Семнадцать. Эве было семнадцать.
Стояла поздняя весна, а её возраст и был маем — молодым, прекрасным, распускающимся и полным надежд. Тёплый ветер целовал в лицо и приносил с собой запах сладкой сирени и мокрого асфальта.
Сидя за исписанной партой с закаменевшими жвачками на стыках, она задумчиво смотрела в окно на изумрудную крону тополей, пенящуюся на ветру, будто море, облизывающее берег.
Скоро.
Совсем скоро закончится весь этот заунывный ад — подъём в 7 утра, быстрые сборы, бессмысленное существование на неудобных стульях. Вся пропахшая столовой — хлоркой, кислой капустой и чем-то до омерзения пережаренным на дешёвом растительном масле — школьная форма перестанет прилегать к слишком совершенному семнадцатилетнему телу.
Скоро кончатся озлобленные учителя в позднем климаксе с пергидрольными причёсками, унижающие за непонимание логарифмов. Шайка-лейка одноклассников, пытающихся задеть за постоянное держание особняком и презрительный взгляд. Жёсткие стулья, с торчащими гвоздями, ежедневно раздирающими неудобный капрон . Перманентный стресс и новые изощрённые обманы — только бы не посещать это чёртово логово.
Совсем скоро всё это закончится.
До выпускного оставалось всего-ничего времени, и оставшиеся по программе уроки выглядели глупой фикцией — все оценки уже решены, ученикам плевать на учёбу, учителям плевать на учеников. Все просто хотели поскорее обменяться цветами-аттестатами и распрощаться на веки вечные или хотя бы до редких встреч выпускников.
Большая часть учебного времени занимала подготовка к последнему звонку: безвкусные песни о неискренней любви и благодарности учеников к учителям, сценки уровня “Станиславский уже не переворачивается, а флексит” и прочий парад лицемерия и испанского стыда.
“Ничего-ничего — думала она. — осталось совсем чуть-чуть. В университете всё изменится.”
Эва представляла себя, заходящей в аудиторию университета в струящейся подпоясанной белой рубашке, юбке-карандаше и на высоких каблуках. В этом моменте она ощущала себя на вершине Вселенной. Так мало нужно для абсолютного счастья — вы знали? — просто чувствовать себя человеком.
Когда с твоим мнением считаются. Никто не диктует, что тебе нужно делать, что говорить и как выглядеть. Абсолютная свобода самовыражения и общение на равных.
Никаких бессмысленных предметов — ты пришла в свою стезю, чтобы становиться лучшей. Чтобы ощутить свою ценность. Чтобы наконец заниматься тем, чем хочется. И не “на отвали”, а от души.
Её мысли прервал звонок с урока. Эва вздрогнула и рывком вернулась в реальность.
Класс зашумел, засуетился. Старания учительницы перекричать этот организм фразой: “Домашнее задание — страница 85…” остались проигнорированными. Ирина Петровна, смирись и расслабься. Всем давно уже плевать.
Эва осталась сидеть на месте. К ней подсела Тея — единственная одноклассница, выдержавшая испытание временем. До неё у Эвы было в классе несколько подруг, но их дружба разбивалась то о первые серьёзные отношения, то о расхождение интересов, то о предательства. Тея пришла сравнительно недавно — в десятом. Её появление вызвало бурю эмоций у всех.
Виной тому был её внешний вид. Она была божественно худой, носила разноцветные лосины и яркий макияж. При этом она никогда не вела себя вызывающе, даже наоборот — всегда была тихой и отстранённой. За спиной её обсуждали и посмеивались, обзывая различными вариациями названия представительницы древнейшей профессии.
Эва сразу увидела в Тее родственную душу, почувствовала нутром. Хотя их дружба началась с того, что Эва задала весьма странный вопрос — сколько весит будущая подруга.
— Извини, если это нетактичный вопрос, — писала она ей вк. — Просто у тебя такие красивые ноги — эстетический оргазм.
Тея не посчитала вопрос странным, и так началась их дружба.
— Эй, — спросила Тея. — будешь кекс?
Эва улыбнулась.
— Нет… спасибо.
Тея нахмурилась.
— Да ладно, не говори, что опять!
— Прекрати, ну. Тебе легко говорить. В тебе веса на треть меньше, при том, что ты питаешься фастфудом, пивом и сахаром.
— Ты красива такой, какая ты есть! — Тея положила холодную ладонь на её руку.
— Да ну, отстань. Не буду я твой кекс. Выпускной скоро. Хочу надеть платье в стиле Одри — с открытыми плечами.
— Ты странная, — улыбнулась Тея.
— Ага. Взаимно, — улыбнулась Эва в ответ.
— Я, кстати, этого платья раньше не видела у тебя. — сказала Тея, кивнув на сегодняшний аутфит — лёгкое, молочное, с кружевным рукавом, поверх которого Эва для приличия надела “школьную” жилетку.
— А это… — смутилась Эва. — сегодня же репетиция вальса, я буду танцевать с тем… Высоким, из десятого “Б”, помнишь? Не хочу танцевать в этой зачуханской форме.
— А, да, точно! А я решила даже не участвовать в этой вакханалии. Но пацанов бы всё равно не хватило на всех.
— И слава Богу, — улыбнулась я.
— Точно, — подтвердила Тея.
Прозвенел звонок и Тея, кивнув, отправилась на свою последнюю парту. Эва же была подслеповатой барышней и вынужденно обитала ближе к доске.
Следующим уроком был хит программы — “обожаемая” абсолютно всеми алгебра. Вела её дамочка бальзаковских лет по прозвищу Лохматая из-за своей невероятной причёски, торчащей во все стороны. У Эвы же было собственное, более лаконичное прозвище — Мразь.
Иным словом эту яркую персону было трудно описать. Её характер просто не давал поступить иначе. И, хотя Эва не озвучивала вслух своих мыслей, как и желания однажды подкараулить её у подъезда и случайно сбросить с пятого этажа на её голову крышку от канализационного люка, многие бы поддержали её убеждение.
Мразь заслужила своё прозвище за ряд поступков, совершивших в адрес Эвы и других людей. Например, за публичную порку: Мразь утверждала, что Эве не место в гимназическом классе, и такая тупица как она, может в будущем разве что улицы мести или стоять на панели. Чем были обусловлены её слова? Тем, что Эва списала домашнее задание по алгебре. Такие дела.
В 10 классе у Эвы начались панические атаки, но тогда она ещё и не понимала, что с ней происходит. Когда ей говорили что-то неприятное, у нее поднималось давление, учащался пульс, кололо сердце, и она начинала бесконтрольно рыдать, даже если того совсем не хотела.
Как-то раз такой приступ случился на уроке алгебры. Все подумали что у Эвы плохо с сердцем, и соседка по парте отвела её в медпункт. Там ей сказали, что раз это повторяется уже четвёртый раз за две недели, пора ехать в больницу, прямо с урока.
Когда Эва зашла в класс, чтобы забрать свои вещи, одноклассники из числа нормальных ребят стали обеспокоенно спрашивать, что с ней.
— Нужно ехать в больницу, мне уже вызвали скорую.
— А можно вести себя потише? Вообще-то у нас тут урок, и никому неинтересно, куда тебе там нужно ехать. — сказала Лохматая.
Эва одарила её презрительным взглядом, собрала свои вещи и молча вышла из класса.
— Начинаем урок, — своим гнусавым голосом сказала Мразь. Отличительной чертой её было то, что она никогда не здоровалась.
“Пошла на***” — мысленно (к сожалению) ответила ей Эва.
— Сейчас назову фамилии тех, у кого выходит спорная оценка.
Среди них, безусловно, оказалась и Эва.
— Ты понимаешь, — обратилась Лохматая к ней, — что у тебя выходит между двойкой и тройкой?
“А ты понимаешь, что мне плевать?” — подумала Эва, но промолчала.
— У тебя половина контрольных написаны на два. Домашнее задание ты списываешь. Что ты вообще собираешься после школы делать? А как планируешь заканчивать? Ты с таким аттестатом будешь не нужна никому, ты понимаешь это? Хоть что-то есть у тебя в голове?
Пульс Эвы участился. Она закрыла глаза и как мантру повторяла про себя: “Скоро это закончится. Скоро. Это. Закончится.”
