Антижизнь
- Какие планы у тебя дальше, Шершень? – спросил Лысый, закурив сигарету и звучно выпуская дым.
- Планирую заскочить в Эльку, посмотреть, как изменилась родная дыра за столько-то лет. Может, сходишь со мной? Сам, небось, давно не был там?
Путь до Эльки от избушки Лысого занимал три дня пешком по тайге, а затем ещё часа три пешим шагом по просёлочной дороге, по которой, в основном, ездит старый, синий пазик, возящий людей в район, и газель, доставляющая в городок продовольствие.
Погода стояла спокойная, светило золотое осеннее солнце, дул лёгкий ветерок, шевеля и сбрасывая жёлтые листья с дрожащих осин. Солнечный день уже заметно становился короче. Ослепляющие лучи солнца сквозь ветки деревьев пятнами ложились на землю, но тепла уже не давали. Поутру уже ложился иней, а капельки росы в паутине застывали и висели словно бусы.
У Тубы в тайге начали проявляться остовы его инстинктов хищного зверя, он пытался охотиться на птичек, потешно выпрыгивая из кустов, раскидывая свои висящие кудрявые уши в разные стороны. Каждый раз он терпел неудачи, но не унывал и пробовал снова, а на морде его явно виднелось подобие улыбки. Мужчины вели долгие разговоры, повествуя друг другу о своих долгих похождениях друг без друга. Вечерами пили самогон и подолгу засиживались у костра. Так, весело и беззаботно и прошли три дня дороги через таёжные дебри до родного городка.
***
Шершень был вне себя, войдя в городок. Той уютной, убранной и аккуратной Эльки будто и не было на этом месте. Всюду царила небывалая разруха, и не верилось ему, Шершню, что он когда-то здесь жил. Складывалось ощущение, что над городком кто-то варварски поиздевался, перевернув здесь всё с ног на голову. Не могло уложиться в голове у человека, находившегося пятнадцать лет в изоляции от общества, что люди, оставшиеся здесь доживать, на самом деле вымирают и деградируют, уничтожая всё приятное и живое в месте своего житья одним только присутствием. Парадокс, но всё, что люди созидали долгие годы, пока функционировала часть, сами же люди начали уничтожать, будто бы режим, задаваемый им военными требованиями, был необходим для нормальной жизнедеятельности. Они разбивали выложенные вдоль дорог бордюры, обычно всегда побеленные и чистые, чтобы достать из них арматуру и пропить ее, а бетонными осколками отсыпать тропинку у своего дома. Они засыпали в образовавшиеся ямки на дорогах мусор, в надежде, что дорога станет лучше, а на самом деле просто потому что лень вывозить мусор на свалку. Мусор в этих ямках гнил, и из-за постоянной сырости, ямки разрастались и медленно, но верно заполоняли собой всю дорогу.
Люди будто сошли с ума. Потеряв ответственность, они утратили понимание того, что все их беды исходят от них же самих. Местная торгашка палёным спиртом Альбина, допустим, жаловалась на алкашей, что постоянно лезут к ней в дом, пытаясь обокрасть. Местный коммерсант Васихин жаловался на то, что у него вечно воруют продукты, не понимая, что его цены в полтора раза выше рыночных. Из-за потерь, он увеличивал цены еще больше, а люди, не понимая, что цены растут из-за их воровства, жаловались, что Васихин проклятый жлоб, начинали воровать с ещё большим воодушевлением. Как итог, Васихин разорился, а отовариваться местные начали в приезжающей продовольственной газеле. Цены в ней были такими же, но практически ничего в ассортименте не было, на всех жителей товара не хватало, а вдовесок, ещё и очередь возле этой газели заставляла страдать всех, кто в ней стоял.
***
Шершень постучался в родную квартиру. Из-за двери слышались визжащие голоса и музыка, воспроизводимая старым японским магнитофоном. Дверь открыла мать. Она была грязная, опухшая и с глубокого похмелья, которое под действием опохмела уже плавно перетекало в пьяное состояние.
Поднялся крик, визг, полились слёзы. Все присутствующие в квартире люди были очень рады видеть Шершня, будто всю жизнь ждали его, хотя видели его впервые. Шершня и Лысого усадили за стол, налили выпить, Шершень начал рассказывать о житье-бытье.
Никого из этих людей Шершень не знал, и со временем он понимал всё больше и больше, что им абсолютно не важно, что он рассказывает, главное, что рассказывает и наливает. Свет из давно немытых оконных рам тускло просачивался на кухню, а старая, давно пожелтевшая от курева тюль наводила на комнату мрачных, узорчатых теней.
За столом сидели трое мужчин и две женщины, включая мать Шершня. Все они, как один, больше напоминали каких-нибудь обитателей горных пещер, нежели людей. Согбенные, с коричневой кожей, мутными глазами и дрожащими руками и чёрными линиями выступающими из них венами, во рту не хватало передних зубов, голоса хрипловато-тоненькие, а головы в залысинах. Что же касается женщин, так их отличие от мужчин заключалось только в отсутствии залысин.
Всё их общение за столом заключалось лишь в том, что они жаловались друг другу на свою нелегкую судьбу, жалели друг друга, плакали и клялись в большой любви друг к другу. Они обнимали и целовали друг друга, называя друг друга святыми людьми и ещё по-разному святотатствуя. Они считали, что они пьют, потому что очень плохо им жить на белом свете, и никогда не понять им, обречённым, что плохо жить им на свете именно потому, что они пьют, и больше не почему.
Посидев часа полтора, Шершень начал испытывать отвращение ко всему в этом доме, было ясно, что нужно уходить. Перед уходом, он забрал свой старый блокнот с чёрной обложкой, в который еще в юношеские годы писал всякие важности. С грустью и унынием покидал Шершень родной дом. Было ощущение, что все его светлые воспоминания были запятнаны той грязью, которую видел он сегодня в своей квартире.
***
Шершень и Лысый вышли с подъезда и пошли к выходу из городка. Сзади слышался шум мотора, который становился всё громче с каждой секундой.
К ним подъехал уазик, с которого вышли пятеро местных парнишек. Парнишки сразу же начали дерзкий диалог, давая понять, что по-хорошему не разойтись:
- Чё, городские, да?! А есть на водку добавить? Ха-а, кофта прикольная у тебя, погонять дай!
- Полай! – грубо бросил в их сторону угрюмый Лысый.
- Чё?! – пропищал самый мелкий из них и ладошкой шлёпнул Лысого по его мясистому лицу.
Лысый со всего маху, своим огромным кулаком, по-деревенски, заехал провокатору в лицо, тот грузно упал. Трое напали на мелкого и вёрткого Шершня, который извиваясь, пытался дать достойный отпор нападавшим. Лысый двинулся на помощь другу, но четвёртый удалец достал из уазика табуретку, служившую пассажирским сиденьем спереди, и съездил ею Лысому по голове. Лысый, забычив глаза и сжав кулаки, будто в трансе зашагал в сторону отморозка. Тот запаниковал и ударил еще раз, а потом еще, и лишь на четвёртый раз табуретка разлетелась о голову Лысого, который от этого внезапно пришел в себя и одним тычком в лицо, сразил противника наповал.
Бедным Шершнем, лежавшим скрючившись в ямке на дороге, трое негодяев ногами уже почти заделали ту самую ямку, а верный пёс Туба, со звериным оскалом и инстинктом хищного зверя, тащил одного из хулиганов за штанину, при этом рыча, и нещадно терзая штанину в клочья, однако, его атаки были полностью игнорированы врагом. Лысый схватил поверженного им хулигана и с возмущением кинул им в толпу избивающих Шершня подлецов. Все они, упав, резко растеряли боевой дух и пустились в бегство. Так же поступили и Лысый с Шершнем, ведь зная местных, они явно бежали за подмогой.
Выйдя за пределы городка, друзья наконец отряхнулись, поматерились, сплюнули кровь и зашагали обратно к Лысому в избушку.
- Лысый, – вопросил Шершень, - а вот будь у тебя одно желание, любое, что бы ты загадал?
Лысый, сверкая громадной красной шишкой на блестящей, будто полированной голове, угрюмо и строго ответил:
- Волосы!