Александр не услышал в сути даже половина того, на что рассчитывал. Как будто все кануло в воду и с концами. И никто не нашёл темы для обсуждений лучше, чем предстоящий газават, да открывшийся на Фонтанке какой-то клуб игорный. Редко разговор перескакивал на каких-то отдельных личностей: Горчакова, Пушкина с его стихами… Стихов сегодня на удивление никто не читал, что тоже насторожило. Обычно активистов хватало. Только спокойная приглушенная музыка и типичные светские разговоры.
Неймется, но ни одного разговора даже близкого к политическому, кроме того с князем Сергеем Петровичем.
Появилось ощущение, что он не в культурном и всегда интересном Петербурге, а в чертовой Москве, глупой и бестолковой, где найти что-то это, как иголку в стоге сена выискивать… И ушёл бы на голову сославшись, но предпочёл сидеть раздражённый до смешного. Отчего-то чувство возникало такое, что должно было чего-то статься.
Как в сказке какой, да только чем дальше, тем страшнее.
На Николая в компании Вревского глянул. Как бы не вышло с мутными личностями чего.
Как у него с Паленом в своё время. Молчание не благородно, молчание, все же, признак не раздутия, а согласия.
А людей по себе судя, в последнее время не сомневался, что после победы сомнительной Россия не вышла на первые ступени в Европе, несмотря на всеобщую любовь, подвиг его юности это повторить не помешает. Оказаться сейчас чего стоило в своих покоях, в ожидании слуг, которые должны были прийти с минуты на минуту с лучшим французским вином и парой бокалов. Ну, и зачем одному Романову два бокала? Александр качнул головой, дёрнув однобоко уголок губ в подобие улыбки, но выходила лишь оглушающая задумчивость.
Отчего-то до сих пор князь из головы не шёл с этим его прищуром лукавым, знает ведь чего-то, что Александр ввиду положения знать не может. Ведь хочешь чего-то спрятать, так прячь на видном месте, намеревался точно спросить про обыск его усадьбы в отсутствие князя, подгадал император удачно, и даже факт, что ничего найдено не было, подозрения не стирал. Но отчего замолчал? Ведь знал, наверняка знал…
Только прохладно держался, чуть приподняв уголки губ слегка фиолетовых, точно замерзал, но небольшая испарина вторила обратное. А потом тот довольно скоро нашёл себе компанию в лице блистательного офицера Муравьева-Апостола.
На это предпочёл прикрыть глаза. Но как уж одна дама спину Николая статную буравила взглядом от взора не утаилось, лицо-то было знакомое, имел честь знаться по долгу несение своего креста. Однако, просидев спокойно ещё около пятнадцати минут, Александр отдал распоряжение о том, чтоб разгоняли через часок всех, как кончится последний танец, а сам предпочёл откланяться в свои покои.
Бал своей функции не выполнил, оттого придётся искать другие источники и возможности проникновения в революционные движения и хоть Настроения узнать, ведь нет какой-то серьезной угрозы… Нет же? Ведь это элита страны, крестьяне таким не промышляют… Дай Александру волю, так он бы добровольно сложил бразды правления, лишь бы не повторилось подобное… Впрочем, думать об этом совершенно не хотелось, пока в полумраке пересекал спокойно столовую, лавировав манёвренно в уже давно знакомых объектах.
— А император-то ушёл, — задорно усмехнулся Муравьев-Апостол, кивая на закрывающуюся дверцу.
— Не надолго же его хватило, — произнёс Трубецкой, в сути не очень заинтересованный, скорее сам себе, отметив жестом довольно спорным, ведь отсутствие терпения не синоним смирения и если он также окажется в эпицентре…
Впрочем Сергей имел дурное чувство и привычку примерять самые бытовые и незначащие вопросы на дело. И наоборот. Все же, хоть кто-то в их немногочисленной компании должен сохранять здравомыслие и осторожность. Сегодня не получилось вывести на диалог, так непременно получится завтра, ну, или… У всех есть свои источники, даже близ царя.
А язык развязать много ума не надо, были бы охотливые уши.
Муравьев-Апостол только недавно вернулся в его скромную компанию, покружившись с несколькими явно знакомыми особами.
Сейчас же дыхание у него немного сбилось, а потом покрылись и лоб, и шея, видно, ещё его подогнало шампанское и он расстегнул душный мундир.
— Как вас на последних собраниях, Сергей Петрович, — вздохнул, совсем снимая элемент одежды, небрежно накинув его на плечи. Не пусто, это имело значение.
— Я не собираюсь рисковать собой, не так беспросветно глуп, — выразительно произнёс, по-птичьи склоняя голову с лицом важной представительности и задумчивости, тем не менее практически безэмоционально. — Он не за нами сейчас следит, но осторожность не помешает, — и он прекрасно догадывался через какого человека могла уйти хоть какая-то крупица информации в сторону государства.
— Брат брату, оттого на поддержку приходится рассчитывать столько же, сколько и на жгучую пощечину.
— Сергей Иванович, а вы думаете что затея успешна? Честно, — он посмотрел на молодого человека, как будто с высоты лет, понимающий немногим больше.
— Да, — не задумываясь ответил собеседник, да в глаза пытаясь светлые заглянуть на манер: «а вы разве нет?».
— Нет, — будто прочитал мысль. — ответ нет, — кивнул, складно ведя свою немногословную речь. — Сил возможно не хватит, это как лезть в незнакомый брод.
— Но брод-то вам знаком, как никому из нас! А где не хватит сил, всегда есть подкрепление! — выпустил из груди воздух Муравьев-Апостол пылко, даже со своего положения у стены вскакивая.
Трубецкой мягко попридержал за грудь, не давая подступить ближе, выставив руки, хотевшему, верно, ладони на плечи положить, да встряхнуть, ведь Сергей же был зачинателем, без него же не быть делу! Он диктатор! Не самопровозглашенный в отличие от Павла Пестеля. Но по принципу лишь бы не дражайший горячный товарищ, это признать стоило.
Для Трубецкого было превыше личное пространство, на которое посягательств он не терпел, оттого ещё и раздражился. Будто он хотел это бремя нести и быть ответственным за результат.
— Знаете, а мне снилось, что я задыхался. Пока их моей глотки, разодранной короткими ногтями выходили между хрипами с кровью орхидеи. Задыхался величием, а на чашах весов совершенно противоположные вещи, — он говорил это безучастно и отстранённо. — мы далеки от народа, слишком, да и ему, народу этому, не надо совершенно того, чего мы хотим, — пожал плечами слегка равнодушно, уже будучи не таким борцом за идею. Ибо это походило на степенную старость принципов ввиду такого же личного комфорта, какой они прячут за благочестием и благом намерений. — Россия всегда перетягивает все с опозданием, — намекнул недвусмысленно. — народ темный, а Россия большая…
— Андрей Александрович, — Бенкендорф
положил руку на плечо Фрейберга сзади, вырывая его из круга людей, что облепили его, как мухи сахарное пятно.
Его сладкие речи рассеивались флёром в округе. А по содержанию являют собой ценность без малого никакую. На вторжение цепного пса его величества фрейлина и приближенная к императрице, Элеонора Карловна, вздохнула с тяжестью, будто бы это вечер ее салона. Она пробормотала что-то на французском неразборчиво, закатывая глаза. Вревский поднял взгляд, разворачивая голову на бок, не тревожа женщину, что рядом устроила свою голову, поправляя ему светлые волосы. Гораздо сноснее, нежели было раньше, на французский манер, гадюшник, что своими пасьянсами и сладким дымом лжи укладывался в забавные пузеля раз от раза. Бенкендорфа это не больше, не меньше, чем злило.
— Vous vouliez quelque chose, Alexander christoforovich? — поинтересовался, отставляя бокал, уже не столь повесно, Фрейберг, но от карт не отрываясь. Он засмеялся. — Мне уже говорили, что в Москве распущен слух, будто бы я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее, мало ли правдой окажется.
— Чтобы вы удостоили меня чести разговора с вами наедине, — и Александру было плевать на все происходящее, позор гостиных, где видя цель, не видел препятствий.
— Слушаю внимательно, — резким в своей точности голосом обозначил Фрейберг, поднимаясь. Когда многие отмечали в нем похожесть на Наполеона в его взоре безоговорочного победителя и подаче, будто каждый день смотр под Браунау, Бенкендорф не отмечал в них ничего похожего и выдающегося кроме непомерного пошлого самодовольства и умения поставить себя так, чтобы люди говорили по своему желанию выгодную информацию. Наполеон мог быть даже честнее.
— Чем вы занимаетесь вместо того, что вам и положено по должности? — сухо поинтересовался Бенкендорф.
— Мой друг, дорогая Анна… Элеонора Карловна, — поправил себя демонстративно мужчина. — спросила лишь о моей поездке в Европу, ничего более, отвлёкся на минуточку, а когда бы я смог по должности выпить и отдохнуть даже на нее?
— Вы не проинформировали о прибытии баронессы Фон Хоффман, как вы это объясните?! — недовольно выпалил, обжигая холодом, Александр Христофорович. — Вы не находитесь близ Трубецкого и не выполняете свои прямые обязанности — слушать! Не находитесь с Николаем…
—Довольно, Александр Христофорович, — секундно закатил глаза Фрейберг. — я вам не маленький мальчик, чтобы вы меня подобным образом, как котёнка слепого тыкали.
— А вы прозрейте, наконец!
Андрей был приближенным ко двору, не столько известен сам, сколько по своему родственнику, являющемуся членом Тайной Экспедиции при Сенате, расследующий дело Емельяна Пугачева и тем, что его отец возвращал ветви родственников утраченное дворянство более половины жизни. Сам отличился при Бородино на Анну Третьей Степени элитным офицером кавалерии, но более заметных заслуг не имел. Во всеуслышание. Стал работать на Бенкендорфа шпионом, до этого приткнувшись в ряды друзей детства Николая Павловича, но не сразу.
— Я не потерплю подобного тона, монсеньор.
Род его все ещё достаточно беден, а заработок в виде бретёрства более не занимал его интереса, как довелось с Александром Христофоровичем пересечься в «Нептуне к надежде». Рыбке не важно, что заглотить, зато рыбаку важно не выудить пустой крючок, как и вышло. Из-за своего положения был вынужден перебраться в Петербург из милого сердцу Кронштадта. Зато во владении его недалеких родственников были земли Новгородской, Рязанской и Тамбовской губерниях, в двух последних насчитывалось под три тысячи крепостных душ. И все-то у него было на грани, хождения по лезвию.
— А вы не нарывайтесь на подобный тон, месье, — едко выцедил мужчина, демонстративно уходя с сторону. Взял за дурную манеру мальчишка, что нужно, того просить не станет, сам возьмет, особенно, если это «Что» плохо лежит, а как на дело. Глаза его были светлыми и равнодушными в своей жестокости.
Приметив фигуру князя Трубецкого решил, что просто так разговор заводить ни с чего не стоит, а подойти поближе — дело бравое, более двух, как известно, говорят вслух.
Александр не услышал в сути даже половина того, на что рассчитывал. Как будто все кануло в воду и с концами. И никто не нашёл темы для обсуждений лучше, чем предстоящий газават, да открывшийся на Фонтанке какой-то клуб игорный. Редко разговор перескакивал на каких-то отдельных личностей: Горчакова, Пушкина с его стихами… Стихов сегодня на удивление никто не читал, что тоже насторожило. Обычно активистов хватало. Только спокойная приглушенная музыка и типичные светские разговоры.
Неймется, но ни одного разговора даже близкого к политическому, кроме того с князем Сергеем Петровичем.
Появилось ощущение, что он не в культурном и всегда интересном Петербурге, а в чертовой Москве, глупой и бестолковой, где найти что-то это, как иголку в стоге сена выискивать… И ушёл бы на голову сославшись, но предпочёл сидеть раздражённый до смешного. Отчего-то чувство возникало такое, что должно было чего-то статься.
Как в сказке какой, да только чем дальше, тем страшнее.
На Николая в компании Вревского глянул. Как бы не вышло с мутными личностями чего.
Как у него с Паленом в своё время. Молчание не благородно, молчание, все же, признак не раздутия, а согласия.
А людей по себе судя, в последнее время не сомневался, что после победы сомнительной Россия не вышла на первые ступени в Европе, несмотря на всеобщую любовь, подвиг его юности это повторить не помешает. Оказаться сейчас чего стоило в своих покоях, в ожидании слуг, которые должны были прийти с минуты на минуту с лучшим французским вином и парой бокалов. Ну, и зачем одному Романову два бокала? Александр качнул головой, дёрнув однобоко уголок губ в подобие улыбки, но выходила лишь оглушающая задумчивость.
Отчего-то до сих пор князь из головы не шёл с этим его прищуром лукавым, знает ведь чего-то, что Александр ввиду положения знать не может. Ведь хочешь чего-то спрятать, так прячь на видном месте, намеревался точно спросить про обыск его усадьбы в отсутствие князя, подгадал император удачно, и даже факт, что ничего найдено не было, подозрения не стирал. Но отчего замолчал? Ведь знал, наверняка знал…
Только прохладно держался, чуть приподняв уголки губ слегка фиолетовых, точно замерзал, но небольшая испарина вторила обратное. А потом тот довольно скоро нашёл себе компанию в лице блистательного офицера Муравьева-Апостола.
На это предпочёл прикрыть глаза. Но как уж одна дама спину Николая статную буравила взглядом от взора не утаилось, лицо-то было знакомое, имел честь знаться по долгу несение своего креста. Однако, просидев спокойно ещё около пятнадцати минут, Александр отдал распоряжение о том, чтоб разгоняли через часок всех, как кончится последний танец, а сам предпочёл откланяться в свои покои.
Бал своей функции не выполнил, оттого придётся искать другие источники и возможности проникновения в революционные движения и хоть Настроения узнать, ведь нет какой-то серьезной угрозы… Нет же? Ведь это элита страны, крестьяне таким не промышляют… Дай Александру волю, так он бы добровольно сложил бразды правления, лишь бы не повторилось подобное… Впрочем, думать об этом совершенно не хотелось, пока в полумраке пересекал спокойно столовую, лавировав манёвренно в уже давно знакомых объектах.
— А император-то ушёл, — задорно усмехнулся Муравьев-Апостол, кивая на закрывающуюся дверцу.
— Не надолго же его хватило, — произнёс Трубецкой, в сути не очень заинтересованный, скорее сам себе, отметив жестом довольно спорным, ведь отсутствие терпения не синоним смирения и если он также окажется в эпицентре…
Впрочем Сергей имел дурное чувство и привычку примерять самые бытовые и незначащие вопросы на дело. И наоборот. Все же, хоть кто-то в их немногочисленной компании должен сохранять здравомыслие и осторожность. Сегодня не получилось вывести на диалог, так непременно получится завтра, ну, или… У всех есть свои источники, даже близ царя.
А язык развязать много ума не надо, были бы охотливые уши.
Муравьев-Апостол только недавно вернулся в его скромную компанию, покружившись с несколькими явно знакомыми особами.
Сейчас же дыхание у него немного сбилось, а потом покрылись и лоб, и шея, видно, ещё его подогнало шампанское и он расстегнул душный мундир.
— Как вас на последних собраниях, Сергей Петрович, — вздохнул, совсем снимая элемент одежды, небрежно накинув его на плечи. Не пусто, это имело значение.
— Я не собираюсь рисковать собой, не так беспросветно глуп, — выразительно произнёс, по-птичьи склоняя голову с лицом важной представительности и задумчивости, тем не менее практически безэмоционально. — Он не за нами сейчас следит, но осторожность не помешает, — и он прекрасно догадывался через какого человека могла уйти хоть какая-то крупица информации в сторону государства.
— Брат брату, оттого на поддержку приходится рассчитывать столько же, сколько и на жгучую пощечину.
— Сергей Иванович, а вы думаете что затея успешна? Честно, — он посмотрел на молодого человека, как будто с высоты лет, понимающий немногим больше.
— Да, — не задумываясь ответил собеседник, да в глаза пытаясь светлые заглянуть на манер: «а вы разве нет?».
— Нет, — будто прочитал мысль. — ответ нет, — кивнул, складно ведя свою немногословную речь. — Сил возможно не хватит, это как лезть в незнакомый брод.
— Но брод-то вам знаком, как никому из нас! А где не хватит сил, всегда есть подкрепление! — выпустил из груди воздух Муравьев-Апостол пылко, даже со своего положения у стены вскакивая.
Трубецкой мягко попридержал за грудь, не давая подступить ближе, выставив руки, хотевшему, верно, ладони на плечи положить, да встряхнуть, ведь Сергей же был зачинателем, без него же не быть делу! Он диктатор! Не самопровозглашенный в отличие от Павла Пестеля. Но по принципу лишь бы не дражайший горячный товарищ, это признать стоило.
Для Трубецкого было превыше личное пространство, на которое посягательств он не терпел, оттого ещё и раздражился. Будто он хотел это бремя нести и быть ответственным за результат.
— Знаете, а мне снилось, что я задыхался. Пока их моей глотки, разодранной короткими ногтями выходили между хрипами с кровью орхидеи. Задыхался величием, а на чашах весов совершенно противоположные вещи, — он говорил это безучастно и отстранённо. — мы далеки от народа, слишком, да и ему, народу этому, не надо совершенно того, чего мы хотим, — пожал плечами слегка равнодушно, уже будучи не таким борцом за идею. Ибо это походило на степенную старость принципов ввиду такого же личного комфорта, какой они прячут за благочестием и благом намерений. — Россия всегда перетягивает все с опозданием, — намекнул недвусмысленно. — народ темный, а Россия большая…
