2 Тезис, что пронизан антитезисом.
В. Другое дело, чем идеологи, кажется деньги.
Теория денег М. Куш, еще более наивна может быть. Есть множество сообществ, что принимают некие знаки за деньги, но часто они не только разоряются, но и их основатели садятся в тюрьму пожизненно. То есть, всеобщность денег производна от чего-то другого, чем только простое голосование всем миром какой- либо страны за то, что доллар, теперь, это мировая резервная валюта. Впрочем, не без этого. Демократия делает и это, пусть и косвенно, но предметом голосования за программы, в том числе, и экономических реформ, тех или иных партий. Счет – это верно абстрактный труд, но он не делает деньги деньгами исключительно, даже, если так считают всей страной. Но и именно поэтому, сфера, где это происходит чаще всего, то есть абстрактный труд счета и есть деньги, а именно финансовая спекуляции и есть основное место, где спекуляция философская (не будем отделять ее от философской кафедры в качестве некоего условного допущения, здесь) оказывается не софистикой. Более того, логическая спекуляция, что часто называется логистикой – это просто возможная чистая теория такой практики. Будем считать, что эти бумаги теперь кредитно-дефолтные свопы. И этот человек будет платить нам каждый год проценты на ту сумму, на которую он у нас их купил, за то, что никогда не произойдет, за крах ипотечного рынка ценных бумаг. Но если это не дай бог произойдет, им придётся выплатить ему большую сумму денег. И все. Короче аргумент в мнимой всеобщности действительно может производить сильное воздействие, но это подобно тому, как если бы кто-либо утверждал, что если и есть помешательство всеобщее, то это, видимо, разум.[1] Это просто расчет и более ничего, плюс печать бумаги, заключение договоров и т.д. Много институтов кодирования и регистрации. Самым абстрактным, из которых и является кроме прочего теория множеств. Почему трудовая теория стоимости является наиболее значимой в политической экономии, видимо, просто и не просто потому, что соответствующая ей идеализация стоимости, как коррелята абстрактного труда возможна только в ситуации обществ, в которых общественное отношение относительно свободной занятости развито до состояния относительной всеобщности свободного наемного труда. Именно этот общественный институт коррелят мотива трудовой теории стоимости. Но и таким же образом стоимость цель такого возможного средства, как труд, и рабочая сила в таком труде может быть коррелятом соответствующих отношений, владения или купли продажи. Но и в силу распространенности практики обмена, что может предшествовать производству, теории Боверка и Визера, основателей австрийской школы, могут быть действием, что коррелятивно такому поведению и практике обмена, что может предшествовать производству, по принципу предельной производственной полезности. Иначе их действия (мысли) просто игнорировали бы, как, в том числе, и не соответствующие никакому такому поведению (conduct), теории. И таким образом, такие абстракции теории могут быть, как производными от социальной практики, а социальная практика, все время корректироваться, и исходя из собственных потенций автопоэзиса, и в виду соответствующих ее теорий и теорий что являются частью такого автопоэзиса. Ближайшим образом австрийская школа политической экономии это производное от военных заказов Австро-венгерской империи. Отсюда берут исток в том числе и мысли вида: с моим маркетологом, ты мне не конкурент. Военная интендантская служба остается неким предвосхищающим основанием для возможности паритета, сколько заказано, столько и произведено.
Таким же образом, как и в любом деле, язык и теория такого дела, могут, как освещать, так и затемнять то, как это дело освещает себя само. Можно спросить, зачем же такое двойное освещение, и как только это вопрос будет задан, окажется, что можно спросить и о том, зачем нам, язык и теория, но отнюдь не только о том, зачем нам дело, которое, мы еще и объявили своим, профессия.
