В начале декабря стояли на редкость непогожие дни. Лохматые серые тучи нахально цеплялись за макушки голых тополей, вверху уже вились крупные снежинки, но до асфальта они добирались лишь холодным дождём.
Моя умеренно-одинокая жизнь с неспешной работой с керамикой, унылыми пьянками без особых последствий, изредка — с женщинами, сейчас и вовсе застыла. Писал мало, безрезультатно провёл пару дней над листом бумаги или перед монитором компьютера, утруждая последний лишь посещением порносайтов. Конечно, можно порассуждать о гормональной природе вдохновения, но как-нибудь потом. На улице мерзко и зябко — кто в такую погоду потащится сюда через весь город? Заоконная снежная круговерть была сродни моим мыслям — сумбурным, разобранным, противоречивым. Извечные «что делать?» и «надо ли писать?» повисли в притихшей комнате. Сложно объяснить, зачем я пишу, ещё труднее вообразить, что ответ на этот вопрос будет кому-либо интересен. Торжество маниловщины нарушил телефонный звонок. Виктор Домбровский, председатель краевого отделения российских писателей, поздравил с победой в творческом конкурсе прозаиков и сообщил, что меня пригласили в Москву на всероссийское совещание-семинар молодых писателей, где, возможно, примут в союз. Безусловно, я проникся духовным величием момента, не забыв осведомиться о более практических аспектах командировки: сколько брать водки — и как я столько увезу? Есть ли в Малеевке, писательском Доме творчества, ларьки с предметами первой необходимости, например, контрацептивами? Ответы разочаровали: водка и даже презервативы там не будут востребованы. Во всяком случае, до конца совещания. Шеф ошибся — вышеупомянутые предметы пусть косвенно, но всё же активно формировали современный литературный процесс. Брать, добавил Домбровский, нужно свои книжки и рукописи, а главное — решительный и самодостаточный дух: чем Виктор Алексеевич мотивировал предположения относительно моего духа — загадка. Итак, поезд на Москву отходил через двенадцать часов, и надо было успеть подготовиться.
В целом мою судьбу трудно назвать удачной: в космос не летал, Ниагарский водопад не лицезрел, в относительно скромном списке любовных побед пока не было ни одной афроамериканки, а ведь жизнь чёрных имеет значение. Даже на велосипеде катаюсь посредственно: на прошлой неделе возле супермаркета сбил вот участкового милиционера. Оба отделались легко — совместным трёхдневным запоем. И вдруг такая честь! Одно то, что я смогу общаться с именитыми российскими литераторами, заставляло пересмотреть отношение к неласковой фортуне. На творческую же судьбу грех жаловаться: у меня вышли три книги, публикации в центральных и местных изданиях, я неоднократно заслужил лауреатство в конкурсах. Говорят, что угодить с прилично исполненным произведением в «толстый» или иной литературный журнал можно, если совпадают точки зрения автора и главного редактора. У некоторых изданий так сразу концепцию и не определишь. Наверное, это неплохо, когда журнал перестаёт декларировать свои пристрастия — максимальную приближенность к жизни, но отстранённость от литературной реальности.
Кубань на семинаре также представляли краснодарский писатель-фантаст Игорь Ясинский и поэт из Новороссийска Владимир Беляев. Мы не были лично знакомы, но о творчестве друг друга слышали — ему, любимому, и посвятили все тридцать часов пути. Разобщённые социальные слои также объединили бутылок семь — на всех, разумеется. К концу путешествия мы сошлись на мнении, что закончим жизнь нобелевскими лауреатами, а если этого не произойдёт, наш дар всё равно никуда не денется — его не пропьёшь, что особенно радовало. Вспомнили ещё, что талант ребёнка зависит от страсти мужчины — наши отцы, надеялись мы, в любви были неистовы. Прочь улыбки — без честолюбивой самоуверенности не берутся за перо!
Москва встретила стужей: восемнадцать градусов ниже нуля. День клонился к закату, уступая место ледяной ночи. Ехать в Союз писателей на Поварскую было поздно — пришлось вспоминать знакомых, у кого можно переночевать. Некоторые мои бывшие сокурсники подвизались в столице на службе изобразительному искусству, однако встреча с ними грозила хмурым похмельным утром: вряд ли после жанровых общений кубанская делегация сможет самостоятельно передвигаться. Ответственность — великая вещь! Вдруг я вспомнил о давнишней знакомой, перебравшейся на постоянное место жительства в Москву. Она была медиком, её брат организовал в столице фармацевтический бизнес. Уж не знаю, что они там изготовляли, но, насколько мне известно, семейное дело процветало. Телефонный номер Евдокии в мобильнике был, и вскоре после моего убедительно-жалостливого рассказа эскалатор опускал нас в гулкое чрево метрополитена. Ехать нужно было до Новозаводской. С невозмутимой дерзостью провинциалов, цепляя сумками не успевших посторониться аборигенов, мы лавировали по переходам. С негодованием и чувством абсолютной самодостаточности местные одаривали нас презрительными взглядами. Безусловно, это упрощение — говорить об этике целого мегаполиса (или её отсутствии), но, по-моему, нет никого обидчивее, язвительнее и злее несостоявшегося москвича. Мы мало отличались от окружающих и даже выглядели немного элитарно. На мне были коричневая дублёнка, потёртые джинсы и почти новые китайские кеды. Бутиковый ансамбль дополняла неизменная спутница — тёмно-синяя фетровая шляпа, матовый оттенок которой подтверждал, что служит она мне верой и правдой круглый год. На элегантном сером пальто Володи не хватало одной пуговицы (пристало ли поэту обращать внимание на подобные мелочи?), из-под красной вязаной шапочки непокорно выбивались смоляные кудри. Однако в изысканности всех превзошёл Игорь Ясинский — фантаст всё-таки!
Полы потёртого кожаного пальто развевались огромными чёрными крыльями, на ногах Игоря красовались неопределённого цвета яловые сапоги, голову венчала полинявшая армейская шапка. Смею предположить, что именно из-за Игоря, вернее, из-за его сходства с кавказцем на каждом переходе нас останавливал милицейский патруль. Убедившись в подлинности наших документов, блюстители порядка ещё долго смотрели нам вслед. Вероятно, на их взгляд мы были совершенно непригодны для столичной жизни. Вскоре мы вышли на нужной станции и быстро отыскали дом Евдокии.
— И в таком виде вы собираетесь покорять Москву? — прыснула в ладошку хозяйка квартиры. Сомнительного юмора никто не понял и, недоумённо пожав плечами, мы вошли в её жилище. Евдокия быстро накрыла на стол. Не прикасаясь к еде, мы молча сидели и поглядывали друг на друга.
— Ну, чё? — первым, как водится, не выдержал поэт. Вздохнув, Ясинский достал из дорожной сумки бутылку водки.
Проснулся я от шума. Беляев и Ясинский, толкаясь, собирали разбросанные по полу рукописи — скорее всего, вечером декламировали. Жутко болела голова. Инстинктивно я хотел притронуться к ней, но рука не послушалась. Неужели парализовало?! Как же я писать буду? А пить? С испугом взглянул на свою верхнюю левую конечность —на ней в сладком утреннем сне покоилась рыжая лохматая голова Евдокии. Мда… Пути наши неисповедимы.
— Василь, какого хрена мечтаешь? — возопил вдруг фантаст. — Через двадцать минут нам надо быть в Союзе писателей!
Сбросив покрывало, я вскочил с кровати.
— Девушку-то прикрой, — заметил впечатлительный поэт Беляев, но взгляд отвёл.
Укрыв, как оказалось, совершенное Дусино тело, я стремглав бросился в ванную.
К счастью, назначенный на десять утра выезд в Малеевку откладывался. Разукрашенный инеем краснобокий «Икарус» нетерпеливо пофыркивал у входа. Вскоре нас, человек сорок-пятьдесят со всех регионов России — пригласили в храм изящной словесности, где ознакомили с регламентом четырёхдневного семинара. Работу предполагалось вести в трёх секциях: прозы, поэзии и литературной критики. Руководителями соответственно были Светлана Василенко, Юрий Кублановский и Павел Басинский. Я читал повести Светланы Владимировны — «Дурочку» и «Марию из Магдалы». Василенко к тому времени была достаточно известной писательницей и сценаристкой, лауреаткой премии имени Владимира Набокова. «На российском литературном небосклоне появилось звонкое имя…» — охарактеризовал её творчество Владимир Маканин. А уж ему стоит поверить. Жёсткие и пластичные, сострадающие и обличающие произведения Василенко были — и есть — олицетворением добротной современной прозы.
Светлане Владимировне помогали Михаил Кураев и Алексей Варламов. Кураев — сценарист телефильма «Сократ», автор повестей и романов «Капитан Дикштейн», «Зеркало Монтачки», «Приют теней». Он констатирующий писатель, работает наслоением противоположностей, которые не требуют особых выводов. Главное в его книгах — проживание и переживание героев, но без авторских интонаций. Алексей Варламов написал романы «Купол», «Купавна», «Лох». В литературных кругах он слыл добротным и даже значительным прозаиком.
В конце напутственной речи председатель Союза писателей России Валерий Ганичев испортил-таки настроение не только семинаристам, но и некоторым наставникам: при словах, что на время совещания на территории Малеевки вводится сухой закон, знаменитая поэтесса печально опустила голову.
По укатанной снеговой дороге автобус мчал нас в сторону писательского Дома творчества. Семинаристы затравленно-сосредоточенно смотрели в окна. Литературная элита залихватски горланила песни — подбор репертуара обнадёживал кубанскую делегацию. Куплет «Едут-едут по Берлину наши казаки» мастера исполнили несколько раз, доказав и внелитературность своего таланта.
И вот, наконец, мы в Малеевке. Вползая в заснеженное пространство большой литературы, мы с почтением, как в церкви, сняли головные уборы. Многочисленные фотографии и стенды сообщали, что здесь в разные годы творили Пастернак, Пришвин, Катаев, Фадеев и другие гранды русской словесности.
После обеда нас провели в актовый зал и распределили по секциям. На первом занятии Наталья Корниенко, публицист и критик, рассказывала нам о творчестве Андрея Платонова. Подача материала была если не блистательной, то превосходной — в «Дружбе народов» на эту тему выходила её статья «Не отказываться от своего разума». Одно время я зачитывался Платоновым, хотя, на мой непросвещённый взгляд, казалось, что в его произведениях доминирует глобальная идея в ущерб стилю. Скорее всего, так и должно быть.
Вечером объявили, что с утра начнётся работа в секциях, и семинаристам необходимо подготовиться по теории литературы. Нужные для этого материалы можно было взять в библиотеке Дома. Следует отметить, что, по рекомендации местных союзов писателей, свои книги мы отсылали в Москву задолго до семинара — это и был творческий конкурс, в результате которого мы и оказались в Малеевке. Ганичев не преминул напомнить о четырёхдневном сухом законе. Не скажу, что легко, но мы приняли эти кабальные условия.
Фантаст Ясинский, время от времени трогая себя за шкиперскую бородку, нервно ходил по комнате, поэт Беляев задумчиво смотрел в окно и курил одну сигарету за другой, я рассеянно листал порнографический журнал, забытый предыдущим постояльцем нашего номера.
— Игорёк, подойди, пожалуйста, — я показал ему изумительную грудастую блондинку. Близоруко щурясь, с учебником Хализева в руках Ясинский подошёл ко мне и заглянул в журнал.
— Как ты можешь, Василий?! — Возмущению земляка не было предела. — У нас ведь завтра такой трудный и ответственный день, — для пущей достоверности он потряс «Теорией литературы».
Я пожал плечами: как мне объяснить фантасту, что творчество наше, равно как и вдохновение, зависит не только от воображения, особенностей характера, духовной оснащённости, а порой, как я уже упоминал, обозначено и гормональной природой.
Вскоре у нас закончились сигареты и, чтобы их купить, надо было пройти в бар, расположенный в главном корпусе. Несмотря на довольно позднее время в увеселительном заведении стоял невообразимый гвалт. Помещение, казалось, покачивалось в клубах сиреневого дыма. Цвет российской литературы, вернее, его лучшая часть, восседала за столиками. Конечно же, писатели спорили об изящной словесности. «Интересно, они о бабах когда-нибудь говорят»? — сочувственно подумал я.
— Что было бы с Базаровым, останься он в живых? — баритон Басинского взлетел над пурпурным смогом. Видимо, критик моделировал концептуальное звучание корпоративных посиделок. — И отдалась бы ему Одинцова?
«Значит, всё-таки говорят…», — моё отнюдь не праздное любопытство оказалось удовлетворённым. Сколь ни была мне интересной тема диспута, не она привлекла моё внимание — бутылки на столах едва ли походили на «Пепси-Колу».
Серой мышкой я юркнул к стойке, купил сигареты и, надеюсь, незамеченным выскочил на улицу. Незыблемые до этого устои писательской демократии пошатнулись в моём понимании. Выходит, литературное братство и равенство — субстанции исключительно теоретические. Я всегда был уверен, что писательский мир — одна большая, счастливая, инцестом повязанная семья. Володя и Игорь разделили моё возмущение. Наше ущемлённое южное самолюбие требовало восстановить справедливость. В подобных случаях моя интуиция работала безупречно: надо идти к кочегару. Мы быстро нашли котельную Дома творчества и, как вскоре выяснилось, не напрасно.
— Очччень хороший самогон! Идите в посёлок, спросите Харитоновну, — чумазый истопник ткнул рукой в сторону мрачно темнеющего леса. Видя наше замешательство, добавил: — Тама тропинка имеется, — кочегар сплюнул в тускло мерцающий антрацит. — Ежели её снегом ишшо не занесло.
Как под тихий шелест снегопада мы искали тропинку, Харитоновну, дорогу назад — рассказ печальный и длинный, но, как бы то ни было, в три часа ночи с мужской деловитостью и неспешностью в номере накрыли незатейливый стол. Status quo был восстановлен.
Подмосковный напиток оказался добротным: лишь рафинированный поэт, как мы ни пытались его растормошить, застыл на казённой кровати в позе мгновенно погибшего воина. Прозаики же — народ мужественный и более закалённый: отдав завтрак врагу, мы с Игорем понуро двинулись в главный корпус Дома творчества.
В полупустой аудитории собралось человек двадцать, по мнению руководства Союза писателей, перспективных прозаиков, и под предводительством Светланы Василенко, Михаила Кураева и Алексея Варламова начались занятия. Один из семинаристов читал рассказ или главу повести-романа, а слушатели по очереди оценивали предлагаемое произведение. Руководители секций что-то записывали в блокнотах — полагаю, не наши любительские мнения.
Первой читала молодая писательница, насколько помню, из Калининграда, «Записки на лифчике». Заголовок соответствовал фабуле — это были порнографические заметки автора. Текст жанрового конкурента на меня впечатления не произвёл: приходилось участвовать и в более захватывающих альковных похождениях, чего не скажешь о руководителях семинара — потрясённые, они предложили автору немедленно покинуть территорию Дома творчества. Распутно-мажорное произведение не утруждало слушателей стилистическими играми — язык был прост до примитива. В моей жизни тот самый непечатный глагол занимает пусть не первое, но важное место, однако в быту, и особенно в литературе, я стараюсь подбирать более мягкие синонимы. Калининградка явно не утруждала себя их поисками. И всё же я пригорюнился, ибо в местных литературных кругах получил прозвище «Кубанский Мопассан».
Чтения продолжались. Настал черёд Игоря Ясинского. Голос земляка предательски вибрировал, слегка подрагивали руки. По-моему, жанр фантастики не требует от писателя выдающегося таланта, но предполагает начитанность или хотя бы осведомлённость в определённой области. Сила воображения позволяет автору увидеть то, чего не замечают другие. И всё же стоит помнить, что для писателя правда и вымысел — одно и то же. Важно, как ты покажешь это в тексте.
Почувствовав внимание слушателей, Ясинский приободрился и, взмахивая рукой в такт затейливому повествованию, декламировал свой рассказ. Мерцающий сюжет, в котором фантазия обретала плод реальности, захватил как семинаристов, так и руководителей.
Столицу представляли пять писателей. Демонстрируя, как им казалось, лексическую изысканность и угрожающую театральность, москвичи триумфально поглядывали на аудиторию. Дух элитарного самодовольства витал над их светлыми головами. Оставалось лишь понять его обоснование: обычно глупость и невежество водятся там, где сосредоточены, как считают сами избранные, интеллект и таланты. Литература смещённого сознания, то бишь постмодернизма, многими понимается буквально. Проза некоторых писателей могла восприниматься лишь с читателями, принявшими определённые правила игры. Здорово обладать литературно-ассоциативным мышлением, но когда текст превращается в постмодернистскую забаву, к тому же не очень искусно сделанную, а сюжет освобождается от смысла, то это несчастье для человека пишущего.
Писатель N (а сейчас — депутат Государственной Думы) подтверждал вышесказанное. В его текстах слышался скрежет, с которым не особо большой талант продирается сквозь глыбы языка.
Мои размышления прервал голос Кураева. Любопытно-деликатный, талантливый рассказчик и слушатель Михаил Иванович, до этого со смиренным достоинством просматривавший «Литературку», был ещё более категоричен, чем мои мысли.
— Хромоту некоторых метафор следовало бы пояснить, — питерский прозаик нахмурился.
— Структура сложна, а лексика ушла недалеко от букваря, — добавил Варламов.
— Ваша неловкая постмодернистская ориентация, её невнятные длинноты несколько сбивают темп повествования, — Василенко смягчила жёсткое резюме коллег. — Написано очень сухо и тяжеловесно. N, — Светлана Владимировна протянула ему рукопись, — пишите проще, и простота эта будет читателю милее мудрёных стилистических экзерсисов. — Кстати, произведения этого прозаика стали very легче.
Подошла моя очередь. Первоначальное намерение прочитать текст с эротическими мотивами напрочь отбила автор «Лифчика». Предоставить на литературный суд нечто усложнённое, насколько это возможно от Вялого, я тоже побоялся, став свидетелем разгрома последователей Кафки — Беккета. Неудачи и ошибки других нам кажутся заслуженными; критику же в свой адрес мы воспринимаем как несправедливость. Я решил зачитать рассказ, который публиковали в периодике и наградили на нескольких литературных конкурсах.
Фонетически упрощённое чтиво вызвало должную реакцию аудитории.
— Василий, помилуйте, постмодернизм на дворе, а вы про кочегаров пишете, — неожиданно заявила Светлана Владимировна. — Воплощение и замысел ваших остальных произведений значительно выше.
— Тональность и лексика рассчитаны на класс, необременённый интеллектом, — добавил коллега-семинарист N.
— Связь «интеллектуал — хороший писатель» не автоматическая. Частенько случаются сбои, — парировал Варламов и обратился ко мне: — Я читал вашу «Провинциальную хронику…» — запомнилась немалая изобретательность и отточенность эротических тем и мотивов. Более того, оказавшись вне литературного контекста повести, каждая её глава может быть отдельным рассказом. Однако обложка отталкивает и к покупке не располагает. — Алексей был прав: позже я выпустил ту же книгу с другой обложкой — продажи сразу возросли.
Я застыл в учтивом замешательстве.
— А почему вы не прочитали рассказ, который печатался в «Литературной России»? — спросил Кураев. — Он мне понравился.
— Длинный… — обозначив свою провинциальную леность, я тяжело вздохнул.
В аудитории рассмеялись. Я хотел было обидеться, но передумал — всё равно никто не заметит. Руководители сделали таинственные записи в блокнотах, и вышел следующий семинарист.
В номере мы застали Беляева в том же положении, что и утром.
— Володя, ты не ходил на занятия? — мы вскрикнули почти одновременно.
— Ходил, — недовольно буркнул поэт и перевернулся на другой бок.
Он был в аудитории, прочитал стихи и, сославшись на недомогание (ещё бы!), вернулся в номер. Как мы узнали в последний день семинара, после ухода Володи руководитель секции Юрий Кублановский назвал его стихи великолепными и даже гениальными. Знающие Кублановского подтвердят — подобные характеристики поэт раздаёт не часто.
В посёлок к Харитоновне мы протоптали широкую тропинку, которую не успевала замести лёгкая декабрьская метель. С нами уже здоровались местные забулдыги. Здесь было нечто тёплое, знакомое и домашнее, словно я никуда не уезжал. Меру мы знали — не больше бутылки на человека за вечер. Благодарные тело и разум отвечали за заботу бодростью, ясностью мысли и вполне внятной речью. Ясинский выпросил у старухи две головки чеснока — мы съедали несколько долек перед занятиями, чтобы перебить запах спирта. Хитрость удалась, но удивляло поведение Варламова — когда кто-то из нас выходил отвечать, писатель с присущим столичным снобизмом демонстративно отодвигал стул и что-то ворчал под нос.
Итак, семинары закончились. Днём должно было состояться торжественное закрытие, а вечером после непродолжительного банкета автобус увозил нас до Поварской. В актовом зале собрались известные, будущие и, наверное, бывшие писатели. Президиум блистал цветом российской литературы. Выступали руководители секций, ответственные секретари всех трёх союзов, благодарно-восхищённые семинаристы. Заключительное слово предоставили Михаилу Кураеву. После общих тезисов о пользе подобных мероприятий мэтр перешёл к теме преемственности поколений. Четыре бессонные ночи дали о себе знать — сквозь мягкую розовую дрёму я вдруг услышал свою фамилию. «Всё-таки догадались про самогон… Говорил же Ясинскому, что надо больше чеснока брать», — уныло подумал. Далее последовал ряд весьма приличных эпитетов о моём творчестве. Услышав, что попал в список авторов, от которых российская литература что-то ожидает, я забеспокоился всерьёз. Сам не люблю ждать, но ещё неприятнее, когда чего-то ждут от тебя. Карабкаться по верёвочной лестнице, вершина которой не закреплена? А может, не надо никуда подниматься — и стоит лишь шагнуть сквозь невидимую стену между тем, что ты чувствуешь, и тем, что умеешь.
Затем огласили список семинаристов, принятых в Союз писателей. Ясинский, Беляев и я оказались в их числе. Таково торжество жизненных закономерностей — незаинтересованность в результате, как правило, приносит наилучшие плоды.
По главной аллее Дома творчества мы идём к автобусу. Колышется белое море сосновых лап, припорошённых снегом. Пуховые волны кружатся, словно облака на зелёном небе. Вздохи прерывистого ветра шепчутся друг с другом в терпких холодных сумерках. Розовощёкий закат притаился за верхушками сосен. Я нарочито замедляю шаг: неучтиво прощаться с Малеевкой впопыхах.
Редактор Кристина Цхе
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
Об авторе
Василий Вялый, город Краснодар.
Окончил Кубанский государственный университет, факультет художественной графики. Автор романа «Смерти нет» (Чтиво, 2021) и пяти других книг. Любит искусство и женщин. Печатался в газете «Литературная Россия», альманахах «Кубань», «Родная Кубань», «Глагол Кавказа», журналах «Новая литература», «День и ночь», «Русский глобус», «Топос», журнале Московской Патриархии «Свиток» и других. С 2003 года член Союза российских писателей. Серебряный лауреат Международного литературного конкурса «Золотое перо Руси 2010».