Лежа ночью в кровати, Настена закрыв глаза, вспоминала мамину деревню. Это уж потом мама городская стала. Как уехала в семнадцать лет в город учиться, так в городе и осела, замуж вышла, а потом и родителей к себе перетянула…
А у Насти с деревней были связано непередаваемое ощущение праздника, летних каникул, жаркого солнца, запахов травы и какого-то незамутненного детского счастья. И еще вспоминала она, как еще ребенком, приехав к бабушке летом на каникулы, и лазая по малиннику возле дома, увидела два сиротливо торчащих креста. У бабушки была знатная малина, желтая, почти белая, крупная, сладкая-пресладкая. И вот там, между зарослями малины и началом огородных грядок, маленькая Настя и увидела две одиноких могилки.
И начала расспрашивать у бабушки, почему это у нее в огороде могилы? Бабушка и рассказала, что там похоронены Нинка, золовка ее, и дед Касьян, ее свекор. Настена, тоже тогда, помнится, все приставала к бабушке, почему они не на кладбище? Бабушка разводила руками – у всех так в деревне. У кого на огороде две, у кого три могилки. Принято так в деревне было. Маленькая Настя недоумевала: почему так принято, так же не положено, не правильно это, покойников надо на кладбище хоронить. Принято и все – отвечала бабушка.
Вспоминая это сейчас, Настя, также, как в детстве, не понимала, как это возможно. Большое кладбище расположено в соседнем селе, километрах в пяти от маминой деревни. Понятное дело, тащиться с гробом на плечах за пять километров – никто не захочет. Тут либо машину грузовую нанимать, либо на лошади. В колхозе, конечно, были машины… Да только у колхоза пока ту машину допросишься, а если еще и посевная, либо уборочная… Но ведь были же у колхоза и лошади, и телеги, да и у многих во дворе своя лошадь была. Что же заставляло людей так поступать?
Настя лежала в своей теплой кровати, и ежилась, представляя: выглядываешь ты поутру из окна комнаты, на деревья полюбоваться, солнышко поприветствовать, а тут тебе покойнички тоже «С добрым утром!» говорят. Бррр, аж мороз по коже…
И снова вспоминала бабушку и ее рассказы:
- Свекор мой, дед Касьян, суровый мужик был. Командовать любил. Ну дык, стольки годов председателем. А потом уж, как с председателей его по возрасту-то сняли, да на пенсию отправили, дома хозяйством занимался. Норов у его был, ух какой. Чуть что не по его, так зыркнет из-под бровей, аж сердце заходилось, - рассказывала бабушка, - боялись мы его дюже. У меня еще до мамы твоей, сыночек был. Родился он недоношенный, хилый, слабый как котенок, трохи пожил, да и помер вскоре. Так и схоронили мы его туточки, свекор не схотел на кладбище везти, зарыли да и все.
Маленькая Настена смешно округляла глаза и переспрашивала:
- Как это зарыли? Прямо так, в землю?
- Да нет, гробик-то ему Иван сделал. А вот покрестить не успели. Я тады дюже плакала, что некрещеным хороним. Нехорошо это, когда дите некрещеным помирает, - печально отвечала бабушка, - вон там он лежит, под вишняком. Мой мальчик, да еще пятеро деточек. У свекра с бабушкой Аленкой одиннадцать детей было. Живые только шестеро остались, остальные все маленькими померли. Там и схоронены…
И Настя вспоминала бабушкину вишневую посадку. У бабушки, кроме самой вкусной малины, были еще и вишни… Такие крупные-прекрупные, как казалось маленькой Насте, бордово-черные, душистые, налитые так, что казалось, надави – и брызнет. Настя так и любила их есть: надавливала, чтобы косточка выпрыгнула, а потом засовывала ягоду в рот и жмурилась от удовольствия.
А теперь вот, вспоминая эти вишни, Настя с дрожью думала, как же она любила в детстве по этой вишневой посадке маленькая лазать. Там был такой таинственный полумрак от деревьев, что становилось даже немножко жутко, и ей, малявке, страшно интересно было разведать здесь все вокруг. Вдруг здесь где-то клад тайный спрятан, с войны оставшийся?