Хорошо, пусть это просто некий условный нулевой уровень, указание на социальную природу, но она явно не сводиться только к посредничеству, пусть бы это и было бы категорией, что является феноменологическим усмотрением предметной области социальности. Такой области нет, если нет посредничества в широком смысле. Но что такое институт посредничества, если всякий институт – это институт посредничества, сообщества, по определению. Это исходный пункт критики психологизма. Нет ничего устойчивого, на чем речь могла бы остановиться для продолжения разговора, и такой, всякий, может оказаться без предметным. Как не странно, но неограниченные циклы предвосхищения основания, производятся как раз в опыте и коль скоро, сам по себе опыт не может не быть дан вне его дискурсивных артикуляций, то формализм тавтологий, что всякая может быть эквивалента любой другой и потому вообще все остальные могут быть заменены одной, может быть и одна, часто встречается именно в эмпирических построениях. Для начала, в которых может быть дан только общий галдеж симметрии, в которой от перемены ничего не меняется. Это Платон и опознал как поток опыта, в котором невозможно остановиться. Всем, может быть, хорош номинализм, но имя таким образом может быть одним, коль скоро, их всякий раз эквивалентных друг другу может быть сколько неограниченное количество и потому имени вообще не может быть. Но нет имени нет и темы, для разговора которая тонет в говорении всего обо всем и ни о чем в виде метафор, что метафоры всего и ни для чего. Априори законов логики, таким образом, черпают свое позитивное значение из сравнения с опытом. И именно догматическое понятие опыта оказывается тем, что предшествует значимости априори. Иначе говоря, или стоит поискать что-то вне опыта чтобы остановиться или сам опыт нуждается в технологиях приостановки, оппозиция, что принимает опыт априори данным, как-такой-то сущности. Анархия царит, прежде всего, в капиталистическом общественном производстве, коль скоро, это свободный рынок, но именно поэтому на опыт, часто, и не следует полагаться. Возможная незадача состоит в том, что как показывает, в том числе, и Гэлбрейт сын, такого анархичного рынка, по крайней мере, на 40 процентов не существует, даже в США. Мечта о экспроприации экспроприаторов давно запоздала, коль скоро все же платят налоги. То есть, другое дело, когда опыт может планироваться и регулироваться. И потому, поддержка социологии Мартином, вполне уместна, исходя из этого аргумента. Материализм стал философией, вернее возможен, как философия именно с появлением капитала, гораздо более рационального, по крайней мере, в виду частного дела, способа производства. Если рациональность – это возможность целесообразного действия. Гуссерль боролся с психологизмом, просто потому, что хотел изменить философские институты, что оказывались под давлением психологов, что стали занимать философские кафедры, то есть это была реакция. И реакция не просто на другого, но на самого себя, в том числе. Что последовала после того, как обыденным образом натуралист Гуссерль, математик, прозрел от общения с философами, с тем же Наторпом. Гуссерль был психологистом времени обоснования математики. ЧИТД. Он ввязался в опыт до того, как стал провозглашать истины априори и цель была в изменении положении дел, то есть в опыте, а не в постоянстве априорных истин. И потому его можно обвинить в софистике, когда он стал абсолютным идеалистом. Если в этом видеть открытие Куша, то он, мягко говоря, опоздал быть фильтром, просто потому что, по крайней мере, с середины 19 столетия любой идеализм, не говоря уже о об абсолютном идеализме, мог быть легко оценен, как не только софистическая[2], но исторически политическая реакция, и это, как оценка, начиная с определенного времени, прошивка, в том числе, и исторического материализма в таких квалификациях. Просто и не просто потому, что таков был, в подобных прошивках и Платон, что, впрочем, поспешил, часто оправданно, приписать софистику демократам, что изначально такими и были, и против которых выступил, как против софистов, после прихода к политической власти этих демократов. Критиковал, впрочем, постоянно находясь в состоянии колебания, от лица видимо адекватного мотива философа, предательство, по отношению к которому они совершили, будучи у политической власти.
То, что эта оценка реакционности идеализма, теперь и Платона, ни смотря на разительное возможное историческое различие современных демократий и демократии полиса,- что часто и вправду не была даже историческим идеалом,- и любого такого философа идеалиста, после исторического закрытия ветки метафизики Марксом, коль скоро, эти классики учредили все же материализм как философию, может быть верная, и подтверждается, и на этот раз, в виду Гуссерля, не делает неверным, что никакого открытия в этом событии учреждения материализма как философии не было и нет, или может не быть. Эссеист. Один из промежуточных тезисов, этой части статьи- фрагмента, впрочем, так же не новый, что пронизывает ведущий тезис философии, может быть в том, что Маркс открыл новый способ бытия сознания, в том числе, и феноменологический, и гораздо ранее Гуссерля и главное, эта феноменология была исторической и материалистической, социологической, если угодно. И потому, этот текст, как и прочее их многообразие может быть продолжен и дополнен, медленным чтением письмом такой статьи, как «Анализ сознания в работах Маркса» М.К. Мамардашвили, со свойственными теперь ему, условностями и границами. То, что многие мысли этого текста целиком, в конце концов, как оказалось о социально исторической онтологии образа все давно могли слышать от других, не делает их не верными, и главное большая часть из них необходима, как раз для того чтобы те, что еще мало или вообще не слышали, могли бы быть услышаны и поняты, пусть бы по большому счету, их могло бы быть две, три.
То есть, философская рефлексия и диалектическая феноменология ложного сознания – это был не просто возврат к Бэкону, пусть бы и его критика могла бы быть хорошей точкой восстановления, что и демонстрирует Адорно в споре с Поппером. Но то, что может быть с какого-то момента смежным любым диалогам, будут ли это диалоги Поппера и Адорно или Фуко и Хомского, Фейерабенда и Локатоша, Деррида и Гамадмера, Но, конечно, по меньшей мере смежно: и истории, социологии, политической экономии и наконец самой политике. И вот Куш пытается открыть философию материализма заново. То есть, на все он мог бы возразить для начала видимо, что он исходно занят социологией философии и следует, как раз специализации. Но в том то и дело, что это, как если бы он сказал, что философия философии – это его профессия. «Критика гегелевской философии права» не была таким начинанием? Просто и не просто потому, что философии материализма, в определенном смысле не существовало до Маркса, идеализм забирал у материализма все, что могло бы расценено, как философия по большому счету. И английский эмпиризм может быть, просто недоразумение. Он красное называет идеей, что на взгляд Канта не менее абсурдно, чем думать, что дым от костра – это его дух. Это не есть даже чистое наглядное представление. [3] «Капитал» был бы невозможен без диалектики понятий стоимости. Но что такое «Левиафан» Бекона, это одна из первых попыток равнообъемности политики и философии. Даже спустя век после открытия философии материализма, Гадамер, писал в «Истине и методе», что превращение философии в политику равнозначно снятию ею себя самой. То есть, это, видимо, не свидетельствует о возможной равности объемов философии и политики, коль скоро, об этом ни слова. И что? Это хорошо или плохо? Или, разве не может философия снять себя саму, ради иной философии или своего развития? Посмотрим на материалистические диалектики, времен заката СССР, это, едва ли ни чистая метафизика на взгляд физикалистов США 20 века. И их пафос идеологических бойцов может быть урезонен в такой оценке, теперь, отчасти и их последователями, разве что указанием на то, что метафизика- это философствование без примеров, если не без примерное философствование, которые в упомянутых диалектиках, как раз пестрели провозвестниками, в том числе и будущей демократии надо думать. И все же, это был не был просто произвол оценки, это возможная суть дела, если произвести известные допуски на афористичность и условность, масштабировать смысл высказывания. Физика- физикам, метафизика – философам. Это было то, что и действительно следовало после физики, коль скоро было не только обобщением и упорядочением общего горизонта знания в физике, но и всех форм общественного сознания, что и предоставляло известную дистанцию к ней. Эти тексты были и форумами мысли, и некрологами авторов. Если лишить эту фразу Х. Г. Гадамера, о философии, что снимает себя саму в политике, гегелевского контекста, эта мысль, может быть просто глупа. Но в нем, в гегелевском контексте и ситуации, может быть ясно, что философ не может думать, и конечно же фантазировать, в том числе, что есть только: материя, женщина и дерево.[4] То есть политика, тем более в своих наиболее расхожих артикуляциях популизма и философия, это разные формы общественного сознания. И потому, кроме прочего, сколь бы ни были разнообразны различные своды философских текстов английского производства 10 годов 21 века, теперь, по темам и историческим персоналиям, что непременно содержат феминизм, как едва ли не единственно достойное политическое и идеологическое течение, он имеет скорее статус примера. Но можно почитать и «Философские тетради» Ленина, эти скупые и часто невоздержанные, заметки на полях прежде всего, этого крупнейшего идеалиста, Гегеля, что сделаны человеком, который, как раз, и установил некое, впрочем, исторически уместное равенство объемов философии и политики, и не только.
И вот тут может стать ясно, что, теперь, большинство может сказать, «нет» такому снятию просто потому, что Гегель не участвовал в террорах и гражданской войне, как политик, не был ранен тяжело, и был разве что профессором философии, карьера которого гораздо привлекательнее, теперь в относительно мирные общественные времена, может быть, чем карьера слабеющего соперника т. Сталина, и в виду известного мимесиса имиджа и образа жизни. Как-то престижнее может быть подражать в философии, профессорству Гегеля, восходящему, чуть ли не к статусу и рангу пророка, чем исходу, даже основателя СССР, что теперь еще и опочил.
