Очередной раритетный велосипед из коллекции Веломузея – немецкий гоночный Brennabor 1922 года выпуска. Сам по себе велосипед очень интересен – в его конструкции реализовано несколько необычных технических решений, сильно отличающих эту модель от массовых велосипедов своего времени! Деревянные обода колес, руль на регулируемом выносе – «пушке», планетарная задняя втулка с внутренним тормозом и интересное крепление заднего колеса, помогающее не тратить время на натяжение цепи после ремонта или замены камеры! Велосипед много и безжалостно эксплуатировали, так что в мою коллекцию он попал в сильно «потрепанном» состоянии, но со временем реставрация приведет его в достойный вид! ;-)
С приобретением этого аппарата связана трагикомичная история, которую я вам сейчас и поведаю… В начале 1990-х годов я публиковал объявления в газетах о покупке старых велосипедов - порой предлагали интересные вещи... И вот весной 1992 года звонит некая тётя и с совершенно местечковым говором предлагает мне «таки-ж совершенно уникальный, ценнейший и раритетнейший, единственный в природе велосипед, которым последовательно владели Ленин, Сталин, Троцкий и Инесса Арманд, а так же ее покойный папа, царствие ему небесное». Все это говорилось в трубку с охами, вздохами и бесконечными лирическими отступлениями...
- Ви знаете, что за человек был мой папа? Нет, таки-ви не знаете… Стыдитесь, молодой человек! Мой папа был очень известный человек! Я не могу вам сказать его фамилию – это очень громкое имя! Где он работал – тоже сказать не могу… Ну, ви понимаете…
-…
- Сколько стоит этот уникальный вИлИсипед?.. А шо вы дадЕте?.. Не можете сказать, пока не посмотрите?.. Да вы шо – это такая вещь! Я же вам все объяснила – черный, уникальный, немецкий, ваще новый и очень старинный!
-…
- А я думала, шо вы знаток, а ви даже цену предложить достойную не могете…
-…
Кладет трубку.. Проходят недели три и та же тетка звонит мне еще раз, очевидно найдя номер уже в другой газете и начинается опять та же волынка: «А шо ви дАдете, а шо ви хОчИте?». Вклиниться в изрыгаемый ею словесный поток совершенно нереально – она сама и задает вопросы и на них же отвечает в совершенно произвольном варианте… После моего робкого вопроса о возможности осмотра ей владеемого вело-чуда, она опять буркнула что-то о моей некомпетентности и своей секретной высокородности и повесила трубку. Потом звонки начались КАЖДЫЙ ДЕНЬ! Я так и не понял, соображала ли она, что она многажды говорит с одним и тем же человеком или нет, но наши разговоры, а, вернее, ее монологи, имели совершенно одинаковый, ускользающий от моего понимания смысл и временами повторялись, казалось, до слова! Когда я потерял уже всякую надежду о чем-либо договориться, я стал легонечко-так ей хамить, прерывая течение ее речей и беспардонно врываясь, очевидно, в мир ее грез о продаже велосипеда «за настоящую цену». Как ни странно, этот прием сработал – переговоры постепенно перешли в более конкретную форму, и, наконец-то, мне была назначена встреча и назван адрес (впрочем, без номера дома и квартиры). Номера телефона она тоже мне не оставила, мотивировав какими-то совершенно вздорными обстоятельствами. Оседлав свой каждодневный рабочий велик, я прикатил по снежной слякоти со своего района метро Динамо в Центр, на Малый Комсомольский переулок. Приехал я загодя и вот стою, жду, мерзну на углу Армянского переулка. Проходит назначенное время, еще десять минут, пятнадцать, двадцать, тридцать… И я понимаю, что меня «прокатили»… Кипя злостью, педантично выдерживаю час и отбываю ни с чем. «Не судьбец» - подумал я, в мыслях трехэтажно кроя почем зря зловредную владелицу гипотетического вело-шедевра. Не узнать меня на месте встречи было невозможно – человек с велосипедом был один-единственный не то что в Малом Комсомольском, а, подозреваю, что и во всей Москве, учитывая совершенно «нелётную» мартовскую погоду. Проходит неделя, раздается телефонный звонок, и в трубке я слышу знакомое: «Я владею таки-совершенно уникальным вилисипедом» - как ни в чем ни бывало! Тут уж я дал