Живые

Новенький был какой-то странный.

Тихий, незаметный – и весь какой-то замерший – он был слишком тих и незаметен даже для того, кто в первый раз пришел в новый класс. Директор настоял на том, чтобы мальчика посадили за третью парту на первом ряду – что тоже было странным: слишком обычное место. Не явно на виду у учителя, не за спинами всех ребят, не на свету, не в тени. Так, что взгляд падает на него в самую последнюю очередь.

И имя у него тоже было странно простым. Настолько простым, что Марина даже и не запомнила его сразу: Леша? Саша? Паша? Гоша? Он промямлил его, глядя впереди себя пустыми глазами, а она даже не подумала попросить повторить: незачем акцентировать внимание.

«Незачем акцентировать внимание» – именно так и сказал директор. Глаза у него, в отличие от Леши-Саши-Паши-Гоши нервно бегали, словно он не решался встретиться взглядом с Мариной.

– Незачем, – повторил он, нервно почесывая шею.

– Валентин Сергеевич, он у нас ненадолго? – спросила она.

Директор вздрогнул, мельком глянул на нее и зачесался с еще большим остервенением.

– Почему ненадолго? – забормотал он. – Ненадолго. Конечно, ненадолго. Зачем он нам надолго? Незачем. Незачем. Ненадолго. Да, ненадолго.

– До конца четверти? Года? – ей нужно было это знать. Как быть без этого знания? Включать ли мальчика в активную классную деятельность? Учить ли его взаимодействовать в новой команде? Вводить ли его в жизнь коллектива? Или он – пффф! – и как Мартин из семьи лейтенанта, задержавшись в классе лишь на месяц, затеряется на просторах страны, промелькнув в их жизнях, как волосок на кинопленке.

Под коротко обстриженными директорскими ногтями появились кровавые полосы расчесов.

– Не знаю-не знаю-не знаю, – его голос, обычно громкий и командный, упал до полуразборчивого шепота. – Не знаю.

– Но что мне-то делать! – воскликнула она и обернулась на дверь класса. Они стояли в коридоре и через матовое дверное стекло маячили смутные призрачные тени: ребятам, кажется, было интересно, о чем идет разговор.

Директор перевел взгляд на тени и побледнел.

– Ничего не делайте, – шепнул он. – Вот вообще ничего не делайте. Словно ничего не случилось. Словно ничего не произошло.

И, резко развернувшись, поспешил по коридору – сильнее, чем обычно, прихрамывая на правую ногу.

– Эй! – запоздало сообразив, крикнула ему вслед Марина. – А что, что-то случилось? Что-то произошло?

Ответа, разумеется, не было.

********

Стоило ей только повернуть ручку, как ребята, шумно топоча и сопя, бросились по своим местам. Взъерошенные, раскрасневшиеся – кое у кого даже отпечатался рельеф стекла на лбу и щеках – они сидели, аккуратно сложив руки, как первоклашки, и глядя на нее невинными глазами. Даже чересчур невинными. Наверное, поспорили с параллельным восьмым «Б», что выдержат роль идеального класса. Интересно, на что и на сколько.

Новенький даже сейчас отличался от остальных. Да, он сидел прямо и тихо – но словно деревянная кукла. С напряженно выпрямленной спиной и безвольно опущенными вдоль тела руками. Взгляд был устремлен вдаль – и Марине показалось, что мальчик даже не моргает.

Ей стало не по себе. Как бывало в детстве, когда Василь – любимый кот – вдруг замирал и смотрел куда-то ей за спину. Маринка – тогда еще двенадцатилетняя – оглядывалась, закусив от страха губу – но за спиной никого и ничего не было, кроме пустой и немой стены. А Василь продолжал смотреть – не моргая и не шевелясь. Будто видел что-то, недоступное ей. Будто удерживал это что-то – враждебное ей.

Стыдно признаться – но этот новенький ей тоже казался таковым. Недоступным. Враждебным. Чужим и чуждым.

