- А ну пошла прочь! - без китайских предупреждений заорала новенькая приемщица на всю улицу.
Эда, который остался за прилавком и не успел ее остановить, обескуражило, что девица выглядела тщедушной, но мощно расщепила голосище. Она нисколько не смущалась направленных в сторону букинистического магазина "Андерсен" взглядов и, не теряя времени, обратилась к клиенту елейным голоском.
- Входите, пожалуйста, не связывайтесь с перекупщиками, пожалуйста.
Эд поторопился выйти к месту действия, пока Ванда, на которую обрушилась девица, серьезно не обиделась.
- Нет-нет, Ванда этим не занимается, - вкрадчиво, но настойчиво успокоил он, одновременно развернув сотрудницу на сто восемьдесят градусов - к входу. - Потом объясню.
Сбитая с толку, девица исчезла из поля зрения. Потенциальный клиент, впрочем, тоже.
- Что у него? - спросил Эд, вздыхая об упущенной возможности.
- Прибыл из Майнца с Библией, предположительно - Гутенберга, - явно из вредности ответила Ванда, но досады на лице Эда ей точно не хватило для отмщения.
- А если серьезно?
- Сказки Андерсена, лондонское издание 1910-х годов, - прошептала она, и добила, - с рисунками Гарри Кларка.
- Не надо так.
- Семейные открытки и киноафиши, - пренебрежительно призналась она. Он расслабился.
- Значит, еще не нашла?..
- А тебе что за печаль? - пожала она плечами, развернулась и ушла восвояси.
- Эй, прости... - он запнулся, подбирая нужные слова, и произнес не то, что хотел.
- Я объяснял сотруднице, что конкуренты перехватывают клиентов у порога. Не ожидал от нее прыти...
Скажи Эд то, что собирался на самом деле, Ванда точно обернулась бы. Но больше никогда не перехватывала бы клиентов на пороге. Она была единственной, кому он прощал и даже поощрял эту наглость.
*
Ванда не относилась к перекупщикам и не считала себя букинистом, в отличие от своего знакомого. Она искала один-единственный предмет, способный ответить на вопрос, собственно, кем она являлась. В определенный момент жизни Ванда осознала, что с головой погрузилась в неопределенность. Она питала одну забавную страстишку: сохранять мелочи, напоминающую о людях, с которыми встречалась в жизни, в этом проглядывало нечто древне фетишистское. Она смотрела на предметы сквозь личные воспоминания, и избавлялась от всего, не содержащего души. Частички чужой души. Скрипучий стул, на который опасно садиться, представлял ценность из-за того, что мужчина, с которым она встречалась дольше, чем с остальными, любил складывать на него стопки книг, и как-то прорезался о торчавший гвоздь. На обивке осталось бурое пятно. Гости и не замечали эту убогую конструкцию. Коллекционный игрушечный автомобиль красовался на подоконнике, но она не питала страсти к накоплению транспортных образцов. Игрушка напоминала о бывшей подруге, обожавшей лихачить по ночным улицам именно на этой модели автомобиля. В среднем ящике комода среди кружев и мягкого хлопка скрывалось и белье подруги, хотя у них никогда не доходило до постели и даже не зарождалось мысли об этом.
И куча других воспоминаний в бесполезных вещах. Ванда могла забыть, где бросила линзы вечером или с кем разговаривала по телефону семь минут назад, она категорически не запоминала цифры и запиналась, когда спрашивали ее возраст (после двадцати наотрез отказалась считать года), не могла вбить в голову имя того букиниста... Но помнила о каждом предмете, оставшемся от близких.
Одной прекрасной ночью она проснулась, беззлобно проклиная комаров и ленясь идти на поиски вонючей пластинки, способной изгнать самого дьявола. Свесила ноги с кровати и взглянула на будильник, никогда не заводившийся. Двенадцать часов или двадцать четыре? Она ненавидела точность и надеялась, что время - наука не точная, но в тот момент впервые горестно осознала свой возраст и вспомнила многое из того, что приносит одиноким женщинам за сорок печаль. Ссоры с последствиями, разрушительными, как война. Она честно призналась, что жила, не придавая значения людям и вела себя смешно, сохраняя вместо них вещи. Стала думать, кого следует вернуть... За окном беспощадно посветлело, а она так и не произнесла ни единого имени. Ни вернуть, ни отомстить...
Спустилась на кухню, как была, нагая, приготовила жидкий, приторно-сладкий, сливочный кофе и прошла в библиотеку. Перебрала всех знакомых, прежде чем поняла, что их истории завершены до жирной точки, на полях не осталось свободного места ни для единого слова. Вина, сожаление или обида на кого-то поселились в ней навсегда без шанса на исправление. Зато ночные размышления и ее странная, фетишистская натура подтолкнули к решению. В глубине, пусть и не слишком глубокой, души она всегда помнила об одной книге. В детстве она читала все, что содержало буквы, а это порой опасно. Нет, не бессистемное чтение, ведь они сделали гениями многих, например, ее любимого По и не менее любимого Леонардо. Однако, мало ли что попадется на глаза, ты успеешь прочесть и невольно установить связь с магией содержимого. Ведь не зря книги сжигали, и неоднократно, устраивая библеоклазмы из опасений, что в них есть магия, способная повлиять на читателей или подчинить своей воле.
Однажды ей попалась именно такая книга: затертый переплет неопределенного цвета, испачканный от времени и испытаний, ни имени автора на обложке, ни экслибриса. Разве что на развороте полустертые неразличимые слова. О, это была многострадальная книга! Такие не появляются случайно. С выжженными углами, истоптанная, в золе и пепле, которые сыпались на колени, когда Ванда переворачивала страницы. Она пахла дымом и покойником, но все еще хранила историю, и поведала ее Ванде. Увы, последние страницы то ли вырвали злодеи, то ли сожрал ненасытный огонь. Чудо, что от книги осталось хоть это. В ту ночь, понимая, что не на кого опереться, Ванда решила непременно узнать концовку. Все возможное она сделала, но никто не слышал об этом издании, подобных не существовало. Порой те, к кому Ванда обращалась за помощью, смотрели на нее как на дуру. В последнее время она скрывала книгу и описывала на словах: мол, средневековые сказки о ведьмах, редкий экземпляр. Самое странное, из книги исчезали страницы, и спустя годы она состояла всего из трех глав вместо тринадцати. Никто, кроме Ванды, к книге не прикасался...
