- Джоб? – вспоминает, как по-английски «работа».
- Велл? – вспоминает, как по-английски вообще хоть что-нибудь.
- Джоб?
- А, йес, йес, джоб...
- Камон.
- Велл?
- Твенти долларс... ин... ин... – показывает часовую стрелку наручных часов, обводит круг.
- О, йес... – показывает два больших пальца.
- Камон.
- Э-э-э... ту клин? Ту кэрри? – делает жесты, как будто что-то подметает, что-то несет, что-то грузит.
- О... но, но...
- А-а-а... э-э-э... ту билд?
- О, но, но... камон, камон... гуд джоб... гуд... твенти долларс ин... – снова показывает на часовую стрелку.
.
Больше всего мне нравилось выходить из дома – на полминуты, не больше - и проверять почту – особенно летом, когда можно было не надевать пальто, а прямо так, сбегать по лестнице, распахивать дверь, откуда июль дышал зноем, - и спешить по дорожке к почтовому ящику. Я чувствовал себя ужасно важным и нужным от того, что тоже что-то делал в доме. Даром, что нам никто не приносил никакую почту, и проверять было нечего, и в почтовом ящике давным-давно свила гнездо малиновка. Даром, что не было никаких нас, был я один-одинешенек в старом особняке, стоявшем на окраине... на окраине ничего, на окраине самого себя, потому что больше в округе не было никаких домов. Даром, что мне было уже сорок два года – возраст, в котором можно было гордиться чем-то большим, чем проверка почты в почтовом ящике. Даром, что меня не было в живых уже десять лет, и я сомневался, что проверять почту входит в обязанности покойного – да вообще, кому бы пришло в голову писать письма давно умершему.
Тем более, представьте мое изумление, когда однажды утром, дойдя до почтового ящика, я обнаружил в нем два письма на мое имя. Я даже с трудом догадался, что письма адресованы именно мне, потому что напрочь успел забыть свое имя – Изок Абара. И, тем не менее, в ящик были аккуратно – чтобы не потревожить малиновку – воткнуты два письма на имя Изока Абары.
Честно говоря, поначалу я растерялся, да и не поначалу тоже: я не знал, может ли умерший прикасаться к вещам материального мира, брать их в руки, - мне казалось, мои пальцы будут проходить сквозь бумагу, или конверты беспомощно упадут к моим ногам, улетят, подхваченные ветром. К сожалению, мои пальцы плотно сжали письма, осторожно вытащили их из ящика. Я говорю – к сожалению – потому что уже тогда у меня было предчувствие, что весточки неведомо откуда не несут мне ничего хорошего. Может, поэтому я так долго сидел над конвертами, когда принес их в дом и бросил на запыленный стол – мне не хотелось смотреть на них, мне не хотелось их видеть. Я даже говорил себе, что можно отложить письма – на час, на день, на неделю, сославшись на неотложные дела, как будто они у меня были, неотложные дела – а потом и вовсе забыть про странные послания. Так я и решил сделать – почти-почти-почти – когда любопытство взяло верх, и я все-таки вскрыл первый конверт – без обратного адреса.
Я перечитывал – и не понимал, что значит – Хольм еще жив, какой Хольм, кто такой Хольм, и такое мне дело до того, что он еще жив, чего мне беречься...
Так я думал, пока не перевел взгляд на собственное тело, лежащее на дорожке у почтового ящика. Я настолько привык к своему трупу, что даже не обращал внимания на остов, усеянный пылью и пожухшими листьями. Но на этот раз во мне будто что-то торкнуло – я впервые за много лет задумался, а что, собственно, со мной случилось, первый раз по-настоящему посмотрел на отрубленную голову, лежащую чуть-чуть в стороне от тела – настолько чуть-чуть, что со стороны могло показаться, что все нормально, тело просто медленно истлевает и рассыпается. Но нет, когда я как следует, посмотрел на шейные позвонки, то понял, что больше не могу отвергать очевидную истину – кто-то отрубил мне голову.
Кто-то...
Кто-то...
Хоть убейте, я не помнил, как это было. И было ли вообще. И имя Хольм мне ни о чем не говорило – или это была фамилия, я не знал.
Берегитесь.
Хольм еще жив.
Еще на свободе.
Первым желанием было покинуть дом, за много лет ставший для меня почти родным – и отправиться на поиски другого убежища, о котором не знает Хольм, кем бы он ни был. Кажется, это был не мой дом – не здесь я родился, не здесь прошло мое детство и юность, не этот дом я покупал для своей большой семьи, которая так и не получилась, не здесь хотел провести остаток жизни – этот дом появился в моей судьбе совершенно случайно, когда меня убили – и наши с домом судьбы связались навек.
После таких откровений мне тем более страшно было открывать второе письмо – правда, на нем был какой-то чуть ли не государственный штемпель. Я уже ожидал, что в конверте окажется какая – то ошибка – например, меня осуждают за неуплату налогов, которые я не могу платить уже десять лет как, потому что меня десять лет как не существует. Однако, содержимое конверта превзошло все мои ожидания – я долго вчитывался в строчки, вспоминая, когда вообще последний раз что-то читал. В письме мне, Изоку Абаре, срочно приказывали явиться в город для прохождения службы – как и всем душам. Это казалось абсурдом, безумием каким-то, с какой радости души вообще должны проходить какую-то там службу – так я сказал себе. И тут же спохватился, что – что я вообще знаю про души, как они живут, что они делают, я сам не так давно стал душой, и не вправе рассуждать, что можно делать душам, а чего нельзя. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как покинуть дом, который я считал почти своим – и отправиться в город, надеясь убить этим сразу двух зайцев – пойти на службу, на которую мне было велено пойти, и укрыться от Хольма, - кем бы он ни был – чтобы он не нашел меня.
И главное, я – первый раз за все эти годы – почувствовал себя действительно полезным...
(продолжение следует)
