Откровенно говоря, мне никогда не нравились успешные люди. Я всегда замечал в них нечто ущербное. Некую отстранённость от реальной жизни. Скорее всего, это происходило потому, что сам я никогда не обладал статусом делового человека. Я всегда был катастрофически неуспешен и потому вынужден был находиться в народной гуще.
Я никогда не имел престижной должности. За всю свою жизнь я ни разу не пришёл на службу в новом костюме и не примерил перед зеркалом красивый новый галстук. Встав с постели, я никогда не говорил жене: «С добрым утром». Она мне тоже ничего не говорила. Молча ставила на стол тарелку овсяной каши, нарезала хлеб, я тянулся за маслом. Мы ели и смотрели в разные стороны. Потом пили чай. Она говорила, что ей пора на работу. Я кивал. Она уходила. Я не провожал её даже глазами.
За всю свою жизнь я никогда не приходил на работу к восьми часам. Моя работа всегда была трудной, но не имела строгих временных рамок. В бригаде лесорубов я много выпивал. В школьной котельной дрался с пьяными бомжами, которые лезли в тепло отогреться. В будке охранника часто засыпал и не ведал, что делается на территории мясокомбината. Работая лесником, я старался исполнить свои обязанности поскорее, чтобы к обеду выбраться из чащи, где полно комаров и мошек.
Сколько себя помню, я никогда не имел больших денег, хотя порой хорошо зарабатывал. Мои деньги как-то очень быстро уходили на самые неотложные нужды. Что называется, исчезали. И когда мне нужно было купить новую бритву или вылечить зуб, то в семейном бюджете денег на эти цели часто не находилось. Появлялись они только после моих грубых выкриков и выразительных размахиваний руками. Потому что я, оказывается, отнимал у жены последнее. Потому что я, по её мнению, всегда был «транжира и мот, который принесёт денег с гулькин нос — и тут же их забирает обратно».
Я никогда не спорил с женой, даже если она очень меня раздражала. Я просто надевал фуфайку, кирзовые сапоги и выходил на улицу в сад. Там я долго стоял под раскидистой яблоней, опираясь на черенок лопаты. Мне кажется, я ни о чем в это время не думал, ни о чём не жалел. Просто так складывалась моя жизнь.
Я никогда не говорил жене ласковых слов. Мне как-то неудобно было такие слова говорить. Потому что жена через два года после нашей свадьбы стала толстой, крикливой, вечно чем-то недовольной женщиной. Иногда спросонья я смотрел на неё и не узнавал. Мне казалось, что её подменили. Я женился на тонкой, изящной, милой женщине, от которой пахло ландышами, которая с чувственным придыханием говорила о Чайковском и Рахманинове, восторгалась Джойсом и Набоковым. Которая рассказывала о последнем лауреате Пулитцеровской премии по литературе, о Соле Беллоу. А сейчас она не может вспомнить даже, кто такой Мендельсон, не говоря уже о Рэе Брэдбери.
Она говорит со мной о своих больных коленях, о высоком давлении, о нехватке денежных средств. От неё пахнет ужасной мазью под названием «Диклоран Плюс». И я боюсь спросить у неё, любит ли она меня, как прежде. Или это чувство уже совершенно угасло в ней, погребённое под грудой неотложных дел и ежедневных забот...
Среди моих одноклассников очень мало успешных людей. Может быть, когда-то они и были успешными. Но сейчас все мои друзья и бывшие одноклассники почему-то стали пенсионерами. И, глядя на них, я со страхом думаю: «Неужели я выгляжу так же непрезентабельно, как эти люди?» Порой мне кажется, что это не так. Что я выгляжу лучше. Моложе. Что они всегда выглядели хуже меня. Их мучила изжога, они много болели, злились, переживали из-за пустяков. Стремились достичь на работе успеха. А мне все эти устремления были чужды.
И тут вдруг я понимаю, что давно не видел себя со стороны. Я спешу к зеркалу и придирчиво разглядываю в нём свое лицо. Седеющие волосы, тонкие скулы, глубоко посаженные темные глаза. Скорее всего, кто-то из моих далеких предков был турком или иранцем. Не иначе. Во всяком случае, у меня не растет окладистая борода, как у всех породистых славян. И вообще, мне порой хочется взять саблю, вскочить на коня и лететь, лететь по широкой степи навстречу ветру. «Эх, ма! Степь раздольная!»
Но коня у меня нет. Нет даже сабли. Зато в душе есть что-то такое, отчего я не могу смотреть на породистых коней без слёзного умиления и восторга. Мне нравятся их вытянутые интеллигентные морды, их большие внимательные глаза. Их мягкие тёплые губы, длинные ресницы. Мне нравится слушать, как они ржут. Видеть, как они едят овёс, пьют воду из реки. Должно быть, это проявляют себя мои турецкие корни. И живу я почему-то не в Париже, не в Москве и даже не в Малмыже. Я живу в селе под странным названием Турек. Скорее всего, это тоже неспроста. Ведь, по логике вещей, турки должны жить именно в Туреке.
Может быть, кому-то моё утверждение о турецких корнях покажется неубедительным, даже странным. Спорить не буду, некоторые мои умозаключения носят чисто экзистенциальный характер. Но почему-то они мне дороги. Они не противоречат моему внутреннему я. Поэтому я вам, как турок, скажу. Русский народ живет неправильно. Он излишне патриотичен. Для него Имперская Россия превыше всего. А это пагубное убеждение.
Русский народ отвоевал когда-то у нас, у турков, Крым. И что из этого получилось? Ничего хорошего. Дальше последовали только новые войны, которые не кончаются до сих пор. Россия всегда в этом смысле выполняла не свою роль. Воплощала не свои планы. Создавала не свой образ. То есть её амбиции не соответствовали её мощи. При нищем народе она вооружала свою армию так, что та могла держать в страхе всю Европу. Только эта ноша всегда была ей не по силам, не по плечу. И тогда, и сейчас.
Вот пишу эти строки, а сам понимаю, что я никогда не имел одного устоявшегося мнения о чём-либо. Ни одного вечного символа. Сегодня я думаю так, завтра — иначе, а через неделю, вполне возможно, заброшу все эти мысли к чёртовой бабушке... Я человек непостоянный. Я свободен от каких бы то ни было принципов. А полная свобода, на мой взгляд, как раз и предполагает идейное непостоянство. Сегодня я могу думать так, завтра — иначе, а послезавтра вообще забыть обо всём, что тревожило меня ранее. Потому что от дум моих ничего не меняется. Думы мои легки и оттого горьки. Из-под моей руки — буковки, завитки.
Я никогда не рассуждал о жизни серьёзно. Серьёзная жизнь не для меня. Когда я пробую рассуждать о своей жизни всерьёз, мне всегда хочется плакать. Ибо суверенность моего существования достигается как раз за счёт отсутствия ясной перспективы. Чёткие очертания будущего навевают на меня тоску. У какого-то писателя я выудил фразу, что достижимые вещи обычно губят самое богатое воображение. На первый взгляд эта мысль может показаться нелепой. Но это не так. Подумайте сами, что раньше времени приземляет нашу высоко парящую душу? Забота о деньгах. А что дают нам деньги? Еду. Всего лишь еду. А мы порой тратим на это целую жизнь. Значит, мы свою жизнь проедаем. Мы проедаем вечность, славу, признание, мечту. Мы проедаем сами себя. Своё настоящее и будущее. Поэтому я говорю вам: опомнитесь, турки и русские, немцы и англичане! Давайте не будем проедать жизнь! Не к этому ли призывали нас Роберт Бёрнс и Анри де Ренье, Уильям Фолкнер и Фенимор Купер? Пусть в нашу жизнь хотя бы иногда заглядывает слава. Такая эфемерная и такая желанная.
