Сентябрь 1826 года. После аудиенции у царя Пушкин наслаждается встречами с друзьями (о том, как Москва встречала поэта, я писала здесь).
После разговора с царем он, оставив свои вещи в гостинице «Европа», отправляется к дяде В.Л.Пушкину, а по городу уже распространяются слухи о его возвращении из ссылки. С.А.Соболевский, узнав об этом на балу у герцога Рагузского (официального представителя Франции в Москве на коронации императора Николая I), сразу же приходит к Василию Львовичу, застав поэта за ужином. Пушкин тут же поручает ему передать Ф.И.Толстому-Американцу вызов на дуэль, которая, к счастью, не состоялась.
Очень выразительна встреча с приехавшим из Петербурга П.А.Вяземским. Жена Петра Андреевича вспоминала, что, узнав о его приезде, поэт «бросился к нему, но не застал дома, и когда ему сказали, что князь уехал в баню, Пушкин явился туда, так что первое их свидание после многолетнего житья в разных местах было в номерной бане».
Кстати, по свидетельству Вяземского, в дни коронационных торжеств в петербургском Большом театре был представлен балет «Руслан и Людмила» по поэме Пушкина (Вяземский побывал в театре 5 сентября, а на следующий день написал жене: «Со вчерашнего вечера я здесь; никого ещё не видал, кроме балета “Руслан и Людмила”»).
Изменение участи поэта радует его друзей. П.А.Осипова отметит в «Месяцеслове на 1826 год»: «12. Получила письмо от Пушкина из Пскова с радостною вестью, что он будет свободен».
****************
Однако нельзя забывать и о другом. В эти же самые дни идёт следствие по пушкинскому стихотворению «Андрей Шенье»
Ещё в середине августа А.Х.Бенкендорф получив от И.Н.Скобелева (деда знаменитого «белого генерала») стихи Пушкина, озаглавленные «На 14-е дек. 1825 г.», запрашивает: «Какой это Пушкин, тот ли самый, который живет во Пскове, известный сочинитель вольных стихов?». Скобелев со своим агентом В.Г.Коноплёвым посылает: «Мне сказано, что тот, который писать подобные стихи имеет уже запрещение, но отослан к отцу его».
Начинается следствие по делу о стихах, к которому Пушкин будет привлечён в январе 1827 года. Он указывает: «Сии стихи действительно сочинены мною. Они были написаны гораздо прежде последних мятежей и помещены в элегии “Андрей Шенье”, напечатанной с пропусками в собрании моих стихотворений».
Элегия эта была написана поэтом в 1825 году в Михайловском и рассказывает о судьбе французского поэта и публициста Андре Мари Шенье, казнённого в 1794 году (за два дня до окончания революционного террора). С творчеством Шенье Пушкина познакомил, видимо, Н.Н.Раевский-младший, которому и посвящена элегия.
Строки, в которых увидели намёк на недавние события, были ещё до восстания исключены цензурой из сборника стихов Пушкина, вышедшего в начале 1826 года. Конечно, в свете произошедших событий крамольно звучат строки:
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
В своих показаниях (ему трижды придётся давать комиссии суда объяснения по поводу этих стихов) Пушкин будет терпеливо объяснять, что́ он имел в виду в каждой строке («убийца с палачами» - Робеспьер и Конвент), ещё и ещё раз указывать: «Все сии стихи никак, без явной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря. Не знаю, кто над ними поставил сие ошибочное заглавие». Но, тем не менее, дело будет продолжаться достаточно долго, и лишь 13 августа 1828 года последует решение: «Государственный совет признал нужным к означенному решению Сената присовокупить: чтобы по неприличному выражению Пушкина в ответах насчет происшествия 14-го декабря 1825 года и по духу самого сочинения его, в октябре месяце того года напечатанного, поручено было иметь за Пушкиным в месте его жительства секретный надзор»...
И примерно в то же время – новый донос: Ф.В.Булгарин подаёт в III Отделение записку «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного». Чем был Лицей для Пушкина, думаю, говорить не нужно. Мне только очень интересно: вспоминал ли Булгарин (и вспоминал ли Пушкин при встрече с императором), что сам Николай I едва не стал лицейским воспитанником?
Булгарин начинает свой донос: «Что значит лицейский дух. В свете называется лицейским духом, когда молодой человек не уважает старших, обходится фамильярно с начальниками, высокомерно с равными, презрительно с низшими, исключая тех случаев, когда для фанфаронады надобно показаться любителем равенства. Молодой вертопрах должен при сем порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры правительства, знать наизусть или сам быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском знать все самые дерзкие и возмутительные стихи и места самые сильные из революционных сочинений».
Метит автор доноса, естественно, в тех, кто учился вместе с Пушкиным. Он не называет ни одного имени, кроме М.А.Корфа, которого выделяет из массы: «Едва несколько слушали прилежно курс политических наук, и те именно вышли не либералы, как, например, Корф и другие: либеральничали те, которые весьма дурно учились и, будучи школьниками, уже хотели быть сочинителями, судьями всего, - одним словом, созревшими» (тут уже, думается, явный намёк на Пушкина).
