На часах три. Мама уехала, и я снова могу спать в её кровати. На улице гром, в голове что-то про «пустое место, где мы любили», а в чашке к старому пакетику чая подселился новый.
Я провожала маму на вокзал. Там, стоя на перроне и улавливая знакомый, впитавшийся с детства в самое тебя запах, я вспоминала время, проведённое в поездах. Как ты забирался в туалет, тайно открывал окно, высовывал голову и, задыхаясь от резкого ветра в лицо, смотрел на плохо выглаженные тени вагонов, которые неслись прямо по столбам, траве и синим от сырости оврагам.
Или, забравшись на верхнюю полку, которая была отвоёвана с боем у мамы («упадёшь»), после трёх партий в карты, якобы выигранных у отца («крыто»), ты смотрел на деревья, которые появлялись то огромной толпой, то по одному; они поворачивались всегда одинаково протянуто равнодушно, иногда открывая между собой тропику или дорогу. И эта анонимность пейзажа потом ещё долго не отпускала тебя («куда она ведёт?»).
В Петербурге меня всегда ждал на вокзале дед. И я задолго, когда ещё не показался даже край перрона, прилипала к окну, чтобы первой заметить его напряжённо-строгое лицо и взгляд, равнодушно скользящий по пыльным стёклам. Однажды я приехала к деду в своих первых в жизни джинсах. Я не могла насмотреться на них, а дед на меня.
Сейчас все тексты пишутся с глубокой моралью, и, если вы ждёте её здесь, то напрасно. Единственная причина появления этого текста на свет – моя бессонница, или влюблённость, или современные поезда, в которых из-за кондиционеров больше не открываются окна.