Москву покоряют, в Москве работают и слезам не верят, вот что я знала о Москве. Первые несколько лет я тут все время мерзла, даже летом, и плохо различала времена года. Они слились в один рабочий день и один неопределенный сезон.
А однажды в мае я шла по набережной от Павелецкой в сторону центра. Было тепло, мимо проносились мотоциклы и рычали от избытка мощности, цвела сирень, пищали стрижи и вертели в сумеречном небе фигуры высшего пилотажа. Захотелось снять куртку, развязать косынку на шее и свернуть во двор старого жилого дома. Одно из окон, явно кухонное, было открыто настежь, внутри ходили люди, смеялись, спорили о чем-то непринципиальном и, судя по запаху, жарили мясо. Кто-то в белой рубашке сел на подоконник спиной к улице, кто-то невидимый вручил этому, в рубашке – маленькую рюмку и все немедленно выпили под коротенький тост, который я не услышала. Потом включили музыку, мне показалось – пластинку. И я впервые поняла, что в Москве не только работают, но и просто живут. Даже с большим удовольствием. Что наступил май, пришло тепло и скоро зацветут каштаны, и будет лето, и свои московские белые ночи, и свои московские ништяки.
И очень было жаль, что я не иду в гости к тем людям на кухне.
Никак не освою туризм, потому что везде хочу жить, а не находиться проездом. Проездом не успеваю ничего понять про места и людей, зафиксировать впечатления. Остается кислый привкус недосказанности, не подытоженной беседы, недопонятого слова или смысла. Самого главного.
Как-то приехала в Питер по работе на три дня, бежала по историческому центру с недосохшим маникюром на деловой обед. Все набегу, набегу. И вдруг увидела в окне первого этажа пожилую даму, которая тихонечко крутила ручку швейной машинки. На окне горшок с буйными зарослями алое, в форточке сетка из советского тюля с узорами, время остановилось. Куда я бегу, как меня зовут, где я вообще, будет ли у меня окно с видом на воду когда-нибудь? И захотелось узнать всю биографию женщины за машинкой, и как давно она тут живет, и кто были ее родители и бабушка с дедушкой. Наверняка, кто-то умер в блокаду, кто-то репрессирован, кто-то еще рядом. И для кого она шьет? Я никогда не узнаю, я никогда про это не напишу.
Или, бывает, забредешь куда-то не в своем городе, и дежавю накрывает и знание, что я точно тут была, и желание остаться, не сходить с этого места, там ложиться спать и просыпаться там. Так было на конечной трамвая в Питере, ни номера не помню, ни маршрута. Рельсы делали там петлю, кругом стояли высокие гармоничные в пропорциях охровые дома. Центр Питера, а кругом тишина – необычная, негородская тишина и покой. И будто мой собственный дом буквой П, двор почти замкнутый, запечатанный сверху облачным питерским небом, казалось, поглощает и шепчет: оставайся, брось всё, живи тут одна, тебе же нравится… Каналы, мосты.
Эх это ловушка! Я тут проездом, я живу совсем в другом месте. Убегаешь в свою квартиру, в свою жизнь, но мечта остается и память о моменте слияния с каким-то местом, и мысль, чтоб остаться.
Венецию я смогла разглядеть только после того, как увидела сцену из обычной жизни. Престарелый мужчина в кепке, с собачкой, с коробкой пиццы в руке пытается открыть дверь дома. И у него не получается, собака крутится под ногами, подпрыгивает. Дверь деревянная, старая, тяжелая, рядом с дверью круглое красивое окно. Наконец замок поддался, собака ломанулась вовнутрь, а навстречу ей из квартиры вырвался кот. Мужчина крикнул ему вслед что-то по-итальянски, что-то типа «только не до поздна!» И все это в дымке, в декорации венецианской площади с каменным мостиком, близостью канала, звуками проплывающих в темноте лодок, стука их бортов и весел… Вот бы остаться и жить.
Нет, я никогда не смогу путешествовать, мне надо встроиться в пространство, немножко в нем поболтаться, что-то впитать, в чем-то раствориться.
А иначе зачем мне знать, сколько лет этой пещере или той крепости, или что там еще говорят на экскурсиях? И всегда подгоняют.
В Вероне, на улице Святой Анастасии, где много антикварных магазинов, один врезался в память, будто резцом по кости. Комната с бирюзовыми (обитая шелком) стенами, резной письменный стол, на нем белоснежный бюст Наполеона, кресло, обтянутое бирюзовым шелком, бледно-бирюзовый ковер, на ковре лежит бульдог и дышит открытым ртом, за столом сидит элегантный мужчина и что-то пишет от руки. Захотелось войти, купить всю комнату сразу – с предметами мебели, собакой, мужчиной и стилем жизни. Посидеть в том кресле, а потом пойти ну что ли выгулять бульдога на набережную…
Как они тут живут? На этой брусчатке, в домах с историей, каждая из которых достойна Шекспира? Вот бы проверить, остаться и жить.
И так постоянно. Примериваешь к себе одинокие домики, которые светят из степи, пока проезжаешь мимо в поезде (а смогла бы я тут жить?), и целые страны (может, Австралия?).
Но в конце концов, все равно придется определяться и где-то действительно остаться и жить.