Чтобы скрыть замешательство, она села за стол и раскрыла журнал, который ей поспешно сунул директор, когда привел новенького в класс. Леша? Саша? Паша? Гоша?

Еще вчера список учеников замыкала Аня Ядринцева. Сегодня же там, где была пустота, значилось «А. Павлов».

«Не Паша. И не Гоша. Леша или Саша», – вяло подумала Марина, смотря на буквы. Косые и кривые, они теснились на чуть смазанном грубо вырезанном отпечатке самодельного штампа. Кажется, даже такого, что она сама школьницей делала из ластика.

Она подняла глаза на новенького. А. Павлов сидел, не шелохнувшись. И не моргая. Глубоко закатив глаза – словно он смотрел куда-то внутрь своей головы.

*********

– Что это такое! – Марина хлопнула журналом о директорский стол.

Валентин Сергеевич нервно заозирался.

– А что? Что? Что? Все в порядке, – забормотал он, обращаясь, впрочем, не к ней, а к шкафам и занавескам. – Все в полном порядке, разве не так?

– Не так! – Марина села и подтянула к себе поднос, на котором стояли графин с водой и стаканы. – Все не так! – она сняла с графина стеклянную пробку, озадаченно потянула носом воздух и замешкалась на секунду. – Вообще не так! – решительно плеснула в стакан воды и одним глотком осушила его. – Экхм!!!

Следующие пятнадцать минут директор хлопотал над ней, обмахивал платочком, приносил воду – настоящую воду – и извинялся за слабость, которая уговорила его налить в графин водку. «ГОРОНО клянусь, только сегодня! Никогда прежде!», – в голосе директора клокотала и бурлила честность.

Водку Марина пила первый и последний раз на похоронах родителей. Гробы были закрытыми, в кучке собравшихся перешептывались о пьяном водителе, а она глотала водку, стуча зубами о край стакана, глотала ее вперемешку со слезами и апрельским снегом.

Воспоминания ударили в голову, подкатили комом к горлу, завязали в тугой узел желудок. Все вокруг подернулось белесым туманом.

– Марина Сергеевна, с вами все в порядке? – голос директора пробился к ней с трудом, словно через ватное одеяло. Плотное, тяжелое, теплое ватное одеяло – точь-в-точь такое, какое было на даче у бабушки. И сгорело вместе с дачей… – Марина Сергеевна? Марина!

– Да, да… – вяло пробормотала она. Ее немного мутило – то ли от водки, то ли от внезапных выбрыков памяти. – Вы бы еще туда серную кислоту налили…

Директор нервно хихикнул.

– Ну что вы, прямо, – сквозь смешок ненатурально бодро ответил он.

Марина глотнула воды, откинулась на стуле, стараясь дышать ровно и глубоко. В голове постепенно прояснялось.

– Ну вот, все в порядке, – довольно заметил директор, вглядываясь ей в лицо. – У вас же уроки уже закончились? Идите домой.

Марина начала было вставать – но взгляд ее упал на валяющийся на столе классный журнал – и она все вспомнила.

– Ничего не в порядке, – сказала она и села. – Ничего. Я едва не заорала прямо там, в классе. Я еле-еле урок провела. Он же все сорок минут – ну ладно, уже не сорок, но полчаса! – так и просидел. Закатив глаза! Это же какой-то фильм ужасов. Вы почему меня не предупредили сразу?

– О чем не предупредил? – осторожно спросил директор, присаживаясь в кресло. Делал он это как-то преувеличенно аккуратно, словно там мог поджидать дохлый еж.

– О том, что мальчик… Павлов… особенный? Какой у него диагноз? Я имею право знать, как классный руководитель?

– Ах, это… – директор выдохнул с некоторым облегчением и подтянул к себе поднос с графином. – Ну… у него не то, чтобы диагноз… так, просто… некоторые особенности… ничего особенного…

– То есть вы не знаете?

– Нет!

Он ответил это так быстро и так уверенно, что Марина поняла – все он знает. Только говорить не хочет. Или даже – боится. Но чего?

