"Если бы мне год назад сказали, что я буду раздавать домовят, я бы ни за что не поверила..."
Я видунья или ведунья – духов вижу, травы ведаю и заговоры знаю.
Как ни назови – не ошибешься. Только экстрасенсом кликать не советую. Прокляну! И снимать порчу не стану.
Шибко уж среди них шарлатанов развелось, что только деньги в кошле и чуют. Человек к ним с бедой приходит, а они последнее отымают. Ненавижу таких!
Дар мне от бабки моей передался. Самая сильная шаманка была среди удэгейцев в предгорьях Сихотэ-Алиня. Камлала, духов изгоняла, гадала по бараньей лопатке и куриным потрохам.
Первый раз дар проявился, когда отца хоронили. Мне только-только семь исполнилось. Стою у гроба рядом с матерью. Она распласталась над телом, словно раненая птица.
- Как же я без тебя буду? – голосит надрывно. – Я же тебя… А ты… Как же…
Я маму пытаюсь успокоить. Глажу ладошкой по спине.
И тут меня тряхнуло. От боли в висках ослепла на миг. А когда зрение вернулось – отца увидела. В гробу он холодный, восковой и… чужой в этом чёрном костюме.
А рядом с мамой – родной, в старой кожанке и джинсах. Так одет был, когда в свой последний рейс уехал. Стоит и ладонями мать по голове гладит. Бурыми от въевшегося в них солидола. Я хотела ещё раз ощутить его тепло. Обнять, прижаться. Не смогла. Рука через него прошла.
- Мама. Мамочка. Не плачь, родная, – трясу её за плечо. Хочу, чтобы она объяснила, как отец сразу в двух местах оказался. – Папа говорит, что любит тебя. Сильно-сильно. Ругает себя, что не послушался, когда ты запретила ему ехать.
И пальцем тычу в его полупрозрачную копию.
- Гальку-то жалко, - шепчутся соседки-сороки за спиной. - И муж умер, и дочь, похоже, умом тронулась. Жалко-то как! Какая семья была! А сейчас…
Мать не захотела жить без отца. Сломалось что-то в ней после его смерти. Сначала плакала постоянно, а на девятый день повеселела, ходит – улыбается и разговаривает сама с собой так, будто папа всё ещё с нами.
А он ушёл. Попрощался со мной на сороковину и ушёл.
Отцова сестра приехала к нам, чтобы помогать по хозяйству да за матерью хворой ухаживать. А как опеку над нами оформила, то сдала её в психушку, меня – в детдом. Тварь! Аглаюшка, солнышко. Аглаюшка, деточка. Гадина! Добренькой прикинулась, заботливой, а сама?.. Чтоб ей руки-ноги выдрать да местами поменять! Тьфу!
Спасибо бабке, забрала оттуда и с собой увезла. Объяснила, что я не сумасшедшая – дар у меня. В нашем роду передаётся через поколение по женской линии. Обучила им управлять, травки от хворей разных показала. Я отвары из них готовила и заговаривала, как она советовала. А как повзрослела, уехала к своему месту силы, обжилась, стала людям помогать.
Они находили меня сами.
С год назад на пороге появилась женщина. От переживаний настолько высохла, будто не идёт, а ветер сам ёе носит, болезную.
- Спаси сыночка моего, Аглаюшка, - на колени бухнулась, за ноги хватает, слёзы из глаз катятся. - На тебя вся надежда. Совсем сгинет ведь от водки проклятущей! Доконает его зараза эта.
Люди заблуждаются, когда змия зелёным называют. Цвет его у каждого пьяницы свой. Сынка этой несчастной жрала тварь фиолетового окраса с ярко-оранжевыми полосами по всему туловищу. Её головы выходили из груди бедолаги – одна вцепилась в мозг, другая – в печень клыки вонзила.
С гадиной пободаться пришлось. Шибко жить хотела, зараза. Но я таких убивала ещё в ту пору, когда у бабки жила. Справилась и сейчас. Травки нужные женщине дала, чтобы сына поила. Дыру внутри его души зарастить надобно, а то на освободившееся место другая нечисть прискачет.
Закончила с ними. Иду к автобусной остановке. На окраине деревни по горелым развалинам топчется домовушка. И так проникновенно в остов печной трубы воет, так жалобно, что слёзы на глаза наворачиваются. Не смогла пройти мимо – взяла к себе.
Мой домовой бушевал поначалу.
- Я в доме хозяин! Неча пришлых привечать! – кипел, швыряясь чугунками да ухватом размахивая. – Пущай катится туды, откель пришла!
- Где ты был бы, если бы я тебя к себе не взяла, а? – усовестила его.
Осерчал, ушёл за печку дуться. Потом остыл, хозяйство своё Кузьминичне показал. Стали жить в ладу и согласии да вдвоём за домом присматривать. С месяц назад чего-то шумно стало. Никак Кузьмич за старое взялся? Хотела отругать, огляделась по сторонам… Мама рОдная! С прибавлением меня! Мало мне этой парочки, так теперь ещё пяток кузьмёнышей появился.
Малышня посудой кидается, пучки с травами путает, кота уездила. Раньше мой Барсик шнырял везде, мышей гонял. Сейчас лежит бедолага, лапы в стороны раскинул, язык вывалил, глаза закатил. Мяты кошачьей под нос сунула, чтобы ожил, порадовался. Котяра так на меня глянул, последней собакой себя почувствовала.
Люди добрые, возьмите домовёнка!
Ест он мало – по неполной плошке сметаны аль молочка раз в месяц. Нальёте, поставите в его любимое место.
Как место распознать? Где домовёнок боле всего шуршать будет – там и ставьте. Посуду не трожьте. Сам и помоет, и уберёт. Я приучила.
Пользы от них – не счесть.
За домом присмотрят, скотину обиходят, гостя с недобрыми намерениями восвояси завернут. Если лиходей именно к вам пакостить идёт с порчей какой, то и с порога спустят.
Домовой один на дом полагается, чтобы в семье лад был, а в кошле – достаток. У меня же на небольшое село хватит: Кузьмич, Кузьминична и пяток кузьмёнышей.
Возьмите, а я вам в придачу приворот сделаю или болезнь заговорю. Всем помогла, кто обращался. Ни от кого худого слова не слышала.
Найти меня просто. Поездом до Томска, дальше – 127-м автобусом с автовокзала до остановки «Деревня Кочетовка». Спросите Аглаю. Мой дом всякий укажет.
Возьмите!
Пожалуйста!
Пока они мне избу по брёвнышку не раскатали!
