"... Горестно взревев про себя:
"Мне черепах никто не дарил!.."
Ф. Искандер, "Сандро из Чегема"
Герой должен умереть. Умирать. Желательно, конечно, в конце, но не принципиально. Главное, что он должен умереть. Это знают все. Герой не встречает девяностолетие в окружении праправнуков, покачиваясь в кресле-качалке на веранде собственной виллы на берегу теплого моря. Он умирает в расцвете сил, на пике, и вряд ли этот пик приходится на девяностолетие…
Герой должен умереть. Если герой доживает до конца книги или фильма, где его ждет банальное человеческое счастье с любимой женщиной, детьми и канарейкой на кухне, а потом сразу титры, то он перестаёт быть героем. Он - так, что-то мимоходом, эпизодичное, слегка пренебрежительное. Если герой под занавес сливается в страстном поцелуе со спасенной принцессой, а под окном высокой башни его ждет верный вертолет, бригада фэбээровцев и убитый дракон, то он - всего лишь сказка, миф, девчачий кумир и, в крайнем случае, слегка-легенда. Но не герой. Потому что герой должен умереть.
Так должно быть. ДОлжно. Зритель должен заливаться слезами. Зритель должен печалиться и сокрушаться. Зритель должен жалеть, жалеть то благородство, простоту, порывы, чистоту души и потерянные идеалы, которые ушли, рухнули, растворились и погибли вместе с героем. Только потеря, абсолютная и безвозвратная, зримо, явственно и ощутимо обозначает, обостряет и возвеличивает ценность того, что потеряно. Поэтому герой должен умереть. Чтобы знали. Чтобы понимали. Чтобы жалели о потере.
Да, это мазохизм. Мы идем на драму, мы смотрим трагедию, мы читает книжку с несчастливым концом, чтобы проникнуться печалью. Искренней, до душевного дна, до глубинной боли, которая - как в детстве, бесконечна во всех направлениях и неизбывна. Нам это надо. Нужно. Чтоб понять, что еще не зачерствели…
"Широколобый" - трагикомедия. Начинает позитивно и веселенько. Горы, луга, птички, буйволы, маленькая высокогорная деревня. Пляшут телята, хрюкают свиньи, человек с лицом, измазанным блестящей краской, изображает трактор. А вот - тот, кто главный. Широколобый. Один герой в трех актерах, в черном, белом и красном костюмах (к слову, красный и черный - Юрков и Кишко - хороши до неприличия). Выходит орущий пастух. Постоянно орущий пастух. Бегает туда-сюда кашляющий грузовик. Пляшут с бубенцами чудесные любови главного героя. А еще забавно попискивает хозяин первой любви, аляповатый, худой и длинный, с прекрасными фальцетными нотками в голосе и в полосатом цилиндре. Смотришь на всё это, улыбаешься и не веришь в составную часть "траги" этой комедии. Чушь-чушь.
Второй действие - как раскаленная сковорода. Не обжечься невозможно, слишком близко. И больше похоже на дурной сон. Плохой сон. Красный свет. Опущенный вниз каркас осветительных приборов верхнего света. На удивление костяной звук ударов деревянных молотков о деревянные же доски загона. Музыка по нервам. И нагнетаемое текстом чувство оставления. Тебя оставили. Здесь. И насовсем. Дальше - всё.
Герой должен умереть. Помним. Искандер знал, как должен уйти Герой. И его Широколобый уходит так, как позавидуют многие. Море, солнце, чайки, бесконечное чувство свободы, умиротворение, отсутствие страха и боли. И немножко трусливых людей. "Предзакатное море переливалось розово-сиреневыми бликами. То там, то здесь из воды вылетала кефаль и, на миг проблеснув в воздухе, плюхалась в родную стихию. Белые дома города, и мягкие, пушистые холмы над ними, и цепи дымчатых гор, уходящие в бесконечность неба, и далекие, но различимые для любящего глаза пятна голых утесов над Чегемом - все, все утопало в примиряющем свете закатного солнца. И это же солнце озаряло могучую голову Широколобого и горело в его открытых, прямых, немигающих глазах. Со стороны могло показаться, что буйвол плывет и плывет, догоняет и догоняет моторную лодку. Но со стороны некому было посмотреть, да и нет в этом мире сторонних".
В конце все актеры выходят на сцену. И на фоне "живой" картинки прибоя, играющей на безумствующем полотне экрана, они долго, протяжно и усиливающе держат, тянут, нагнетают обычное "ааа". А ты сидишь в зале и плачешь. Потому что жизнь кончилась. Потому что справедливость не восторжествовала. Потому что тебе, закостеневшему, обыденному, уставшему, бесконечно жаль Героя. Который умер, как и полагается Герою. Потому что Герой должен умереть.
Повторюсь. Жалеешь не буйвола. Жалеешь Героя. И немного - себя.