Не буду скрывать, ко мне однажды она приблизилась. Во всяком случае, я видел её очертания (её трость и шляпу) достаточно близко. Она шла ко мне по широкой литературной дороге, но вдруг оступилась и стала прихрамывать. Наверное, её испугал мой непрезентабельный вид. Ей стало больно видеть меня таким. Хотя потом стало больно мне... Тогда мои рассказы ожидали публикации в одном из очень престижных московских журналов. Их хвалили, обещали в скором времени напечатать, но в последний момент отменили публикацию. Мне было тридцать два года. Я работал в котельной. На моих плечах был серый ватник, на ногах — кирзовые сапоги. Моим лучшим другом был тогда Вася Рашпиль. Но мне было тридцать два, я очень любил Сергея Довлатова, писал повесть «Тень улетающей птицы» и грязи вокруг себя не замечал. Помнится, Вася Рашпиль тогда сказал мне:
— Зачем ты пишешь эту муть? Купи мне бутылку водки. Выпьем, и я тебе такое расскажу — хватит на целый роман.
— Опять про тюрьму? О том, как ты человека убил? — переспросил я.
— А чем тебе тюрьма не нравится? — удивлялся Вася. — Я там полжизни провёл. И ничего, как видишь. В тюрьме умных людей больше, чем на свободе. Это факт...
— Как посмотреть, — парировал я.
— Да хоть как смотри.
Вася отвернулся от меня и ловким движением проверил рукоять ножа за голенищем. Это было для него привычное дело. Но на меня тогда оно произвело впечатление. Это был не посторонний порыв, а предостережение, тактильная констатация главного аргумента. Мне пришлось замолчать...
Я никогда не жалел об утерянной славе. Зачем жалеть о том, чего не случилось? Ведь настоящее искусство всегда умело скрывает от человека истину. И только страдания человека, сходящего с ума, обнажают её во всей полноте... Кажется, я вновь процитировал чьи-то слова. А может и не процитировал. Я именно так и думаю. Может быть, это случайная ассоциация, странное сочетание слов, способное родить в душе нечто суверенное, присущее только мне. Так сказать, метафора здравого смысла.
Вот я сижу на диване напротив окна. За окном моим — роза. Она цветёт, но я опытным взглядом вижу на ней не зелёные нежные листья, не кровавые бутоны, а когтистые тёмные ветви и шипы. Потому что по сути своей роза — растение коварное. Она олицетворение скрытой угрозы. Главное предназначение розы — соблазнить и поранить. Поманить, а потом уколоть и обидеть... Роза чем-то напоминает мне юную женщину. Манит, но ничего, кроме ссадин и ран, подарить не может. Юная женщина способна подарить только мученья... Вообще, любая красота обманчива и мучительна. Соблазнённые красотой и величием очень редко обретают счастье. Чаще — разочарование. Депрессию. Боль.
Обиженные красотой турки, французы и англичане, не дарите женщинам роз! Женщины и так способны поранить. Они поранят словами, глазами, отказами. Они уколют своим недовольством, своей неудовлетворенностью, способностью обмануть, изменить, унизить.
Я никогда не говорил женщинам гадости. Но, боже мой, сколько скверных мыслей скопилось в моей душе. Залежи. Россыпи. Горы... Но я никогда не скажу об этом ни одной юной женщине. Потому что люблю юных женщин. Я люблю смотреть им в глаза, держать их за руки, слушать, как они говорят, мило опуская веки... И порой мне даже неважно, о чём идёт разговор. Лишь бы её рука была в моей. Потому что руки женщины всегда говорят больше, чем её слова. Голос обманет, тепло руки — нет. Глаза сузятся и солгут, безвольная рука — скажет правду. Руки женщины — как розы без шипов.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
Об авторе
Валерий Казаков родился в 1955 г. в селе Русский Турек, Уржумского района, Кировской области. По образованию лесовод. Рассказы печатались: «Литературная Россия» (Москва), «Подъём» (Воронеж), «Южная звезда» (Ставрополь), «Волга 21 век». Автор пяти книг прозы. Лауреат Всероссийского литературного конкурса «Светлые души» им. В.М. Шукшина (2014). В 2016 г. получил первую премию областного общественного движения «За возрождение Урала» (Челябинск) в номинации «современная проза». В 2017 г. рассказы В. Казакова вошли в шорт-лист международной литературной премии им. И. Бабеля.