– И что это за ерунда? – она раскрыла журнал и ткнула пальцем на оттиск штемпеля. – Что за игрушки?

– Ах да, забыл вам передать… – директор попытался открыть ящик стола, но тот предательски перекосило. – Сейчас, сейчас, – он дергал ящик, его лицо искажалось в беспомощном отчаянии.

Марине сталь жаль его.

– Не надо, – мягко сказала она, вставая. – Я еще не разучилась писать ручкой. Как его звать? Алексей? Александр?

– Да что ваша ручка… – с усилием выдохнул директор и наконец вырвал заклинивший ящик. Вытащил оттуда что-то, напоминающее советский пенал, немного покопался в нем – и швырнул Марине через весь стол какой-то комок. Швырнул так, словно тот был ядовитым пауком.

Она машинально схватила комок. Шершавый, он упруго подался под ее пальцами. Странно знакомое чувство, из самого детства пронзило ее еще до того, как она опустила глаза – сколько раз она держала подобное шершавое и упругое, сколько раз остервенело терла им тетрадные страницы – до лохм, до дыр!

Старый ластик, старый настолько, что затвердел по краям. И она уже знала, что увидит, когда перевернет его.

– Вы шутите? – спросила она. – Я почему-то сразу вспомнила детские печати, но… на самом деле? Вы шутите?

– К сожалению, нет, – директор покачал головой. – Я бы очень хотел, чтобы это была шутка. Но – нет.

– И что мне с этим делать? – ластик гнулся в руках, чуть крошился по краям.

– Вы видели в журнале, – пожал плечами директор. – Везде, где нужно будет написать имя Павлова – не пишите руками, а ставьте этот оттиск.

– А чернила где брать?

– Вы что, не помните?

Она помнила. Да, конечно, она помнила. Шариковая ручка. Густо-густо натереть. Прижать. Отпечатать.

– Это глупо, – пробормотала она. – Я что, маленькая девочка?

Директор грустно взглянул на нее и промолчал.

– Как его зовут? – спросила она. – Как зовут Павлова?

– Я не помню, – признался он.

********

Единственное, что ее радовало во всем этом безобразии – так это то, что ребята не травили новичка. Ее класс был хоть и не образцовым, а по-своему хорошим, но она никогда не питала иллюзий по его поводу. Подростковая психика – дело сложное. Достаточно, чтобы у какой-нибудь из девочек во время каникул выросла грудь – и вот уже забушуют страсти, начнутся выяснения, кто тут альфа и более достоин, кто тут королева – а кто чмо болотное… Появление новичка могло нарушить хрупкий баланс, взбаламутить тихий омут, вытащить на поверхность все самое темное, гадкое, животное. «Ату, ату его!» – как мало нужно, чтобы раздался этот вопль…

Но класс продолжал жить своей жизнью – словно на третьей парте в первом ряду никто не сидел.

– Михасевич, как вам Павлов? – спросила она через неделю у самого отъявленного заводилы.

Мишка Михасевич – светлый, вихрастый, с белесыми бровями и ресницами – нахмурился и уставился на нее.

– А чо? – хрипло спросил, запихивая языком жвачку за щеку.

– Не «чо», а «что», – машинально поправила она его. – Новенький как вам? Подружились?

– А нафига? – удивился Михасевич. – Мы чо, маленькие, что ли? Есть и есть, чо еще-то?

– А как его зовут?

Михасевич пожал плечами и с тоской уставился в окно. Она хорошо знала этот взгляд – именно так стекленели его глаза, когда он топтался у доски, не зная ответа и даже не прочтя заданную книгу. Поэтому она махнула рукой – и как обычно, отпустила его.

– Аня, как вам Павлов? – спросила она чуть позже, поймав в коридоре Ядринцеву.

– А чо? – спросила та, шмыгнув носом и поддернув рукава.

– Аня, не «чо», а «что». Новенький мальчик, как он вам?

– Ну есть и есть, – пожала плечами Аня.