волю разгулявшимся нервам, не особенно и сдерживая прыгающие с языка идиомы! ;-) Охая и ахая, когда я набирал воздух в легкие для следующего воспитательного пассажа, тетка мне сообщила, что это меня не было на месте встречи, после чего я уже вознамерился повесить трубку, но услышал предложение встретиться там же через час. «Эх, была – не была» - подумал я и… согласился. И был тотчас же вознагражден сакральным знанием – тётку звали Софья Абрамовна, что она мне и сообщила таким тоном, как будто я тотчас же должен был пасть на колени возле телефона в экстазе. Не услышав грохота моих костей об пол, она, явно недовольная, буркнула: «Не опаздывайте!» - и повесила трубку, оставив меня в «немой сцене». Прыгаю в седло, приезжаю на место, стою, жду, мерзну. «Час Ч» наступил – никого. Переулок замер под стылым снего-дождем и только я топтал пятачок на углу Армянского и Малого Комсомольского, кровожадно вспоминая советы из «Молота ведьм» и конструкцию «испанского сапога», искренне оправдав несправедливо осужденную историей испанскую Инквизицию. 20 минут ожидания тянулись как бесконечная резина… За это время по переулку прошло от силы 5-6 человек… стоп! Одна тётка в каракулевой шубе и мохнатом ярко-красном подобии берета продефилировала уже трижды, как-то странно поглядывая на меня искоса. Тут я догоняю ее и громко говорю «Здравствуйте». Тётка подпрыгивает от неожиданности, а я, не теряя напора, въедливо замечаю: «Софья Абрамовна, вы опоздали на 20 минут!». Оборачивается с недовольной миной и отвечает: «Я-таки была не уверена, шо это ви». Мне оставалось только пробурчать, что в такой толпе несложно и потеряться. На улице мы были одни.
Долго ли, коротко, но после совещания с домочадцами, во время которого я со своим велосипедом «куковал» на лестничной площадке, меня пригласили в квартиру. Высоченные потолки некогда роскошного дореволюционного жилья, коридор, несколько комнат с закрытыми дверями и нереальный штабель деревянных и картонных ящиков с лаконичными надписями разноцветными карандашами: «Одежда №5», «Посуда №12», «Софочки вещи № 10», «Бьется №8» - хозяева, очевидно, съезжали. После очередного шушуканья за дверью, лысоватый старикашка вывел из комнаты велосипед. Аппарат был неплох, особенно для меня, тогда еще не избалованного велораритетами – немецкий гоночный Brennabor с колесами на деревянных ободах и задней двухскоростной втулкой. На ступице, после протирания пыли перчаткой, четко стали видны цифры «22», обозначающие год выпуска. Но, чем больше я смотрел на велосипед, тем большее разочарование меня посещало – он был изъезжен, разболтан и изношен до предела – цепь и звезды съедены, оббитые о бордюры металлические рамки педалей, разнобойные спицы, которые явно натягивались путем искривления их пассатижами, сорванная резьба на вилке, замененная на советскую покрышка седла, да еще и рама со следами давнего ремонта и с сорванной эмблемой – все носило следы интенсивной и безжалостной эксплуатации. Изначально велосипед был дорогой и качественной модели, но владельцы превратили его в полутруп. Стоило мне на секунду отвлечься, как за спиной возник голос хозяйки: «Так вот видите, вИлИсИпет совсем новый!» Не успел я и рта раскрыть, как полились волнами дифирамбы пополам с семейными преданиями: - Папа так его любил и берёг… - Он-таки ездил на нем только на службу… - Протирал тряпИчкой… - А колесЫ-то, колесЫ… - На седло кожу подарил сам Буденный… - Перегонял сталинский лЯмузин… - Бу-бу-бу, гу-гу-гу…
Когда выдыхалась тетка, вступал дребезжащий тенорок старикана, а когда смолкал он – эстафету принимала она; временами они ухитрялись переругиваться, находя все новые прекрасные эпитеты для описания раритета и даже вспотели. У меня же заболела голова и появилось ощущение, что я, как муха, плаваю в меду. Описания становились все красочнее и фантастичнее, а моих вопросов и ремарок эти два токующих глухаря не слышали вовсе. Громогласным и объединяющим возгласом: «Граждане, дозвольте слово молвить» - мне каким-то чудом все же удалось прервать бурлящий словесный поток.
«Скажите, что вы хотели бы получить за велосипед?» - начал я… И тут тетка очень быстро и как будто бы растопырясь в каком-то подобии боевой стойки, сделавшей её похожей на старую ворону, почти прокричала речитативом: «Совсем-совсем-немного-всего-таки-семьсот-пятьдесят-долларов» - и уперлась в меня почему-то обвиняющим перстом. Я, признаться, был шокирован такой суммой – в 1992 году на нее можно было купить половину содержимого измайловского Вернисажа, а вторую половину тамошние антикварщики пропили бы на радостях. Не найдя ничего лучше, чем бросить банальнейшую для коллекционера фразу: «Таких и цен-то нет» - и с трудом удержавшись от того, чтобы не плюнуть на пол, я вознамерился гордо удалиться, поскольку никаких аргументов против хозяйского цено-произвола решительно не находилось. Вернее, аргументов-то был вагон и маленькая тележка, только слушать их никто не собирался, поскольку поднялся такой возмущенный гвалт, что я уж подумал, что «будут бить». Перекрикивая друг-дружку и голося, как на похоронах, тетка почти басом, а дед напротив – фальцетом, хором упрекали меня в неуважении-непонимании-необразованности-глупости и еще черт знает в чем. Старики размахивали и всплескивали ручками, закатывали в возмущении глаза, однако не торопились меня выпустить из квартиры. Потом прозвучал ожидаемый вопрос: «А что ви дадЕте»? Помножив из-за нервной обстановки сумму, к которой я готовился, надвое, я сказал: «Сотню»… И утонул в бурном море хорового возмущения. Сообразив, что на благополучный исход дела надеяться нечего, я направился к выходу. Трагический хор позади меня замолк, как будто его выключили из розетки и совершенно деловым голосом тетка спросила: «Таки-может вас еще хоть что-то интересует из серьезного антиквариата?». Слегка опешив от внезапной перемены, я промямлил: «Что-то военное есть, быть может?». После короткого совещания, в котором хозяева говорили одновременно и настолько быстро, что я ни слова не понял, дед, воздев палец кверху и гордо задрав костлявый подбородок, промолвил раздельно: «Фу-ра-же-чка!». Тетка, повернувшись ко мне, менялась на глазах – черты лица как будто стекли книзу, на глазах появилась влага, а на щеках – румянец, из рукава она извлекла носовой платок величиной с кухонное полотенце, промокнула глаза, отсморкалась и загробным голосом торжественно произнесла с запинкой: «Папина… фуражка». Думаю, что сам Станиславский отбил бы ладони, рукоплеская столь верной и успешной последовательнице его системы.
После короткого совещания полушепотом, старикан отбыл во внутренние помещения квартиры, ухитрившись протиснуться в дверь, открытую едва ли сантиметров на 15 – вероятно, чтобы я не усмотрел штабеля золотых слитков в соседней комнате. Тетка осталась стеречь меня, очевидно подозревая, что я сбегу вместе с двумя велосипедами. Чтобы я не скучал, меня развлекали бесконечной историей про папу - «ви-знаете-какой-это-биль-человек», при этом не сообщая ровно никакой конкретной информации. Мои остекленелые глаза хозяйку ничуть не смущали и речитатив не замолкал ни на секунду. За закрытой дверью слышалась возня и глухие удары, а я все гадал, что же там происходит? Минут через десять дверь приоткрылась а в прихожую просочился старикашка, неся в руках картонную коробку, накрытую тряпкой. Выстроившись в шеренгу с супругой и как будто даже подровнявшись, хозяин на вытянутых руках протянул мне коробку, а Софья Абрамовна жестом фокусника сдернула тряпицу. Мизансцена была построена настолько волнующе, что я невольно вытянул шею, заглядывая в коробку и ожидая увидеть там по крайней мере маршальский головной убор. И совершенно опешил, увидев на дне какие-то разноцветные лоскутки. Безымянный дед вытряхнул содержимое коробки на стул и тут я понял – это действительно фуражка... Была… До того, как ее распороли на мельчайшие составляющие… А еще со всей очевидностью стало понятно, что «прекрасный-распрекрасный-папа» был НКВД-шником. Ошибиться было невозможно – «блин» синего цвета, оставшийся от тульи и краповая ленточка околыша говорили сами за себя. Сил на ехидные замечания уже не оставалось и потому я просто развернулся на каблуке и процедив: «Не интересно» - направился к выходу. Сзади в два голоса доносились оценочные суждения по поводу моей некомпетентности и несерьезности. Спускаясь по лестнице с велосипедом на плече я тихо и изобретательно матерился, вспомнив специфические идиомы, почерпнутые в походах и экспедициях у моряков, летчиков и геологов.
В те годы меня очень редко постигали подобные неудачи – обычно так или эдак, покупкой или обменом, но я находил возможность приобрести интересующую меня вещь для коллекции – причиной того была слабая востребованность велосипедной темы, где серьезных «интересантов», кроме меня, не наблюдалось долгие годы. Ну и мой фанатизм, наверное – я почти всегда находил возможность заработать требуемую сумму или умудрялся найти всех удовлетворяющий, пусть и многоходовой обмен. Но тот «облом» с «Бреннабором» помнился долго и довольно болезненно…
Прошло лет семь, наверное, и кто-то из знакомых поведал мне, что распродается коллекция Музея Моды и среди экспонатов есть пара велосипедов. Я созвонился с женщиной, ведавшей распродажей и договорился о посещении. Коллекция хранилась в помещении какого-то клуба или театра во дворах на пересечении Нового Арбата и Новинского бульвара. Меня встретила очень милая дама и привела в полутемный зал, на сцене которого стояли стойки с бесконечными рядами вешалок со старинной одеждой. К бортику авансцены были прислонены два велосипеда. Еще с середины зала меня разобрал истерический смех – я узнал ЕГО! Черт возьми, одним из них был тот самый Бреннабор из слякотной весны девяносто второго!!! Моя провожатая странно и с улыбкой посмотрела на меня.
- Вам знаком этот велосипед?
- Еще бы! Из меня за него едва не выпили все жизненные соки, включая желудочный!
- В Малом Комсомольском?
- Ну да! Софья, как там её… «Шо ви дадЕте, хо ви хочИте»… Абрамовна с муженьком. И покойным НКВД-шным папой.
Женщина тихо рассмеялась:
- Вы представляете, я сама не поняла, как и зачем тогда купила этот велосипед… Поехала забирать какую-то одежду, а уехала на такси с ворохом тряпок и «двухколесным другом».
- Они вдвоем вас заболтали?
- Не то слово! Я пришла в себя уже дома. Как цыгане на базаре охмурили.
Мы, хихикая, вспоминали за чаем странные нравы хозяев почти по Булгакову «нехорошей квартиры» и как-то быстро пришли к обоюдному согласию по поводу продажи велосипеда. Честно говоря, я даже не помню, на какой сумме мы договорились, но оба остались вполне довольны и результатом и процессом переговоров. Так велосипед после многолетнего пребывания «в нетях» все же попал в мою коллекцию. Признаться, за минувшие 20 с лишним лет состояние велосипеда не изменилось – я так и не начал реставрацию, хотя и нашел все утраченные и поломанные первыми владельцами части. Бреннабор долгое время стоял в моей экспозиции в Музее Академии Физкультуры, а после ликвидации музея – висел на стене в квартире, а потом в мастерской. Надеюсь, что все же решусь в ближайшее время начать реставрационные работы – велосипед-то интересный, да и история забавная! ;-)