И почему так, да просто потому, что чем дальше, тем должно быть ясней, что свобода и путь к ней – это невозврат к состоянию, «чем хуже, тем лучше». Короче, у аргументов что неким образом выстраивают целый ряд великих предшественников мысли и текстов М. Куш, есть та истина, что дабы вновь не ввергаться в склоки «семьи состоящей из сыновей Марксов», что так легко опознавал, в том числе, и Деррида в соответствующей чреде, или еще какого-либо семейства, святого или профанного, и что частично может пояснить, почему на основоположника нет ссылок у М Куш, хотелось бы послушать что-то новое. Большая часть сомнительности только что приведенных рассуждений состоит в том, что это может быть попытка свести последующее к предыдущему, авторитетному и освещенному традицей, проверенному опытом. Сокрушить самомнение М. Куш отсылкой к богам прошлого. То есть к тому, что известным образом может как раз исключать возможность мыслить своим умом и смелось использовать рассудок самим. И этот пафос просвещения может быть не искореним, как бы ни был он запятнан различными противоположными движениями, что рядятся в его одежды, чтобы как раз низвести к противоположности, современность модерна для такого просвещения зафиксирована для Афинян, уже в Новом Завете. Сколь бы ни были сильны аргументы Скалозуба, как и известных студентов - Талибов, на поводу которых могу принять закон о запрете «Просвещения» и просветительской деятельности, его им не победить. Просто и не просто потому, что иначе господствующий способ производства не сможет реализовывать протокол относительной прибавочной стоимости. Но вот торговать: людьми, наркотиками и оружием вполне. Короче, это может быть сложное дело тройной порог.
И скорее, коль скоро трудно что-либо поделать, сложность, это частью неотъемлемая черта нашего устройства бытия, феминизм и его история в США, ЛГБТ сообщества и военная не только гражданская, армия, в н-полов.
Что, впрочем, таким же образом, хоть и исторически относительно, но давно уже не могут похвастаться такой новизной.
Короче, материализм диалектический и исторический, стал или, во всяком случае, мог быть и философской системой, и образом жизни, но, когда и где, в СССР. Уже приходилось говорить, что если диамат не становился функций фетишизма богини Тиамат, а истмат- апологией капитала, то сущностное тождество этих дисциплин могло быть достигнуто. Но вот хитрость власти, профессорская дорожка философии, медленно, но, верно, и именно потому, что социологизм – это не просто вымысел, превращала этих философов в идеалистов, предмет критики Сартра, и если, прежде всего, не трансцендентальных, то системных, в приверженцев общей теории систем. Противостоять такому идеализму, это явно не то же самое, что теперь начать ругать Берталанфи, за идеализм холизма в стиле булимии абстрактных понятий. Очевидно, что дело может быть и не в лозунгах, вида: «дайте мне кафедру, и я переверну мир», если ни, «дайте мне лабораторию, и я переверну его». Куш не читает Бруно Латура? Но даже если бы и читал, что можно было бы сказать и главным образом произвести по ту сторону от анализа академизма Бурдье? Слова можно поменять, но практики могут оставаться теми же. И потому еще раз можно повторить после цифровой революции, - фразой о которой, а не мыслью, порядком надоели и сами себе ее мнимые адепты, - вся эта литература прежней социологии, и та что большей частью следует ей, может, едва ли ни неограниченно, стать анахронизмом, как частью и модели для сборки материалистических онтологий, и диалектик, не говоря уже о темах и данных. Простой пример именно уточнение значений физических постоянных медленно но верно подмывает, если не подтачивает любой теперешний классический образ физики и ее классические теории. Тем не менее, явно, что, коль скоро суть метода была упомянута: сначала неразбериха и галдеж, затем идеализации понятий и категорий и после восхождение к конкретному, коль скоро Маркс наследовал немецкой образности, но в том числе и образности Платона, мифа о Пещере, понятия в склепе, и надо сказать в гробнице, из него и нужно: выйти, превзойти, подняться к конкретному пониманию и познанию происходящего в солнечном свете ради того, чтобы изменить его. И сюжет «Науки логики» Гегеля, что и показал Маркс, и ее состав интервалов триад, категорий может быть иным, не говоря уже о многообразии новейших данных, что и продемонстрировали для своего времени материалистические диалектики. Эта работа никогда не может быть закончена, если понимать под этим абсолютную базу данных с единственно истинным и адекватным ей рубрикатором. Скорее, как говаривал Гуссель движение может быть зигзагообразным и открытым по горизонту.
Те же, кто, все же, принимают в расчет цифровую социологию, теперь, большей частью, пусть иногда и не без основательно, но просто, или пугают цифровым тоталитаризмом больших компаний и антиутопиями, или пишут прекраснодушные футуристические картинки на ее счет.
Возвращаясь к красной профессуре СССР конца эпохи, хорошо было то, что прикрытие и оправдание, которое составляла их философия, теперь с изрядной частью идеализма, как часть идеологии, и как раз к 80-м годам 20 столетия, могло осуществляться в интересах большинства населения, а не как, теперь, у всех остальных, может быть, только ради 1 процента. Здесь, можно спросить почему, теперь, в США или Германии, Франции или Италии не порождаются большими батальонами такие философы, приверженцы материалистического холизма, как его называют в этих частях света, не смотря на то что Куш, как раз, считает, что именно холизм– это удел социофилософии, почему он остается в меньшинстве, несмотря на то, что большинство совершенно некритически думают так же, как и ранее? Да просто потому, что и идеализм разнороден. И большая часть предпочитает дурачить друг друга, предлагая опровергнуть априори то, что априори неопровержимо. Часто находя удовольствие противоречить другим противореча себе, в занятии искусством письма, прежде всего, литературой. Но важно, эти «придурки», как и в Средние века Ходжа Насредин, может быть, общий здравый смысл эпохи. Просто потому, что разве наука логики – это не припадок бреда, техническая деятельность, а поэзия не мания?
Короче говоря, если удел идеолога с какого то времени, если ни учить лгать и врать, что следует не только из «Философских исследований» позднего Витгенштейна,- и что отнюдь не преодолевается как стратегия, одной только социальной практикой высвобождения сексуальных меньшинств, к которым он имел или не имел честь принадлежать, и что могло бы избавить его последователей от лжи,- но и из красноречивых текстов Лакана, то изобретать кроме прочего фрактальные логики, что могут являться, как изощренными способами прикрытия и оправдания тотальности состояния не-сокрытости истины, так и дезавуированием такого обстоятельства, что власть любя истину, непременно будет ее прятать, но не с тем чтобы никогда не показывать, но скорее чтобы все время провоцировать такие показы, в самого разного рода состояниях, что могут характеризоваться гипотезами подавления, и прятать скорее всего в «природе», стараясь переиграть себя в совершенствовании разнообразных культур такого занятия, идеологий. Тезис о том, что метафора- это метафора всего, и причем всякая, только афористическое выражение для такого состояния.
Биологи, могут утверждать, что химеры в собственном смысле – это люди с отклонением в наборе хромосом. Но вообще говоря, все что угодно может быть названо химерой, любая метафора, просто потому, что это смесь. Что парадоксально может быть нездоровой как химеризм, будучи чистой смесью двух одинаковых хромосом. Любой язык метафоричен, просто потому, что есть смесь индивидных имен, данных и функций общих понятий. Химеризм опыта и упорядочение формальных тавтологий, таким образом это то, во что упирается само такое различие философской теории и опыта. Следующим шагом после триумфа априори Канта была философия Фихте, что увидел основание для закона тождества в тавтологии Я= Я. И каким образом держать этот каньон, если не следовать правильному вытеснению, не научиться врать. В двух словах, поведение что фундирует метод о котором шла речь это товарно- денежное обращение, именно эта практика фундирует практику абстрагирования и идеализации как никакая иная. Но именно эта практика таким же образом это гигантский объем превращенных форм и отношений. И вообще говоря, если на момент двух чудаков Платона и Аристотеля могло быть понятно, почему философский мотив мог быть не тождественен спекулятивному во всех смыслах, коль скоро и товарно-денежная деятельность могла быть презренной, то теперь, это может быть тем более удивительно. ЧИТД, «придурки», вроде Чалмерса или Даннета, просто чудаки, что немного ближе к границе. Тем более, что такой президент, как Трамп может в свое время, быть на известном коне, Пегасе в Твиттере. Удивительным образом, в виде последующих событий, демократ Байден, конечно же не отказывается от аккаунта в Твиттере, а как раз наоборот, скорее был бы рад свети всю свою представительскую функцию к такому положению дел, быть старейшиной. И в очередной раз, - почему бы это, - прежде всего военные могли бы быть озабочены таким разворотом главнокомандующего к сугубо, типа мирному занятию блогера в социальной сети. И это дарует и им взгляд со стороны.[5] И главный вопрос, как и везде большей частью, это вопрос меры. Иначе говоря, если уже Гоббс или Бэкон, Макиавели или Монтескье, достигали равного объема философии и политики, то, нужна некая шкала, такого положения дел, иначе прошлые формы подавления и вытеснения, прежде всего, политические, как и состояния не свободы, и производные от них способы бытия сознания и мышления, могут возвращать себе преобладающее положение и влияние. Но что могло бы быть такой шкалой это, вообще говоря, может быть вопрос. Или термины равности объемов необходимо удерживать для всецело свободного сочетания таких сфер общественного сознания и к историческим прецедентам прошлого, предшествующей истории, в ее теперешнем состоянии, не применять. Но тогда что это такое, если этого никогда не было и что в действительности не есть? Иначе говоря, отказ в гипостазировании или в фетишизации, или в превращении в неизменную природу, с провокацией любви к субстанции, что де и в конструктивизме гуманизма мол забывается, все это исчезает, как дым, только в практике конкретного. Но что это для философа, как не остранение?