– Аня, так нельзя. Ты староста. Надо как-то организовать ребят. Чтобы все вместе. Чтобы он не чувствовал себя одиноким.

Аня воззрилась на нее так, будто Марина сморозила дичайшую глупость.

– Зачем? – удивленно спросила. И мотнула головой, куда-то указывая подбородком.

Марина оглянулась. У окна, совершенно не обращая внимания на кипящую вокруг него жизнь, стоял А.Павлов. Стоял и смотрел куда-то на школьный двор.

– Но… – она повернулась к Ане, но той рядом уже не было.

Марина вздохнула, потерла руку – машинально подумав, что еще чуть-чуть, и она начнет чесаться точь-в-точь как директор – и медленно подошла к новенькому. Потоки снующей туда-сюда малышни огибали ее, как вода огибает камень на своем пути.

– Как дела? – спросила она у новенького.

А. Павлов молчал, даже не пошевелившись.

– Все понятно по программе?

Ответа не было.

– Если что, подходи, спрашивай.

Молчание.

Она вздохнула и наклонила голову, пытаясь проследить направление его взгляда.

На спортивной площадке пятиклассники прыгали в длину, неуклюже шлепаясь в кучу песка.

********

– Как вам Павлов? – спросила Марина у Зои Семеновны, старой математички, которая работала тут, кажется, чуть ли не с основания школы. Была большая перемена – самое время выпить чаю и потрепаться о том-о сем.

Зоя Семеновна перевела на нее взгляд голубоватых, выцветших от времени глаз.

– Ну при всем прочем, он не сильно отличается, – сказала, аккуратно складывая из конфетного фантика октаэдр.

– От… чего? – не поняла Марина.

– От того, каким он был раньше, – пожала плечами Зоя Семеновна. – Да, есть некоторые… ммм… погрешности, но нужно учитывать процесс адаптации.

– Какой процесс?

Прозвенел звонок и Зоя Семеновна, подхватив журнал, исчезла, как сдутая ветром. Марина так и осталась сидеть, наблюдая за медленно разворачивающимся октаэдром.

********

В дверь постучали поздно вечером, когда Марина уже ложилась спать. Она даже не сразу расслышала этот робкий, неуверенный стук, который еле-еле прорвался к ней через рокот сериала. Шел какой-то ситком – и только поэтому она так решительно распахнула дверь, даже не спросив, кто там. Был бы ужастик – она бы не только десять раз подумала, прежде чем открыть, но и запаслась бы ножом.

Но нож не пригодится. На пороге стояли семилетние близняшки из квартиры этажом ниже.

– Тетя Марина, – сказала левая. Правая молчала, прижимая к груди какой-то кулек из пледа. – Тетя Марина, а у вас же собак нет?

– Нет, – покачала головой Марина, присев на корточки – психологи указывали, что именно так нужно разговаривать с детьми. – А что, кто-то в лифте нага… накакал?

– Да мы знаем, кто там какает, – угрюмо сказала правая. – Это Сема с девятого этажа. Лифт едет долго, он не успевает дотерпеть.

– А, – ответила Марина, не уверенная, что эта информация ей нужна.

– Но если у вас нет собаки… – начала левая.

– … то это означает… – продолжила правая.

– … что вам ничего не помешает…

– … взять котика!

Движением фокусника плед был отброшен и в лицо Марине уткнулся огромный лохматый кот.

– Ой, – сказала она, от неожиданности сев на пол площадки.

– Тетя Марина, котик хороший, просто у нас три хомяка и мамины кактусы, а еще часто приходит дядя Женя с таксой, а больше нам никто не открыл, да и вы будете ему лучшей хозяйкой! – затараторили близнецы, ссыпаясь вниз по лестнице.

Марина громко икнула. Кот ворчал, ворочаясь у нее на груди.

– Спасибо! – донеслось снизу и раздался хлопок дверью квартиры.

– Пожалуйста, – пробормотала Марина, аккуратно беря кота за шкирку, чтобы рассмотреть поподробнее.

