(книга "Зацветает Миндаль")
Это сейчас я работаю в одной швейцарской фирме. Катаюсь на электромобиле по швейцарским городкам, деревням и хуторам и доставляю местным жителям посылки и пакеты. Работа не очень утомительная, и даже интересная – всё на свежем воздухе. Красивые пейзажи, завораживающие места, чудные виды на горы да на лужайки с мирно пасущимися коровками, овечками и лошадками. А по вечерам в ясную погоду тут особенно красиво. Звёздное швейцарское небо в горах становится как бы прозрачнее, глубже и ближе. В абсолютной вечерней тишине кажется, что звезды, едва подрагивая, тихо и непрерывно звенят. Но иногда тишина становится такой завораживающей, всепоглощающей, давящей и обволакивающей – совсем, как у нас – в мурманском Заполярье в ясную погоду.
В такой же тихий и ясный день похоронили нашего папу. Без меня. В тот день я не смог быть рядом с ним и проводить его. Я был здесь - в Швейцарии. Чёртова короновирусная пандемия не позволила мне вылететь к отцу, чтобы проводить его. И вот поздним вечером под звёздным траурным небом я остановился вдали от населённых пунктов – посреди просёлочной дороги. Выключил фары, открыл дверь электромобиля и вышел из него. Надо прийти в себя. Осмыслить и осознать всё случившееся. И вот сейчас я сижу на свежей весенней траве у пыльной обочины в тихой темноте и в полном одиночестве. Сижу и вспоминаю давнюю историю из моего беззаботного и счастливого детства.
Тогда мне было года четыре… или пять. Однажды солнечным морозным утром папа вернулся со службы – он сменился с дежурства и теперь в хорошем настроении пришёл домой. Погожая зимняя погода для Мурманска – довольно-таки редкое явление и поэтому он решил этот свободный день посвятить лыжной прогулке в лес. Я тогда ещё не умел ходить на лыжах и поэтому мне достались санки с длинной верёвкой. Папа же был на лыжах. Помню, как сейчас, они были такие узкие и длинные, белого цвета и на них что-то было написано синими латинскими буквами. Это потом, лет десять спустя, в нашем гараже я нашёл их на антресолях и смог прочитать абсурдную надпись эстонских лыж, сделанных в городе Пярну, на которых было интригующее название «Pisi Visu».
Папа с трудом усадил меня в санки – такого неповоротливого и неуклюжего – в чёрной мутоновой шубке. Шубка была широкой и очень неудобной, тяжёлой с высоким вечно стоящим воротником от повязанного назад шарфом. Рукава её почти не гнулись и поэтому руки мои были ограничены в движениях и постоянно были разведёнными в стороны. В этой шубейке я походил на мальчика-колокольчика из известной сказки Лескова про музыкальную шкатулку.
Папа привязал к своему поясу специально подготовленную для этого особого случая длинную верёвку от санок, стал на лыжи и мы помчались от дома в лес на большую и широкую горку, которую все почему-то называли «Солдаткой». Эта горка находится совсем близко от нашего дома – в каком-то километре, но в те года мне это казалось далёким и увлекательным путешествием, полным приключений и неожиданностей.
И это было счастье!
На укатанной Солдатке в тот будний день не было ни души. Поэтому мы в полном одиночестве славно катались с горы, и никто нам не мешал быть счастливыми. Я стремглав летел вниз на своих санках, а папа – рядом со мной – на лыжах. Было невероятно страшно от скорости, безумно весело и беспредельно счастливо от всего происходящего.
Как папа ни старался на вершине длинной и большой горы каждый раз точно направлять санки со мной по прямой точно вниз, непослушные салазки почему-то всегда норовили свернуть с этой траектории и улететь в мягкие большие сугробы. Там я на скорости опрокидывался в ледяную перину, барахтался в пушистом снегу, кричал от счастья и радости. Папа – такой весь поджарый и высокий в чёрном спортивном костюме – тут же подлетал на лыжах, бухался ко мне в сугроб и, весь облепленный снегом, тоже барахтался рядом и громко смеялся, вызволяя меня из снежного плена. И яркое полярное солнце радовалось вместе с нами ослепляя нас мириадами снежных бриллиантов, круживших вокруг нас в неистовой пляске. А неуклюжие длинные и угловатые голубые тени на снегу неистово старались поспеть за нашей бесшабашной вознёй.
Но вот как-то папе удалось направить санки так, что я проехал от опоры ЛЭП вниз по прямой на огромной скорости. И у подножья горы санки вдруг резко приняли вправо и, описав невероятную траекторию по большой дуге, на скорости вдруг свернули в сторону - на другую горку - поменьше. Санки промчались вниз уже и по этой горке, и подпрыгнув несколько раз на кочках, мягко уткнулись в сугроб.
Я сидел неподвижно в санках в полном одиночестве в окружении огромных сугробов, да невысоких худощавых берёзок с усталыми ветвями, склонившимися от тяжёлой белоснежной ноши. Внезапно свалившаяся оглушающая и даже звенящая тишина пыталась меня расплющить, уничтожить, поглотить. От этого мне стало жутко и очень страшно, и я нервно поёжился в санках. Полозья оглушающе проскрипели на снегу. От неожиданности я вздрогнул и стал выкарабкиваться из непослушных санок. Напяленная на меня чёрная мутоновая шубка была широкой, тяжёлой и очень неудобной, поэтому без посторонней помощи самостоятельно вылезти из санок было очень тяжело.
- Пааап ! – пронзительно крикнул я, сам себя оглушая. Но белое равнодушие зимы тут же поглотило мой крик.
- Папааааа! – закричал я снова, ожидая помощи, но тут же, словно в насмешку на до мной, громко прокаркала одинокая ворона, сидящая неподалёку на заснеженном дереве.
Мне стало совсем страшно. Я был один! В таком огромном холодном и злом лесу! Папа меня потерял и где-то сейчас наверняка ищет меня в сугробах! Надо же поскорее ему помочь найти меня!
Я резко наклонился и выпал из санок. Кое-как встал! Огляделся по сторонам с беспомощно разведёнными в сторону бесполезными руками. Белая вязанная шапочка неприятно щекотала шею и щёки, а на глаза непослушной пеленой из-под шапочки наползал белый в мелкую серую крапинку платок.
- Пааапаа! – я развернулся лицом к маленькой горке и сделал шаг навстречу папе.
Ни-ко-го!
Сделал ещё шаг и упал, запутавшись своими тяжёлыми валенками в этой дурацкой длинной верёвке от санок. Руки в неудобных рукавах шубки не слушались, и поэтому я бухнулся на жёсткий укатанный снег носом. Тут же из глаз обжигающим кипятком брызнули слёзы. В носу что-то захлюпало, а во рту почувствовался железноватый привкус. Вдобавок ко всему я ещё и губу до крови прикусил. Было больно, обидно и ужасно одиноко.
- Пап! Папа! Папочка! - я лежал животом вниз на жёстком укатанном лыжниками снегу беспомощным одиноким тюленьим детёнышем. Одной рукавичкой перед собой я выводил непонятные дуги. А большой палец другой рукавички почему-то оказался у меня во рту. Из глаз лились горючие слёзы, в носу всё пузырилось и хлюпало.
- Папочка, я туууут, - я лежал одинокий и потерянный. Лежал такой беспомощный, и тихонечко скулил, посасывая лохматый большой палец рукавички.
И тут что-то с громким шелестом подлетело ко мне, обдало лёгкой снежной пудрой. Затем подхватило меня кверху и подняло ввысь - к самому бездонному голубому небу! По глазам полоснуло ярким солнечным золотом! Ослепило и мгновенно осушило мои глаза! Я увидел под собою заснеженную горку, деревья, безбрежное поле замёрзшего болота и белый рафинад нашего дома.
Испуганная ворона взлетела с дерева, уронив снег с ветки, и тут же шарахнулась от меня – нам в небе вдвоём с ней было тесно!
Я летел над заснеженным миром такой радостный и весёлый!
Страх исчез! Мной овладело ощущение неземного счастья!
- Папа! Папочкааа!!!! – скулил я уже от счастья, что я ему помог меня найти.
- Что? Что случилось? – раздался снизу взволнованный голос папы, - Ты больно ударился? – он опустил меня и стал разглядывать моё лицо.
- Неет! – я шмыгал носом.
- А чего же ты тогда плачешь? – улыбался папа.
- Это я так тебя звал! Ты же потерял меня!
- Ну-у, кто же так зовёт в лесу? – улыбнулся папа. – Вот как надо... Эге-ге-гееееэээй! – громко прокричал он.
Зловещая зимняя тишина треснула и рассыпалась на множество осколков, бисером осыпавшихся под яркими лучами зимнего солнца множеством снежинок. В моих ушах зазвенело и тут же сквозь этот звон до меня долетело эхо папиного голоса!
- Папа… папочка! Я нашёл тебя! – маленькой обезьянкой я обхватил непокорными рукавами своей неудобной шубейки папину шею и сильно прижался к его щеке.
- Папа… папочка… - всё шептал и шептал я, поджав под себя ноги, сидя на свежей изумрудной траве. А вокруг меня - только равнодушный траур швейцарской ночи да холодный свет мерцающих звёзд, да такая же, как тогда уничтожающая и всепоглощающая звенящая тишина. Я сидел на пыльной обочине и отчего-то пальцами выводил непонятные фигуры. А по щекам текли горькие слёзы невосполнимой утраты, и в носу предательски хлюпало и неприятно щекотало… как тогда.
А я всё сидел и ждал, когда вдруг что-то снова прошелестит сейчас совсем рядом со мною. Обдаст меня снежной пудрой! И кто-то такой совсем родной и сильный вдруг подхватит меня на руки, и снова вознесёт меня к бездонному небу! Осушит мои глаза, и я вновь увижу ту самую заснеженную горку, белый безмолвный лес и наш белоснежный дом. И я вновь обхвачу папину шею и прижмусь к его щеке…
В какой-то момент мне вдруг стала ненавистной эта степенная угнетающая тишина швейцарской ночи. Нужно сейчас же! Как можно скорее порвать эту тишину, разбить её на тысячи осколков, как когда-то разбил её мой папа! Я набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть папино «Эге-ге-геээей» и… со сдавленным стоном бессильно выдохнул.
Только теперь к своему ужасу я осознал, что отныне я больше никогда уже не услышу ни папиного голоса и ни его эха в ответ. И я больше никогда не обхвачу папиной шеи и не прижмусь к его щеке со словами «Папа… папочка! Я нашёл тебя!»
В этой жизни больше уже никогда...
А ровно через год после его смерти я написал стихи.
А мы скучаем по тебе
И без тебя нам очень трудно
Ты защищал нас, а теперь
Осиротели дети, внуки
Ты скромным был, не лез вперёд,
Не рвал с чужих венков награды,
Детей своих всегда учил
Бороться и крушить преграды
Преграды подлости и лжи,
Неверья, гадости и фальши,
Чтоб сыновья смогли нести
Твой ясный свет по жизни дальше!
Твой яркий образ, светлый лик
Для нас – как ясное явленье…
И твой уход… не громкий крик,
А словно тихое смущенье
Как будто что-то не успел,
Как будто что-то позабыто…
Как будто кто-то вдруг посмел
Спугнуть неосторожным бытом.
Заботой, лаской и почтеньем
Ты напитал нас навсегда!
Теперь, с таким благоговеньем
Нам жизнь открыла берега!
Прости, мой папа, я солгал!
Ты есть! Сейчас! И ты – поныне!
И смертью смерть свою поправ
Ты памятью детей всесилен!
Прекрасный муж! Заботливый отец!
Что в наши дни довольно редко!
Наш папа просто неспеша
Ушёл всего лишь на разведку…
18.03.21 (Базель, Швейцария)
© Алексей Сафронкин 2021
Другие истории из книги «ЗАЦВЕТАЕТ МИНДАЛЬ» Вы найдёте здесь.
Если Вам понравилась история, то не забывайте ставить лайки и делиться ссылкой с друзьями. Подписывайтесь на мой канал, чтобы узнать ещё много интересного.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.