Джонатан Смит лежал и не мог понять, что не так. Что-то неуловимо изменилось, и горький остаточный привкус перемены витал в воздухе. Может быть, сдвинулось восприятие реальности или добавились какие-то запахи? Или он ещё просто не проснулся? Ощущения были странными и непохожими на обычные. Как будто бы притупились чувства, словно он находился в полуобморочном состоянии.
Хотя, может, он просто спит? Тогда становятся понятными потерянность и нереальность происходящего. На ум пришла Клара, жена. Вспомнил и своих близнецов, Льюиса и Маргарет — один в один с матерью. Смит невольно улыбнулся, впрочем, тут же принял прежнее озабоченное выражение лица. Улыбаться тоже как будто что-то мешало. Но он хотя бы понял, что не спит: запросто думать в сновидениях о чём захочешь — невозможно.
Где-то вдалеке — и как будто бы близко — слышался тихий перестук механизма. Было похоже на то, как движется миниатюрный поезд: тук-тук, тук-тук — он дарил такой на прошлое Рождество детям. И между этими «тук-туками» фоном сквозил мерный рокот. Джон вздохнул, совершенно не ощущая запахов, — разве такое может быть?! Глаза различали очертания мебели в комнате, отмечая, что помещение незнакомо. Нутром он чувствовал, что сейчас раннее утро, даже солнце ещё не взошло, но почему видел в потёмках так отчётливо — оставалось загадкой.
Смит с усилием сел. Медленно, словно его тянули вперёд, согнул туловище, скрипя, как несмазанный автоматон. Противный звук, будто царапали по стеклу, проник в мозг, вызывая воспоминание о головной боли.
Боль была привычна. Он явственно помнил. Тело помнило. Перед мысленным взором поднялся на дыбы серый в яблоках конь, перебирая передними копытами, которые и обрушил на Джона: удар одного пришёлся по голове, второе попало по плечу. Кости хрупнули, сминаясь в крошку, и Смиту показалось, что он услышал, как рвались жилы. Следом вписалась карета, самым краешком задевая его, обжигая бок и ломая ноги. Людские крики и ржание лошадей слились в один звук, и сознание Смита погасло.
И теперь он очнулся. Перестук стал громче и как будто чаще, да и фоновый рокот усилился. Тук-тук-тук, тук-тук-тук... Хватая безвкусный воздух часто-часто, Джонатан осмотрелся.
Взору предстали две ноги. Правая сбоку тускло блестела металлом, и шов между ним и кожей выглядел уродливо: как будто девочка лет пяти неумело наложила заплатку, прихватывая с краёв то слишком много, то слишком мало. Левая целиком и полностью состояла из металла, особо выделяясь коленкой: та была сработана из трёх частей, в середине ходил шарнир, давая возможность сгибать конечность.
Джон, ещё не до конца понимая, свесил ноги и встал. С улицы донёсся длинный гудок — то отчаливал в столицу пятичасовой пароход. Затем влился цокот копыт и перестук колёс по брусчатке: начали работу извозчики. Вдалеке фабричный колокол гулко пробил пять раз, созывая на утреннюю смену. Начало дня было обычным. Значит, изменился сам Джонатан Смит.
Он не торопясь обходил помещение. Окно было завешено тяжёлыми гобеленовыми шторами, плотными, не пропускающими робкое солнце. В углу находились ручной умывальник и ведро под ним для стока. Середину занимала кушетка. Возле неё на небольшой тумбочке выстроились в ряд разномастные колбочки, некоторые пустые, другие — заполненные наполовину. От них отходили гибкие трубочки, которые пучком сходились на высокой треноге.
Он намеренно обшаривал взглядом стены, выискивая единственный нужный сейчас предмет. Боковым зрением заметил движение справа, замер, потом вернулся на пару шагов назад. В тусклом зеркальном серебре выплыло нечто, отдалённо напоминающее человека.