[1] В истории часто бывает так, что, как раз, во время эйфории какого-либо строя вида «Государство это я», всеобщее «помешательство» тем не менее детектируется как такое. Более того, Ницше, видимо, легко подписался бы под этим афоризмом, что разум – это всеобщее помешательство некоего вида. Но ясно может быть так или иначе, что отсутствие предрассудков – это специфический предрассудок рассудка.
[2] Никто не сомневается в том, что Гуссерль был последователен, как философ идеалист, и на пути к идеализму. Следовал, в том числе, и созерцанию, как теоретической позиции, делая ее, образом жизни. Коль скоро теория – это может быть, высшая форма практики. В конце концов он написал, таки, 45 тысяч страниц рукописей в дополнение к опубликованным текстам. В этом смысле, если следовать историко-критическом анализу скажем Лосева философий Платона и Аристотеля, он как раз не был софистом, если не считать перехода. То есть, брать в рассмотрение, как раз, историю его творчества. Но речь не только об этом. Софистика исчерпала себя, как и античная философия и может быть квалификаций в ту меру, в какую это все еще может иметь значение. Можно назвать Гуссерля выкрестом, что перекрестился в иную веру, из натурализма в идеализм, если религиозные и социальные коннотации не станут еще острей. Но еще горячей станет, когда, речь пойдет о классовой идеологии. Конечно же для тех, кто любит погорячее. Впрочем, может быть и «кул». Сложность философской позиции, что для Канта была границей между, правом, моралью, искусством, естествознанием и религией, теперь, не отменяется она просто так же сложна, просто потому, что те границы, на которых она теперь возможна, таким же образом граничат с запретами всякого рода, в том числе, и правовыми, запретами на всяческое разжигание. И таким же образом риском софистики и популизма, в не меньшей мере, чем во времена гонения на ведьм.
[3] Или они солдата называют генералом, а ведь он не есть даже сержант. Вопрос в другом - это солдат Кромвеля. Тем не менее, как говорил скорее о том, что красное, не есть даже категория. Называя время и пространство иногда принципами чувственности. То есть, вообще говоря, философия Нового времени, никогда не отходила от гротескного тела, что наследовала от Средних веков, как и схоластику настолько чтобы умереть.
[4] Даже Гегель, что часто кажется везде политически корректным, в этом отношении, все же, проиграл бы современности и прослыл бы скандалистом. Вызвал бы цунами борьбы: с патернализмом, сексизмом и маскулинизмом. Более того, Маркс и Энгельс, Ленин и многие последователи, легко могли бы попасться на многих пассажах, что теперь сами сочли бы, вероятно, в виду общей ситуации достигнутого высвобождения, погруженными в болото, в котором можно жить, но, теперь, все же, не всегда. Это обстоятельство дало возможность Фуко претендовать на «объективизм» расположения сексуальности особого рода.
[5] Демократы могли бы от души смеяться над ними, как и над рейганизмами и бушизмами, которыми, как раз, Трамп в особенности не страдал, но как это делала Клинтон во время выборов, рассчитывая на то, что более реалистичная политика политической корректности и умней, и действенней, чем эти же дурни. Но оказалось, что и Федот не так прост. Олигархические пирамиды смысла могут быть велики, как и масштабы цен, и в одной из поверхностей такой пирамиды, постмодерн породил-таки модерн, в лице Трампа. Хотя он мог бы настаивать и на том, что он деконсруктивист, подобно Френку Гери, в виду прически, но мог бы, видимо, не задумчиво и поменять название.