Кот не сопротивлялся, он поджал лапы и дал поднять себя на весу.

А Марина, увидев его, не смогла сдержать крик.

********

Кот ел с жадностью, заглатывая куриные сердечки, как не в себя. Марина сидела рядом на стуле, сжав в руках уже давно остывшую чашку с чаем.

Василь тоже обожал куриные сердечки. И тоже мог сожрать их, сколько угодно – пусть даже потом шатался и блевал от жадности. А еще у него были такие же чуть закручивающиеся на кончиках усы. И такое же белое пятно на манишке. И так же пожевано правое ухо. И…

Она все не решалась проверить. Потому что если оно тоже будет «так же» – значит, это Василь.

Которого она десять лет назад похоронила своими руками.

Кот поднял морду, перемазанную в сукровице и мясном соке, и требовательно мявкнул.

– Сейчас, сейчас, – пробормотала Марина.

Она знала, что нужно сделать. Кажется, она даже подспудно ждала – когда это нужно будет сделать.

Она запустила руку в миску и перемешала сердечки. Кот одобрительно кивнул – как всегда делал это Василь! – и снова зачавкал едой.

Марина чуть помедлила, а потом коснулась его хребта. Чуть взъерошила серую шерсть. Зеленая точка на коже. Крупная зеленая точка.

Ему было чуть больше года, когда, носясь за каким-то фантиком, он со всего размаху врезался в письменный стол. На пол полетели лампа, кипа тетрадок, учебники, пустая чашка – и только ручка, зеленая шариковая ручка не упала на ковер. А воткнулась Василю прямо в хребет. Он так и бегал от пытавшейся поймать его Марины, тряся этой ручкой, пока та не вывалилась сама. Оставив навеки зеленое пятно-татуировку.

Марина села на пол, сжала виски руками и завыла от ужаса.

Выла она, пока не почувствовала, как об ее плечо трется что-то теплое и мохнатое.

********

Когда Марина зашла в класс, А.Павлова не было на месте. На секунду ей показалось, что все, что было до этого – всего лишь сон, глупый бред, из тех, что бывают от недосыпа. А она ведь недосыпала… кажется. И тут же накатило чувство облегчения – сон, сон, всего лишь сон.

– Павлова нет, – отчиталась Аня Ядринцева. Облегчение исчезло – а сердце ухнуло в какую-то черную дыру.

– Кто знает, где он? – угрюмо спросила Марина.

– На спортплощадке, – отозвался Михасевич.

– Спортплощадке? – новенький и спорт, это были последние ассоциации, которые могли бы прийти Марине в голову.

– Угу, с утра там. Зоя Семеновна сказала, чтобы его не трогали.

– Зоя Семеновна – что? – Марина дрожащими руками взяла журнал, потом положила его на стол, потом снова взяла, потом положила. Что тут происходит вообще? – Сидите, я сейчас приду.

С утра моросил мелкий дождь, и в воздухе до сих пор висела мокрая взвесь. Уроки физкультуры отменили: ноги скользили по влажной траве, чавкали в лужах на асфальте.

Марина вбежала на площадку, несколько раз чуть не поскользнувшись, и закрутила головой: ну где же? Новенького не было ни на футбольном поле, ни на полосе препятствий, ни…

Куча песка в секторе для прыжков пропиталась водой насквозь. Истоптанная сотнями ног, перемешанная с землей, сейчас она темнела густо-коричневой массой. И разглядеть в ней полузарытого мальчишку было не так-то просто.

– Павлов! – Марина подлетела, споткнулась, упала на колени, затрясла новенького за плечо. – Павлов! Что с тобой?

Тот не отвечал. Он лежал лицом вниз, полностью погрузив голову в песок.

– Павлов! – Марина потащила его вверх и на себя, развернула. – Павлов, с тобой все в порядке?

Лицо, облепленное песком, все так же ровным счетом ничего не выражало. Карие глаза смотрели на Марину – и вне ее.

– Павлов! – она тряхнула его. Голова качнулась на тонкой шее, как у куклы. – Павлов, ты же так умереть мог. Песчинка, в дыхательное горло – и все! Павлов!

– Меня зовут Андрюша, – хрипло сказал новенький.

Марина разжала руки.

********

Василь снова жрал куриные сердечки.

Мурчал и выгибался, когда Марина гладила его по спине.

Топотался по ее груди, когда она легла спать.

Потом вытянулся вдоль ее бока, обняв лапами бедро – точь-в-точь как делал это всегда.

А она никак не могла уснуть. Лежала и смотрела в потолок – и перед ней, как будто это было вчера, вставал заиндевевший декабрьский лес. Иней был везде – на лопате, на спиртовке, которой она безуспешно пыталась отогреть замерзшую до каменного состояния землю, на одеяле, в которое она завернула мертвого Василя – даже на ее ресницах. Или то были замерзшие в лед слезы?

Лежавший рядом Василь был теплым. И мягким. И пушистым. И то, что он не дышал, было сущей мелочью.

********

– Зоя Семеновна! – окликнула она математичку. – Зоя Семеновна, есть минутка?

Старушка пожевала губами, взглянула на часы – старые, еще советские наручные часики на тонком, износившемся от времени ремешке – и неохотно кивнула: до начала урока было всего лишь пять минут.

– Зоя Семеновна, вы знаете Павлова? – Марина решила брать быка за рога.

– Разумеется, – математичка пожала плечами. – Напомню, он не только у вас учится. Я, конечно, понимаю, каждый педагог считает, что его предмет – единственный, который заслуживает внимания, но что-то вы, русский и литература, отличаетесь особым упорством в этом плане.

– Нет, – Марина помотала головой. Она слишком часто прокручивала в памяти тот разговор за чаем в учительской и была уверена – ей все послышалось правильно. – Вы знали его и раньше, до того, как он пришел в эту школу.

Зоя Семеновна усмехнулась.

– О, нет, вы ошибаетесь, дорогая. Я знала его именно тогда, когда он пришел в эту школу. В первый раз.

– В первый?

Зоя Семеновна покачала головой.

– Валечка вам ничего не сказал? Наверное, решил не волновать. Ему самому это нелегко далось. Он вообще, как только его об этом попросили, хотел с себя все полномочия снять – мол все, он больше не директор. Но кто ж его так просто отпустил бы…

– О чем… попросили? – Марина почувствовала, как по спине продирает озноб. – О чем?

Математичка пожала плечами.

– Чтобы Андрюшу снова в школу принять. Они решили, что так будет правильно. Привычная обстановка, все такое. Так ему легче будет адаптироваться.

– К… чему? – Марине было жутко. В ушах стоял звон лопаты о мерзлую землю.

– Как к чему? – Зоя Семеновна снова пожала плечами. – К снова жизни.

********

Марина сидела за столом и украдкой поглядывала на Павлова. Андрея Павлова. Весь класс, кряхтя и скрипя ручками, писал сочинение «Кем я буду через десять лет». Андрей тоже старался. Пальцы плохо гнулись, ручка то и дело выпадала из них – и он, наконец, взял ее просто в сжатый кулак, как это делают дети. Лежание в песке, определенно, пошло ему на пользу – он стал более… живым, что ли.

Она помяла в пальцах уже вконец измохратившийся ластик. Импровизированная печать на нем совсем стерлась. Отчасти в том была вина и Марины – мозг помнил, как ей нужно управляться, но руки совершенно забыли. Она то и дело прижимала ее слишком сильно или слишком слабо, резко отрывала и быстро прикладывала – так что неудивительно, что и без того старый ластик износился.

Марина вздохнула и взяла ручку. «Андрей Павлов» – вывела она на листочке. Краем глаза она заметила, как мальчик вздрогнул. «Андрей Павлов» – снова написала она. И снова отчетливая дрожь, которая пробежала по худому телу. «Андрюша, Андрюша, Андрюша Павлов» – ей показалось, или его щеки чуть порозовели?