Я не буду анализировать весь этот донос, где автор сводит счёты и с живыми, и с покойными (помянуты недобрым словом и И.П.Тургенев – «отец осуждённого в Сибирь», и М.Н.Муравьёв – «отец Никиты, осуждённого»). Он упрекает лицейских наставников: «Никто не взял на себя труда испытать нравственность каждого ученика,.. развить понятия в пользу настоящего образа правления и к сей цели направлять все воспитание юношества, назначенного занимать важные места и по своему образованию давать тон между молодыми людьми». Что дальше? «Дух времени превозмог - и либерализм укоренился в Лицее, в самом мерзком виде. Вот как возник и распространился Лицейский дух, который грешно назвать либерализмом! Во всех учебных заведениях подражали Лицею, и молодые люди, воспитанные дома, за честь поставляли дружиться с лицейскими и подражать им». А дальше даются советы, как этот дух «истребить»: «Для истребления Лицейского духа в свете должно, во-первых, употребить благонамеренных писателей и литераторов, ибо все это юношество льнет к Словесности и к людям, имеющим на оную влияние», «Должно знать всех людей с духом лицейским, наблюдать за ними, исправимых - ласкать, поддерживать, убеждать и привязывать к настоящему образу правления… Неисправимых - без соблазна (sans scandal et sans eclat) можно растасовывать по разным местам государства обширного на службу, удаляя их только от пороховых магазинов, т.е. от войска в бездействии, и от легионов юношей, служащих для виду при министерствах и толпящихся в столицах вокруг порицателей (frondeurs) и крикунов. Должно стараться, чтобы крикуны и недовольные не имели средоточия действия, мест собраний; должно пресечь их влияние на толпу - и они будут неопасны. С действующими противозаконно и явными ругателями - другое дело - об этом не говорится».
Имя Пушкина упомянуто лишь раз – когда речь идёт об «Арзамасе» («Вскоре это общество сообщило свой дух большей части юношества и, покровительствуя Пушкина и других лицейских юношей, раздуло без умысла искры и превратило их в пламень»). Но, конечно же, ясно, что донос метит и в него.
Увы, в наше время всё перевёрнуто с ног на голову. Вот уже читаю в комментариях: «Ф.В.Булгарин был Настоящий Писатель и Просветитель если угодно… А.С.Пушкин по сравнению с ним полный НУЛЬ!..», «Ф.Булгарин… Человеком был Настоящим». А если доносчик становится настоящим Человеком, страшновато делается… К «деятельности» Булгарина по отношению к Пушкину я ещё позднее вернусь, пока же замечу, что, весьма вероятно, именно с доносом Булгарина связана секретная записка директора особенной канцелярии министра внутренних дел М.Я.фон Фока к Бенкендорфу о Пушкине: «Этот господин известен всем за мудрствователя... который проповедует последовательный эгоизм с презрением к людям, ненависть к чувствам, как к добродетелям, наконец, — деятельное стремление к тому, чтобы доставлять себе житейские наслаждения ценою всего самого священного. Это честолюбец, пожираемый жаждою вожделений и, как примечают, имеет столь скверную голову, что его необходимо будет проучить при первом удобном случае. Говорят, что Государь сделал ему благосклонный прием и что он не оправдает тех милостей, которые Его Величество оказал ему».
Но вспомним и о Пушкине. Он в это время полон планов литературных (о них подробнее – в следующий раз), а кроме того, выполняет царский заказ: работает над запиской «О народном воспитании», заказанной ему Николаем I. 30 сентября Бенкендорф написал Пушкину: «Его императорскому величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества. Вы можете употребить весь досуг, вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения: и предмет сей должен представить вам тем обширнейший круг, что на опыте видели совершенно все пагубные последствия ложной системы воспитания».
2 ноября Пушкин уезжает в Михайловское, где его ждут с нетерпением, он в прекрасном настроении: «Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму», - напишет поэт Вяземскому, а С.А.Соболевскому отправит целую «инструкцию», как путешествовать, пометив: «На голос: Жил да был петух индейский».
Записка была написана 15 ноября, однако император не вполне её одобрил. На основании его устного отзыва Бенкендорф сообщил: «Государь император с удовольствием изволил читать рассуждения ваши о народном воспитании и поручил мне изъявить вам высочайшую свою признательность. Его величество при сем заметить изволил, что принятое вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание. Впрочем, рассуждения ваши заключают в себе много полезных истин».
23 ноября Пушкин выезжает из Михайловского в Москву, он полон издательских планов, но… Около села Козырькова он попадает в аварию, о которой сообщит В.П.Зубкову: «Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня; у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать». И вот, «застряв в псковском трактире» до середины декабря, он получает 29 ноября письмо Бенкендорфа с недвусмысленным напоминанием: «Дабы вы, в случае каких-либо новых литературных произведений ваших, до напечатания или распространения оных в рукописях, представляли бы предварительно о рассмотрении оных, или через посредство мое, или даже и прямо, его императорскому величеству… Ныне доходят до меня сведения, что вы изволили читать в некоторых обществах сочинённую вами вновь трагедию».
Начинается новый этап противостояния Поэта и власти.
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь