- Да вы сами... сами посмотрите на это... – он показывает полупрозрачные руки, скользит по комнате, проходит сквозь стены – чопорный господин в чем-то старомодном, стимпанковском, жилетно-фрачно-цилиндровом, и в то же время в этом жилетно-фрачном прослеживается что-то из века айфонов и нейлоновых рубашек...
.
- Вы yбили меня... зачем?
Так пугаюсь, что даже не могу ответить – вы с ума сошли, никого я не yбивал.
- Я не...
- Вы yбили меня!
- Но я...
- Я доверился вам... а вы... вы...
- Позвольте, позвольте, давайте все по порядку... – стараюсь успокоить незваного гостя, понимаю, что это будет не так-то просто, если не сказать – невозможно.
- Да вы сами... сами посмотрите на это... – он показывает полупрозрачные руки, скользит по комнате, проходит сквозь стены – чопорный господин в чем-то старомодном, стимпанковском, жилетно-фрачно-цилиндровом, и в то же время в этом жилетно-фрачном прослеживается что-то из века айфонов и нейлоновых рубашек...
- Ну что это такое? И как это понимать?
Снова проходит сквозь стену.
Осторожно догадываюсь:
- Вы... вы умерли.
- Как вы догадались...
- Но...
- Это вы... это все вы...
.
Начинаю вспоминать...
.
- ...вы правда можете отправить меня куда я захочу? – говорит спокойно, вежливо даже, но за этой вежливостью проскальзывает какое-то презрение ко мне, как будто я пыль с его лакированных ботинок, не больше.
- Да, совершенно верно.
Дальше он задает вопрос, которого я не понимаю. Я не так хорошо знаю и чувствую человеческий язык, чтобы осознать вот такое... сколько... сколько чего... почему он должен мне сколько-то там чего-то там, ведь я ничего у него не прошу.
Он тоже не понимает меня, как это ничего не прошу, я должен просить, я обязан просить, этого просто быть такого не может, чтобы я ничего не просил...
Понимаю, что смертельно обижу его, если не попрошу... что? Наугад показываю на круглое и блестящее, даже вспоминаю слово – клок, хотя хочется назвать его – чк-чк-чк-чк-чк – и где-то там в глубине этого чк-чк-чк еще немножко ж-ж-ж и ш-ш-ш.
Он вскидывается, оскорбленный до глубины души.
- Вы... да как вы... да как вы смеете? Да вы хоть знаете, сколько... сколько...
И вот опять это – сколько, чего сколько, не пойми, чего... Он в гневе уходит прочь, понимаю, что я обидел его не на шутку.
.
Он возвращается, когда я его не жду, да я никогда никого не жду, они приходят сами из ниоткуда...
- Будь по-вашему, - он нехотя протягивает мне чк-чк-чк-чк – безумие... реликвия...
Беру чк-чк-чк-чк, спрашиваю, куда, вернее, в когда он хочет.
Он называет какое-то количество чего-то, я не могу понять – чего, каких лет, каких оборотов вокруг звезды, так их было не тысяча восемьсот, а гораздо больше...
Объясните хоть как-нибудь – умоляю я – поймите хоть как-нибудь, - умоляет он, и чем дальше, тем больше я чувствую, что мы друг друга не поймем, мы слишком далеки друг от друга, как будто даже само время у нас разное...
- Вы сделаете это, - не выдерживает он, - вы вернете меня туда... в империю, над которой никогда не заходит солнце...
Спохватываюсь.
Ну, конечно же.
Все так просто.
Никогда не заходит солнце...
- Будет исполнено, - говорю я, - сию минуту.
.
- Вы обманули меня.
- Я сделал все, как вы просили.
- Вы убили меня.
- Я не... – хочу сказать, что я его не убивал, спохватываюсь, говорю, - я не хотел вас убивать...
- Тогда какого... какого черта? Где я нахожусь, в конце-то концов?
- Я могу показать вам...
- Так покажите... немедленно!
Он вздрагивает – когда видит свои высохшие останки под палящим солнцем в раскаленной пустыне, он не хочет этого видеть, я чувствую его сбивчивые мысли – какого черта, как, почему, где величайшая в мире столица, где корабли, груженые золотом, плывущие из дальних краев, где чужеземцы, закованные в оковы, согнувшиеся в почтительном поклоне, где...
- Когда... когда это... – он показывает на выжженную пустыню, - когда это... было?
- Будет, - поясняю я.
- Будет?
Я пытаюсь показать ему бесконечно далекие времена, когда мертвая земля прекратит свой стремительный бег вокруг самой себя, застынет, подставляя звезде выжженную пустошь – над которой никогда...
...никогда не заходит солнце.