А там не клад, там дети мертвые... Теперь понятно становилось, почему бабушка всегда наказывала Насте в посадке с осторожностью играть. Боялась, что Настя по малолетству полезет, куда не надо, и потревожит тех, кто тут лежит...
Бабушка, за разговорами с Настей о былом житье-бытье, занимаясь своими хозяйственными делами, еще случай припомнила, когда уже Лиду, Настину маму носила:
- Пришел, - говорит, - как-то до свекра дед Свиридка - он возле магазина, по соседству жил Ну стоят они, курят, разговаривают... А стояли за домом, позади подвала, возле вишняка как раз. Тут я снизу, от колодца с ведрами подымаюсь. Дед Свиридка поглядел на меня так вприщурку, да как ахнет: «Касьян, ты чего, - говорит, - удумал-то? Ты зачем ее по воду послал? Она ж у тебя родит так на огороде. Ты чего, не видишь, у нее живот уже опустился, ее в больницу надо!».
Свекор зыркнул на меня исподлобья и отвечает: «Скоро Иван домой придет. Поужинает и отвезет».
Дед Свиридка тут чуть не матом на него: «Какой скоро! Я ж тебе кажу, ее в больницу быстрей надо. Рожает она!».
Свекор тут сплюнул сквозь зубы: «Ничего, подождет. У баб это дело долгое, успеет еще…»
Дед Свиридка тут махнул рукой, бросил наземь недокуренную сигарету, и побежал до дому. Запряг в телегу лошадь, меня чуть не силком на телегу, и давай скорей до больницы. Но как ни гнал дед Свиридка, все ж таки трохи не успели мы. С телеги слазить, а у меня уж и потуги начались, еле до крыльца дошла. Там на крыльцах я Лиду и родила. Коли дед Свиридка не повез бы, так дома бы и родила, не доехали бы мы с Иваном-то…
Настена слушала, открыв рот, и жалела бабушку до слез, каково ей приходилось. Бабушка такая хорошая, добрая, слово поперек никогда не скажет, а с нею вон как...
- Какой он злой был, жестокий, - горячилась Настя, - Даже деточек своих на кладбище не захотел хоронить, не то что твоего сыночка! И с тобою так плохо обращался! Как…как…, - не могла подобрать сравнение Настя, наконец выпалила, - как Карабас-Барабас, вот!
Бабушке было неведомо, кто такой этот Карабас-Барабас, и она, сдерживая добрую улыбку, вызванную горячностью маленькой Насти, спокойно говорила:
- Да нет, он не жестокий был. Просто такой вот, с норовом. Как сказал – все по его должно быть. Он и себя велел тут же похоронить. «Не хочу, говорит, лежать не знамо где, в чужой земле. Дома хочу лежать, тут меня схороните». Как он приказал, так Иван с Илюхой и сделали.
А Настя, уже забыв про деда Касьяна, продолжала выпытывать дальше:
- Бабушка, а Нинка – кто это? Про Нинку расскажи, - просила Настена и теребила бабушку за подол передника, - ее почему тут похоронили?
И бабушка рассказывала:
- Нинка - то Иванова сестра, золовка моя. Слабоумная она была, блаженная. То ли уродилась такая, то ли потом такой стала, не знаю. Умишка-то у ей не хватало, зато добрая была, тихая, мама твоя дюже ее любила. Дед Иван иногда как прикрикнет на Нинку-то. Так Лида, даром что от горшка не видать, как встанет перед ним, насупится, руки-в боки: «Не смей на Нину кричать! Нину нельзя обижать!». Дед Иван и засмеется тогда: «Ты гляди, защитница! Ладно, не супься, не трогаю я твою Нину». Малая-малая, а понимала, что юродивых и блаженных обижать – грех.
- А какая она была, эта Нинка? – блестя глазенками, спрашивала Настена.
- Нинка-то? Да обычная. Маленькая, худенькая. Волос у ей был богатый. Темный, густой, на спине две косищи, каждая толщиной с руку, и аж до самого полу почти. Сама маленькая, а косы – пол метут. Они с девчонками на пруд купаться ходили, там она и утопла. Девчонки играться начали, баловаться, брызгаться. Никто и не понял, как Нинка тонуть начала, думали – шутит. Когда кинулись к ней, вытащили – она уж и не дышит совсем. Откачать, конечно, пытались, да какой там… Четырнадцать годов ей было, - качает головой бабушка, - так ее тоже тут похоронили. Дед Иван твой, да дед Илюха, брат его, да мать их, бабушка Аленка так решили, чтоб она туточки лежала, с дедом Касьяном рядом.
И добавляла печально: - В каждом дворе так было. У кого мать с отцом, у кого брат или муж, с войны вернувшийся, у кого дети малые…
Маленькая Настена слушала бабушку, и представляла себе эту неведомую Нинку сказочной принцессой, рожденной в замке и отданной в чужую семью на воспитание. Вот она такая еще маленькая, юная совсем, с длиннющими косами, добрая, тихая, а что забитая была и говорила мало – потому что заколдованная… Сейчас взрослая Настя вспоминала те свои фантазии и улыбалась, чего себе маленький ребенок, дай ему только волю, нафантазировать может. То клады ей всюду мерещатся, то принцессы заколдованные…
А еще Насте вспоминалось, как сначала бабушка, а потом, уже много позже, и мама ей рассказывали:
- В наших краях во время войны бои шли. Танковые сражения тут были жестокие. У нас танки на огороде, рядом с колодцем стояли. Сначала немецкие, потом – наши, русские. Много тогда наших солдат тут полегло, да и немцев без счета. Там за плетнем, в терновнике, две братские могилы есть. В одной – трое наших солдат похоронено, в соседней – пятеро немцев. Бабушка Аленка с соседкой своей, Манькой, их после боя подобрали, и в терновник всех отволокли.
Принесли с дому простыни, покрывала, завернули, да и похоронили там, как сумели. Медальончики-то солдатские поснимали, конечно, потом родным отписали, где их родные погибли. Думали, может, приедет кто, навестить. Нет, никто не приехал. Да и дошли ли те письма? Война была, разруха кругом. А солдат погибших, хоть наших, хоть немецких, нельзя было так лежать оставлять, по жаре-то. Вот и хоронили их бабы у себя на огородах, в перелесках, под пригорками. Вместе всех убитых собирали и хоронили, как умели, как могли.
Мама, а за нею и Настя тоже, любили свою деревню самой преданной любовью. Считали ее самой красивой, самой лучшей. И так грустно было осознавать, что вся их деревня на костях, считай, стоит. Что кругом одни могилы: родственники, маленькие дети, убитые солдаты…
И лежат они там, как попало погребенные, не отпетые, в неосвященной земле. Настю прямо передергивало…
И она не спала, ворочалась в кровати, и в который раз задавала себе вопрос: как так можно было? Зачем они так делали?!! Ладно, во время войны, там все понятно. У нас тут каждый кусок земли кровью полит, и каждый перелесок – братская могила… А остальные-то как, взрослые, дети маленькие. Им-то это за что? Успокоения души вовек не знать… Какие же люди бывают глупые!
Да, даже если не брать во внимание все религиозные и морально-этические мотивы, можно же было просто подумать о том, что хоронить умерших рядом с жильем опасно. В дедовом доме огород идет под уклон, то есть все продукты разложения от захоронений стекали с водою по весне либо по осени, с горы - прямо на огородные грядки. Неужели об этом никто не думал?
Так, прокрутившись полночи, и утром встав совершенно разбитой, Настя спросила у матери:
- Мам, неужели нашей деревне и помочь ничем нельзя. Всех этих людей как-то упокоить? Может, батюшку пригласить?
И мама с улыбкой отвечала Насте: - Знаешь, дочь, чтобы отчитать и освятить нашу деревню, целый десяток батюшек нужен. Один не справится, - и уже серьезно добавила, - я думаю, чьи души смогли уйти – те уже ушли, а чьи не смогли – пройдет время, и они тоже уйдут. Молиться за них надо, поминать, им полегче станет, они и уйдут. И я очень надеюсь, что наша деревня когда-нибудь станет самым хорошим местом на земле, и может быть, возродиться…
Если вам понравилась статья, буду признательна за лайки и комментарии.
Еще больше интересных историй ждет вас на моем канале: