: она нарушила договор, и он имел право на любое действие, искупающее, по его мнению, её вину. Он и столкнул её в туннель.
— Интересно, а как это будет у неё, — вслух подумал он, — надеюсь, выберется.
Слишком часто первый туннель становился последним. Переоценивали свои возможности, вошёл – не значит вышел; недооценивали туннель – он мог достроить себя сам, используя в качестве строительного материала своего создателя; не учитывали скоростей потоков – они ведь продуваемы, туннели, не стоячая вода; кому-то не удалось избежать встречи с грёзными девами – в туннелях всякое водится, туннели ведь, как сообщающиеся сосуды, что поселяется в одних – перетекает в другие; кого-то позвала Бездна – чур, вслух не вспоминать.
Внимание человека в гриме привлёк портрет без рамы. Дун отошёл на несколько шагов, прищурился. Сразу и не узнать её, исполняющую чужую музыку, не свою. Вероятно, здесь подобное ненаказуемо. Она была изображена сидевшей на подоконнике, загорелая, в выцветшей синей майке, с зелёной бутылкой в руке, отрешённое лицо, пряди волос, не слушающиеся притяжения. Художник явно увеличил её и без того крупные глаза. Глаза на портрете были распахнуты, как окна. Тиннор, любитель трофеев, непременно утащил бы холст под мышкой, весело дрыгая ногами. Его склады полны добычей. Этот стяжатель волок в свои норы всё, что попадалось ему под руку. Когда-нибудь он заставит его расстаться с барахлом, собранным со всей вселенной, решил Дун.
Человеку в гриме ни к чему портрет, висящий на стене. И ноты ни к чему. Его не интересует чужая музыка. Его интересуют величины, влияющие на ход событий. Улица без названия. Он не придумал его, не успел. Улицу придумал, а название – нет. Да и зачем название улице, в домах которой никто не живёт. Развеять улицу? Перед тем, как пройти сквозь запертую дверь, ключ от которой был у него в кармане, и ринуться в туннель, человек в гриме оглянулся на портрет и решил – пусть остаётся, ничего не значащий фантом, вреда никому, а портрет на стене будет висеть.