В то время я работал учителем начальных классов в одной из частных школ Петербурга. Работа была мне приятна, во всяком случае не отвратительна. Первые пару месяцев я, впрочем, сильно уставал, но потом научился экономить ресурс. Дети как газ – они заполняют весь объем, который им предоставишь. Я флегматичен, насмешлив, спокоен. Коллегам кажется, что ничто не способно вывести меня из внутреннего равновесия. Дети тем крепче ко мне привязываются, чем холоднее мое к ним обращение. Я никогда не задерживаюсь на работе лишней минуты, никогда не делаю больше того, что отмечено в моем договоре.
В один из дней директор попросила меня зайти к ней после уроков. Моя совесть была спокойна, я не помнил за собой никаких грехов, но сомнение кольнуло меня. Может ли быть такое, что я упустил что-то?
Директор (и основатель) школы – женщина тридцати восьми лет. Она высока, прекрасно выглядит и работает больше, чем большинство людей может себе вообразить. Кроме того, она превосходный руководитель, и умеет высказывать претензии своим сотрудникам в такой форме, что те не то, что не обижаются, а скорее даже вдохновляются работать лучше. София Дмитриевна встретила меня ласково, когда я заглянул к ней и пригласила присаживаться. После обыкновенных корректных вопросов о прошедшем дне, и столь же корректных ответов с моей стороны, София Дмитриевна приступила к делу.
- Скажите, - прямо спросила она. – Вы сможете у нас вести физкультуру?
Я усмехнулся и пожал плечами.
- То есть, подождите. У вас есть какая-нибудь… квалификация?
- Да, у меня был первый разряд по плаванию.
- Точно! И ведь я это знала. Надо записывать все про вас. Особенно про вас. А вы сможете с детьми? Составить программу…
- Да, я много занимался этими вопросами и даже некоторое время тренировал детей. Я смогу.
- Так, понятно. Единственное, я сомневаюсь… Мальчики вам, конечно, достанутся, но что делать с девочками…
Я вопросительно изогнул бровь.
- Не будут ли родители против, что вы там с девочками… Вы же будете им что-то показывать, можете дотронуться… Боже мой, такая глупость. Они же и так на вас все вешаются, я же это вижу… Вся вот эта… Да…
Я кивал головой, в мысли мои закрадывалась тревога.
- Ладно. Я узнаю у родителей, уточню. Проведу опрос. Идеально бы, конечно, чтобы раздельные педагоги у девочек и у мальчиков… Ладно. Спасибо вам. – добавила она мягче, и улыбнулась. Мы распрощались.
Первые дни после этого разговора ничего я был как будто спокоен и вел уроки по-прежнему. Разве что беспокойство то и дело возвращалось, но я не понимал, с чем его связать. Понял лишь в конце недели, когда Аня, девочка из моего класса, обняла меня на перемене. Я вспомнил тот разговор. Руки мои повисли, я стал безжизненной куклой. Я боялся прикоснуться к обнимавшей меня девочке, боялся, что она расскажет родителям, они подумают не то…
Аня довольно скоро отпустила меня. Но с этого дня я стал замечать любое детское прикосновение и всячески отстранялся, и сам избегал дотрагиваться до детей даже случайно.
Потом я начал сомневаться в своих словах: не говорю ли я чего-то такого, что может быть превратно истолковано? Я стал тщательнее подбирать слова. Любое слово казалось мне опасным. Новая мысль росла во мне и мучала меня: любое мое слово, любое движение, любой поступок оказывают на этих детей какое-то воздействие, и я никак не смогу узнать, какой будет результат! К чему приведет мое влияние? Что я делаю с детьми, куда направляю их? Ведь я сам этого не знаю.
И однажды, на уроке чтения, я испытал откровение – и замолчал. Я сидел неподвижно. Дети звали меня, но я решил не отвечать. Тогда они стали подниматься из-за парт и подходить ко мне. Они называли мое имя, они тянулись ко мне руками. Мне пришлось встать. Я отступал к окну, все дальше и дальше, пока не оказался наконец прижатым к подоконнику. Дети подступали ко мне зловещим полукругом. Бежать было некуда. И я повернулся к окну, раскрыл его, забрался на подоконник – и прыгнул вниз, чтобы не было больше вопросов, ответы которых скрыты от меня.