********

Василь мурчал, и тарахтел, и обнимал ее лапами, и прижимался всем своим мохнатым телом.

Этой ночью им было особенно тепло. Их грело плотное, тяжелое, ватное одеяло. От него чуть пахло гарью и почему-то сухой землей – но Марина и не думала его стирать. Как и запретила себе думать о том, откуда оно вообще появилось в ее квартире.

********

«Через десять лет я просто хочу быть. Все еще быть. Все еще существовать. Все еще жить. Все еще знать, что меня зовут Андрей».

********

– Его зовут Андрей. И он мертвый, – зачем-то сказала она Михасевичу, когда тот пришел отрабатывать дежурство.

– И чо? – пожал тот плечами, размазывая тряпкой мел по доске.

– Что – «чо»? – не поняла она.

– Ну мертвый – и чо? – терпеливо повторил Михасевич. – МаринСергевна, мы тут ему шикарный песок натаскали, прям супер ваще. У Аньки батя в стройкомпании работает, там песок – красивый, аж жрать можно. Всяко лучше, чем в нашем, собаками проссаном, лежать.

– Погоди, откуда ты знаешь про песок?

– МаринСергевна, – Михасевич ухмыльнулся. – Может, Андрюха и мертвый – но мы-то живые!

********

«Десять лет – это, наверное, много. А может быть – и мало. Я не знаю. Я не могу вспомнить себя на протяжении десяти лет. Сначала я был слишком маленьким. А потом меня убили. А потом не было времени. Ни десяти лет. Ни года. Ни даже минуты. Сплошная пустота. Без пространства и времени. И в этой пустоте – мы».

********

Марина неуверенно протянула руку к графину. Кажется, она даже хотела, чтобы там оказалась водка.

– Это вода, – сказал директор. – И чуть-чуть лимонного сока. Бабушка не одобряет алкоголь.

– Бабушка?

– Да, – кивнул он. – Она вырастила меня, пока родители строили карьеру, искали себя, ну и все такое.

– Но… – она смерила его взглядом. Прикинула – ему же пятьдесят пять, да? Если родители родили его в двадцать, а бабушка, в свою очередь стала мамой тоже примерно в это же время… крепкая старушка, однако!

– Она умерла, – сказал он просто. – Умерла семь лет назад.

– Но… – рука Марины зависла на полпути к графину.

– … и пришла позавчера.

– В сущности, ей нужно не так уж много, – директор осушил уже третий стакан воды с лимонным соков, а глаза его горели так, словно шла вторая стопка водки. – Старые, привычные ей вещи. Обычные, знакомые действия. И немного земли. Или песка. Пришлось пожертвовать фикусом, но его быстро забрали себе соседи по площадке. Есть некоторые сложности с уборкой, но пылесос справляется. Да и это все такие мелочи, по сравнению….

********

«Мы, которых стало слишком много. И пустоту стало тошнить нами. И она вернула нас. Я хочу эти десять лет побыть с вами. Я вижу себя через десять лет с вами. А вы?»

********

Когда в дверь позвонили, Марина уже была готова. На балконе стояло три десятилитровых пакета с землей – отборной, купленной в цветочном магазине. На окне висели зеленые занавески – дурацкие зеленые занавески, собственноручно сшитые мамой на швейной машинке, что папа, чертыхаясь, чинил каждые полтора года. На столе – кружевная скатерть, купленная когда-то в поездке в Болгарию – скатерть, которую доставали лишь по большим праздникам. Все, как было когда-то. Все, как будет снова.

И когда Василь приветственно мявкнул, а в дверь постучали – сначала робко, а потом все сильнее и сильнее, словно зная – да почему же «словно»? зная, зная, зная, что Марина любит смотреть кино на полную громкость! – тогда она даже не спросила, кто там.

Потому что знала.

– Мама, папа! Как вы долго!

********

«Пожалуйста, захотите того же…»

Автор: Елена Щетинина

Источник: http://litclubbs.ru/writers/5136-zhivye.html

Вам понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб.