Начало здесь.
В светлице царил беспорядок: скамья перевёрнута, на столе черепки, а с потолочной балки свисала толстая верёвка. Перина, на которой давеча лежала вдова, была пуста, скомканное одеяло было запачкано чем-то чёрным, навроде дёгтя.
Тихонько постукивала прялка. За ней сидела крёстная и смотрела прямо перед собой. Колесо крутилось, но нить оборвалась, Ефросинья держала обрывок в руках.
— Тётка Ефросинья, чего это? - Кузнец подошёл и тронул её за плечо.
Тётка, не поворачивая головы, произнесла каким-то чужим, глухим голосом:
— Уходи пока цел, и дорогу сюда забудь.
— Да что с тобой, крёстная? Это ж я, Андрей. Ты это... ты это брось! – Кузнец двумя пальцами остановил колесо прялки. Теткина нога соскочила, и она, словно очнувшись от сна, посмотрела на Андрея.
— Тётка Ефросинья! Что случилось? Где Анфиса?
Тут произошло то, чего кузнец никак не ожидал: тётка заорала низким басом: «Аааа-ааа!» и махнув на крестника обеими руками, проворно выскочила из избы, продолжая орать. Кузнец настиг её только за околицей, и крепко схватив за плечо, повторил вопрос.
Ефросинья сжала губы и теперь таращилась на крестника, как полоумная. Андрей довёл её до дома. Усадил на скамью, погладил её по плечу, успокаивая. Спрашивать ни о чём не стал, решил повременить, пока тётка хоть немного успокоится. Сел напротив, взял перочинный ножичек, и делая вид, что никуда не спешит, стал выстругивать свистульку.
Наконец, тётка пришла в себя. Долго смотрела, как Андрей невозмутимо орудует ножичком, и не выдержала:
— Ступай, Андрей, по своим делам. Чего расселся? Небось, мужики тебя заждались. У тебя сейчас горячая пора!
— Ничего! Васильич как-нибудь один управится. Ты то как? Полегчало мальца? Давай, рассказывай.
Тётка сразу насупилась, и скрестив руки на груди, пробурчала:
— Нечего рассказывать. Ушла вдова.
— Куда? – Андрей отложил заготовку и ножичек и внимательно посмотрел на Ефросинью.
— А мне почём знать? – отвернулась та.
— Темнишь! Вот, по глазам вижу, не говоришь ты мне правды! Отчего, крёстная? Обскажи, как было дело!
Крёстная молчала. Молчал и Андрей. Наконец, она всхлипнула:
— Коли скажу, быть мне мёртвой. А я, грешная, страсть, как боюсь смерти.
— Что за чепуха. Все там будем, бессмертных не бывает. Говори. А с твоими обидчиками я сам разберусь.
— Боюсь, не по зубам они тебе, Андрюша.
— А ты не бойся. Бояться только Бога надоть. И уповать на него. — перекрестился Андрей. Перекрестилась и тётка, и это, похоже прибавило ей смелости.
— Вечером, — прошептала она, прислонившись к Андрееву плечу — я дала ей родниковой воды. Спросила, не надо ли ещё чего. — А она со мной и словом не обмолвится! Только всё спит, а как не спит, так с под одеяла глазищами зыркает. Ну, я, чтоб как-то разговорить её, решила про прялку расспросить. Я как пришла, заприметила её. Хорошая вещь, справная. Блестит, все спицы на месте, не то, что моя. Ну, я и говорю ей: "Коли не нужна тебе прялка, я бы взяла себе". А она мне: "Бери, тётя Ефросинья. Мне, таперича, ни к чему". После повернулась она к стенке, и, вроде как заснула. Я на радостях села за прялку, и сама не знаю, как задремала…открываю глаза, смотрю, а вдова стоит на табуреточке. Уже и верёвку перекинула, петлю налаживает…
— Что ты,— кричу,— делаешь, опомнись! Ведь в ад мигом угодишь, бабонька!
А она повернулась ко мне, и говорит:
— А, нет у меня, тётенька, другого выхода. Я, — говорит, — и так туда попаду, потому как человека убила!
И петлю себе на шею накинула.
— Стой! — кричу,— глупая! – вскочила я, чтобы помешать самоубивству, и вижу: не одни мы. Стоит в дверях страшный мужик: с чёрным лицом, бородищею зарос, по самые глаза. Жутко стало. Смотрю я, рот раззявила. А он мне: "...садись, тётушка, за прялку. Хороша прялка-то! Прям самопрялка!". Я и опустилась за неё, ни жива, ни мертва. А он подошёл к вдове, веревку обрезал. После молча закинул Анфису, что мешок с шерстью, на плечо, и был таков. Правда, у двери оборотился, и говорит мне, ласково так: "Если кто чего прознает, быть тебе, тётушка, мёртвой. Сиди, пряди…"
— Так что Анфиса-то? Неужто не сопротивлялась совсем? - удивился кузнец.
— Та... не заприметила я! Он, словно тело бесчувственное нёс. У ей и руки, как плети болтались! Хотя повеситься она не успела.
— А кого, говоришь, она убила-то? Не сказала имени? - спросил кузнец.
— Не сказала... — Ефросинья закрыла лицо руками. — больше ничего не помню.
***
Отец Нафанаил после вечерней молитвы по обыкновению ничего не вкушал. А тут, как на грех, попадья затеяла печь пироги к завтрашним именинам. Дух стоял такой, что батюшке очень хотелось отведать хотя бы один пирожок. Но он был стоек.
«Вот тебе!» – свернул он фигу, и показал бесу, который соблазнял его разными съестными натюрмортами. — где один пирожок, там и дюжина! Знаю я вас, подлое племя!
Тут в окошко постучали, и батюшка узрел кузнеца, с которым давеча усмирял бесноватую вдову. Из-за широкой спины кузнеца таращилась, как сова, тётка Ефросинья.
Батюшка вышел к ним на крыльцо, узнать, в чём дело.
— Здравствуйте, отец Нафанаил! - поклонился кузнец.
— Добрый вечер! С чем пожаловали?
— Анфиса, вдова, пропала.
— У Степаниды были? – нахмурился батюшка.
— Были. Там избу уже заколотили добрые люди. Со всем добром. Никто не обзарился брать ведьмины вещи!
— Ну, если у Степаниды нет... – покачал головой священник.— тогда не знаю.
Кузнец помолчал, подбирая слова. И сказал наконец:
— Анфису забрал пришлый человек. Не из наших, деревенских, иначе Ефросинья его бы признала.
Ефросинья закивала головой, подтверждая слова крестника.
— Тогда я тем более, не знаю. Вряд ли сей человек из числа моих прихожан! - резонно заметил батюшка.
— Но, кто, как не Вы, батюшка, знаете про всех и про каждого? Не говорил ли вам кто про обращение к колдуну, или, скажем, знахарю? Ну, кроме Степаниды есть кто в округе? Мож кто каялся? Или ещё что?
Батюшка крепко задумался, но покрутил головой:
— Нет. Не припомню я такого. Да и знал бы, не сказал. Тайна исповеди— замОк на устах священника!
— Значит, всё зря. – сник кузнец.
— Не зря! Мы с матушкой будем отныне молиться за Анфису! – крикнул батюшка вслед уходящему кузнецу. Но тот шёл, весь в своих думах, и даже не обернулся.
Священник хотел было вернуться в избу, как встретился глазами с Ефросиньей, что осталась стоять на месте.
— Батюшка! – кинулась та на колени. — Спаси! Христом Богом прошу!
— Что такое? – удивился отец Нафанаил.
— Я видела того злыдня своими глазами! А он, слышь, пригрозил, что коли кому расскажу про него, быть мне мёртвой!
— А ты, стало быть, рассказала кузнецу?
— Рассказала - склонила голову Ефросинья.
— Ну, так ко Господу мольбы свои обрати. Самое время!
— Батюшка, я как раз за этим. Дозволь мне в сторожке при храме пожить. Земля святая, чай этот убивец не сунется… А я на любое послушание согласна: хоть котлы мыть, хоть полы, хоть за животными ходить!
— Ладно. Благословляю! – перекрестил её отец Нафанаил. И радостная Ефросинья приложилась губами к руке доброго пастыря.
Анфиса очнулась от монотонного жужжания. Точно прялка стучит. Она открыла глаза и поняла, что лежит на кровати, а от источника звука её отгораживает занавеска. Посмотрела наверх — над ней качались, привязанные к верёвке, сухоцветы, распространяющие вокруг себя дурманящий дух.
Вдова опустила босые ноги на дощатый пол и встала. Видимо, долго пролежала без движения - ноги и руки были словно чужие, а ещё ныла спина. Постояв несколько мгновений за занавеской, она резко отдернула её. Взору её открылась большая светлица. Она была почти пуста, если не считать печи, стола, скамьи, широкого добротного стула, и сундука у стены.
В центре, точно, стояла прялка, как две капли воды похожая на её собственную, что незадолго до смерти подарила ей Степанида. Но теперь, вроде как, приглянулась прялка тётке Ефросинье, и Анфиса обещала её ей. Или то был сон? И как эта прялка стучит? - подивилась вдова. Она подошла и слегка коснулась её. Колесо остановилось.
За окнами разливался летний вечер, сулящий прохладу, и Анфиса устремилась вон из избы, чтобы вдохнуть, наконец, свежего воздуха, а там, если повезёт, и домой податься. От запаха трав у неё кружилась голова, всё плыло, словно в тумане.
В дверях она столкнулась с девочкой. Та несла в избу блюдо на котором было что-то вроде пирожков. Девочка от неожиданности уронила блюдо и разбила. Пирожки рассыпались по полу.
Девочка закрыла ручонками лицо.
— Что ты, маленькая, не плачь! – бросилась утешать её Анфиса. Она убрала маленькие ручки от лица, к которому та их прижимала, и едва не лишилась чувств: на неё смотрела сама Степанида. Только теперь она, отчего-то стала карлицей.
— Господи помилуй! – отпрянула Анфиса.— Степанида! Как такое… возможно? Может быть, я тоже уже умерла?
— Не Степанида это! Это сестра её, рОдная, Александра.- услышала она голос. Обернувшись, увидела крупного, заросшего, аки зверь, мужчину. Лицо его показалось ей смутно знакомым. Кажется, это было последнее, что видела она перед тем, как петлю себе на шею накинуть.
— Не знала, что у Степаниды есть сестра. – сказала вдова, непроизвольно ощупывая шею.— А вы сами кем будете?
— Я то? Я племянник Степаниды. Демидом звать.
— Александра — ваша мать? – поразилась Анфиса, глядя на то на карлицу, то на Демида, который рядом с ней и вовсе казался великаном.
— Нет. Моя матушка в родах померла. У Степаниды и Александры ещё сестра была. Наталья.
— И моя мать в родах померла! Тоже Натальей звали… - у Анфисы побежали мурашки по спине. «Хорошо, что у неё не было сестёр!» - подумала про себя. Но Демид, похоже, угадал её мысли:
— Это потому, что Наталью в младенчестве отдали в деревню, бездетной паре. – он подошёл к вдове, и положил ей на плечо свою лапищу:
— Так что, мы твоя настоящая семья. Я брат тебе. А она – он кивнул на карлицу — твоя тётка.
— Но у моей матушки не было кроме меня детей! Роды были первые, тяжёлые. Ей было-то всего шестнадцать годков! - усомнилась Анфиса.
— Это то, что сказали тебе твои названые родители. А Наталья тогда разродилась двойней. Отец наш сгинул, и мальчика, то есть меня, забрали сёстры, Степанида с Александрой. А девочку, тебя то бишь, отдали этим... как их... пустоцветам. Теперь поняла, что Степанида, тётка наша, тебя неспроста опекала? Странно, что она сама не открыла тебе правды.
Анфиса посмотрела на карлицу. Та успела собрать с пола пирожки, и взгляд её был недобрым.
— А отчего она всё молчит? - спросила вдова, когда карлица вышла.
— Дык, немая она! Говорят, девчонкой самого дьявола видела. Он ей секрет рассказал, а она разболтала. С тех пор лишилась языка и расти перестала.
Анфиса сидела и молчала, не в силах поверить в сказанное. Демид тем временем достал из печи дымящийся горшок, поставил на стол. Карлица вернулась и проворно расставляла на столе миски, ложки и кружки.
— Мне на воздух надо. – сказала Анфиса.
— Ступай. Но не вздумай бежать. Вокруг болото и дикие звери –пропадёшь!
Едва хлопнула за вдовой дверь, карлица быстро взобралась на скамью, чтобы следить за пленницей в окно.
— Да не боись ты, не сбежит! - осклабился тот, кто называл себя Демидом.
Карлица всхлипнула носом, и всплеснула рукой, словно сомневаясь в его словах.
— Не сбежит... Увидишь. Никуда она не денется! Там её, если что, старый знакомый встретит. Пришлось, правда, повозиться!
Карлица слезла со скамьи, и продолжила, как ни в чём ни бывало, собирать на стол.
Анфиса между тем вытащила палку из покосившегося плетня, и прыгала с кочки на кочку, пытаясь уйти подальше от страшных родственников. Она не поверила ни единому слову. Не могло это страшилище быть её братом... И карлица эта смотрит так, словно смерти ей желает. Бабка Степанида хоть и ведьма была, но никогда так злобно не глядела.
Вот уже и виден просвет. Там поляны, на которых, бывало, деревенские девчата и бабы собирали клюкву, пока не стали пропадать. Говорили, что мол, водяник пошаливает. Так и заросли все заветные ягодные тропки, затянулись ряской.
Добраться до старой гати, а там Господь выведет! Эта мысль придала Анфисе сил и она резво продвигалась вперёд, опираясь на палку и хватаясь кое-где за ивовые деревца.
До гати оставалось каких-нибудь полсотни шагов, как вдруг, из груди вдовы вырвался сдавленный стон: приглядевшись к одному из деревьев, преграждавших ей путь, она узнала знакомую фигуру.
То был Трифон Кузьмич, собственной персоной.
Окончание
#мистика рассказы