На кожу хаотично были наляпаны металлические клёпаные заплатки, кое-где прихваченные сваркой и оттого выглядевшие как небрежное шитьё. Правая половина торса выглядела вполне по-человечески, левая же... Казалось, неведомая лапа выдрала весь бок, от шеи до паха. Рёбер не было вообще — по крайней мере, слева — вместо них в грудине крест-накрест виднелись два куска арматуры, связанные посередине проволокой. Позади работало сердце, хотя ту конструкцию так назвал бы только какой-нибудь сумасшедший алхимик.
Две прозрачные колбы неправильной формы были соединены вместе. В каждой ходил вверх-вниз поршень, гоняя голубоватую жидкость. Слева лениво крутилась латунная шестерёнка, пониже — ещё одна, но меньшего размера. Из «колбочек» вверх и вниз отходили прозрачные трубки — возможно, стеклянные. Хотя вряд ли сотворивший Джона сделал подобную глупость: стекло — весьма хрупкий материал.
Теперь-то Смит понял, что стучало и рокотало.
— Господи помилуй! Что за бесовщина?! — натужно проскрежетал он.
В горле тут же запершило, как будто он заболел, и потянуло кашлять. Мужчина попытался почесать шею, но пальцы провалились внутрь, вскользь задевая трубки. Брезгливо отдёрнув руку, Смит резко отвернулся от зеркала. Он не Джонатан Смит. Он — порождение дьявола! Хорошо ещё не видят Клара с детьми.
Шестерёнки завращались сильнее, выдавая волнение, из-под поршней показался белёсый дымок.
Голос, раздавшийся сзади, заставил вздрогнуть.
— А, Джон, очнулся, значит! Как самочувствие?
В комнату входил старик. Сюртук его был тёмно-синего бархата, хорошего кроя, хоть и вышедший из моды лет двадцать назад. Тут и там чернели разъеденные химикатами маленькие дырочки. Брюки пребывали в подобном состоянии, туфли и вовсе разнились цветом: на левой ноге сидел чёрный, на правой — коричневый. Из кармана выглядывала небольшая маслёнка.
— Давай проверим тебя? Я, признаться, не предполагал, что ты уже оклемался.
Смит шагнул назад и поднял руки, будто защищаясь.
— Кто я?! — прохрипел он.
— Хм... Надо бы тембр подкрутить. Сипишь, как несмазанное колесо.
И, ловко подскочив к опешившему Джону, старикан неожиданно твёрдо наклонил его голову, нащупал за ухом винт, который стал осторожно откручивать.
— Тише, ну, не дёргайся, а то резьбу сорву. Я на пробу ставил, заменю потом.
Смит молчал. Он чувствовал себя как фарфоровая кукла, которую однажды подарил дочке. Та была беленькой, с румянцем, с длинными ресницами. В маленьком резном сундучке лежали два платья: одно из красной парчи, маскарадное, другое — бальное, всё в рюшах и блестящих бусинах. Маргарет с удовольствием переодевала куклу то в одно платье, то в другое и вальсировала с ней по детской, как будто танцевала на балу.
Так вот и Джон стоял и ничего не мог сделать, как та кукла, которую вертели во все стороны, натягивая очередное платье.
— Ну, скажи что-нибудь?
Старик внимательно разглядывал Джона.
— Кто вы?
Голос звучал глухо, как из бочки, но уже без скрипа.
— Получше, — словно и не услышав вопроса, продолжил старик: — Позже доделаю. Сейчас надо выявить все недочёты, и к нашим ногам падёт мир! Представляешь?! Целый научный мир!
Мира Смиту не надо было, ни целого, ни половины, ни даже кусочка. Он хотел домой. Обнять Клару, ощутить коричный аромат булочек, взять на руки дочь, наблюдая, как рядом скачет нескладным оленёнком сынишка, требуя равноправия и своей доли отцовских объятий.
— Что с моей семьёй?
— Я — Ирвин Хэббот, можешь называть просто профессором, — снова невпопад сообщил старик.
«Да он сумасшедший!» — осенило Смита.
На краю памяти забрезжили воспоминания. Когда он был ещё мальчишкой, ходили слухи, будто бы на отшибе в старом замке поселился чудной учёный. Он всё пытался сотворить подобие человека, но не из костей и мяса, а из металла, пружин и винтиков. И — прости господи! — вдохнуть в то чудовище жизнь. Все эксперименты шли прахом: автоматоны выходили, как марионетки у кукольника, безжизненные и безвольные. Тогда учёный продался дьяволу в обмен на способность оживлять своих металлических кукол. И Джонатан Смит — прямой результат той грязной сделки.
Сердечная шестерёнка неистово рокотала, показывая хозяйскую тревогу. Злость рвалась через горло, затопляя разум. Смит едва не рычал. Он повёл глазами, отмечая, что может охватить гораздо больше пространства, нежели будучи человеком. Взял портновские ножницы, раскрыл их и замахнулся на старика. Смерть бесовскому отродью в человеческом обличии! Покончить разом с этой чертовщиной. Он ясно слышал, как кровь булькала в трубочках-жилах. То ли слух был настолько хорош, то ли он действительно «вскипел» от гнева.
Профессор спокойно обернулся. Склонив набок голову, как курица, и сложив на груди руки, Хэббот укоризненно смотрел на застывшего Джона. Видно было, что последний прилагал неимоверные усилия для удара, но какая-то сила удерживала на месте. Как кукловод марионетку.
— Эх, мальчик мой. Признаться, ты меня разочаровал, — старик погрозил скрюченным пальцем. — Хотя я предполагал нечто подобное, потому и добавил немного смирения, когда вдыхал в тебя вторую жизнь.
Наверное, металл бледнеть не может, но Смит побледнел. Кровь отхлынула разом, являя мертвенную маску с корявыми зачищенными заплатками.
— Ты не переживай, — Хэббот стал расхаживать взад-вперёд, как профессор перед студиоузами. Он словно и не замечал состояния Джона. — Подчинения там немного, если, конечно, не станешь дурить. Ты не сможешь причинить вред мне, Кэсси и себе — вот и все ограничения. Можно сказать, вполне самостоятельная и самодостаточная личность.
Хэббот засобирался. Он покровительственно похлопал Смита по плечу, для чего старику пришлось смешно приподняться на цыпочки: учёный был невысокого росточка.
— Ну, отдыхай. И не мечтай о глупостях. Сегодняшнюю, так и быть, прощаю, потому что понимаю твоё потрясение. Завтрак в восемь, познакомлю кое с кем, уверен, тебе понравится!
С этим сумасшедший профессор вышел. Смит услышал, как провернулся ключ, отсекая его от внешнего мира. Вот тебе и «самостоятельная и самодостаточная личность».
Рыдание в тишине комнаты прозвучало отголоском грома. Спазм сжал горло, поршни заходили быстрее, но слёз не было. Оно и правильно, зачем тупой железяке слёзы?! Мужчина прошёл к кушетке, забрался на неё с ногами. Времени теперь хоть отбавляй. Для начала выяснить, что с семьёй, от этого и отталкиваться. Но перво-наперво — завтрак. Профессор сказал, что познакомит с кем-то и это понравится Джону. Искусственное сердце зарокотало сильнее. Может... Клара?! Чем дьявол не шутит? Может, Хэббот не до конца заложил душу? Снова повалил парок, окутывая лицо. Робкая улыбка, как вешнее солнце, расцветала, ещё сильнее уродуя и без того грубые черты.
Время до завтрака прошло в воспоминаниях и грёзах. Он мечтал, как войдёт в залу, а там — Клара. Сидит за чашкой чая, нервно помешивая ложечкой, хотя всегда пьёт без ничего. Прямая спина, букли на висках, тонкое личико, аккуратная шляпка... Вот она вскинет голову, как норовистая лошадь, и взгляд серых стальных глаз найдёт Джона. Встанет медленно, степенно, что твоя аристократка. Сделает шажок. А потом сорвётся в бег как девчонка, сетуя на узкий подол платья. И обнимет. Погладит нежными пальчиками холодный неживой металл на щеке. Притянет близко и прошепчет прямо в ухо: «Ну где ты был?! Я скучала!»
Но рядом вставала и другая картина. Как Клара непонимающим взглядом станет рассматривать Джона, пытаясь соотнести это полуметаллическое чудище с её мужем. Как сначала озарит понимание, а потом миловидные черты лица постепенно исказятся гримасой отвращения. Скривятся пухлые губки. Прямой нос сморщится, будто бы унюхал какую-то тухлятину. Высокий лобик изрежут морщины. И как крышка гроба прихлопнет презрительное: «Джонатан Смит?! Конечно же, нет. Это дьявольское отродье не мой муж!»
Невесёлые мысли прервало робкое царапанье в дверь, а затем глухой голос сообщил: «Мистер Смит, вас ожидают к завтраку». И как выстрел парового котла щёлкнул дверной замок.
Джон сполз с кушетки и неверяще шагнул к выходу. Эмоции захлестнули всё его существо. Чувства кричали под мерный рокот набиравшего обороты сердца. Сейчас можно разогнаться, вышибить двери и, как паровоз сметая всё на своём пути, вырваться на свободу. Кто в силах помешать роботу?!
Но мужчина спокойно открыл двери и шагнул из комнаты. Справа, опустив голову, стояла хорошенькая служаночка, совсем ещё зелёная девчонка. Она склонилась почтительно, но Джон отметил напряжение позы. Мимолётный взгляд испуганных глаз объяснил всё. За какую-то провинность — может, не уследила за сбежавшим молоком — девчушку сослали на растерзание чудовищу. Ему, Джонатану Смиту, вылупку дьявола.
Опять нахлынула злоба, забулькав у самого горла. Да кто она такая, эта девка, чтоб смотреть с отвращением и ужасом?! Кто только не валял её на сеновале в конюшне, и эта дрянь считает себя выше него?! Но запал сошёл на нет, когда служанка шарахнулась в сторону, едва не загремев с лестницы второго этажа.
— Простите, простите, господин! — пробормотала она, вцепившись в резные перила до белых костяшек пальцев рук. — Позвольте, я провожу вас к столу.
Он позволил, и девчонка суетливо начала спускаться. Вскоре послышались голоса. Джон сначала подумал, что говорят двое мужчин: один голос он признал как принадлежащий Хэбботу, второй же был настолько низким, что его тоже приписал мужчине.
Но потом второй голос рассмеялся, и Джон отчётливо понял: говорит женщина.
Не Клара.
Он замер на пороге, пялясь во все глаза на незнакомку. Рядом что-то бормотала служанка. Не иначе как преодолев отвращение, она легонько подталкивала застывшего гостя к столу. Улыбаясь, как начищенный песком медный чайник, поднялся во весь рост профессор. Он махнул рукой в сторону сидящей женщины, очевидно, называя её, но Смит не слышал ничего. Он пялился, едва не раскрыв рот. Пялился и думал: «Спасибо господи, что я не такой урод!»
Человеческого в даме было очень мало. Лицо — как насмешка. Один глаз, заменённый искусственным, телескопом торчал из глазницы и вращался, как у заморского омара. Волосы росли клоками с левой стороны, правая же — сплошь клёпаный по форме черепа металл. Жуткие трубки в шее. Справа в груди — маленькая медная дверца с двумя заклёпками.
«К сердцу. Матерь божья, это же чтобы иметь быстрый доступ к сердцу!» У Смита дверцы пока не было. Профессор мимоходом заметил, что нужно-де поставить заслонку, но «Позже, мальчик мой, позже, не до того пока!»
Джонатан некрасиво приоткрыл рот. Он хотел было спросить, что это за исчадие ада, когда до него донёсся довольный голос сумасшедшего профессора:
— ...собственно, надеюсь, вы подружитесь и порадуете старика, — на этом «порадуете» брови Хэббота взлетели вверх, как в пошловатом анекдоте на пикантном месте.
— Простите, я задумался, — проскрипел Смит. — Не соблаговолите ли...
Но старик прервал, хохотнув:
— Оставь эти реверансы, мальчик мой, чай, не на приёме. Мы люди простые, говорим по-свойски. Это Кэсси, моя гордость. У девочки было мало шансов, но я постарался. Глянь, какая красавица вышла!
Красавица таращила глаз-телескоп, улыбаясь левой частью рта. Справа рот продолжала кривоватая прорезь, чуть поднимающаяся кверху.
— ...не обижай её, — закончил профессор. — Ну, дети, приятного аппетита, а мне, пожалуй, пора вздремнуть. Вторые сутки на ногах. А всё по твоей милости, мальчик мой!
И старик, шутливо погрозив пальцем, бочком вылез из-за стола. Смит не посмел признаться, что снова всё прослушал. В конце концов, разберётся со временем.
Не сказать, что понимание ситуации его осчастливило. Наоборот, он уверился в том, что за какие-то грехи угодил прямиком в ад, старик — дьявол во плоти, а Кэсси… С Кассандрой оказалось сложнее всего. Насколько понял Джон, она — первое изобретение профессора. Слуги поговаривали, что давным-давно старик жил с дочкой. Та, не будь дурой, влюбилась в какого-то местного дворянчика, столь же недалёкого, как и она сама. Дворянчику прочили несколько иную судьбу, в которую совершенно не помещалась дочка горе-алхимика. Несостоявшемуся жениху погрозили пальцем, да и отправили в мужской монастырь на пару-тройку лет — набираться ума. Дочку же выпороли плетью, оставив подыхать где-то на заднем дворе, между новенькими паровыми экипажами. А может, и попользовались, пока та металась в беспамятстве. Всё одно, пропадать девке, грех не поиграть!
Ходили слухи, что девчонка пролежала там дня три, пока наконец добрые люди не подсказали убитому горем отцу, где её искать. Да и тогда вышла тёмная история: девчонка так и не выжила, а вот хозяина поместья нашли на том самом месте, где она умерла. Самоходные кареты вокруг были покорёжены и поцарапаны, у хозяина развороченное нутро сияло сизыми кишками, а в волосах насмешкой красовался аккуратно повязанный бантик из тёмно-зелёной ленточки. Говаривали, будто ту ленточку подарил Кассандре сосланный с глаз долой сынок-дворянчик.
Всё это по крохам стекалось к Джону. Кто-то сочувствовал, кто-то не мог отделаться от брезгливости. Но особой болтливостью прислуживающие в замке люди не страдали, и он был уверен, что в городе старик известен как великий изобретатель нужных механизмов и изящных безделушек.
Несмотря на настойчивые предложения мистера Хэббота прогуляться, Джонатан каждый раз отказывался, придумывая всё новые и новые отговорки. На самом деле ему было просто стыдно. Стыдно показаться на людях с трубками в горле, вживлёнными в плоть. Пусть шею будет укрывать шарф, но он-то знает! Стыдно говорить трескучим голосом, тембр которого так и не докрутили: поэтому, когда Джон волновался, из горла вырывалось шипение, как у плохо работающего радио. Стыдно за неубережённую душу, пусть и не он подтолкнул её к падению.
Старик — гений, этого не отнять, но гений от дьявола. Его пытливый ум пригодился бы на машинном заводе, там как раз пытаются облегчить труд человека. Любые механизмы, самые сложные конструкции — ему доступно всё! Но профессор пошёл другим путём. Он вернул к жизни Кэсси и Джонатана Смита — да только к жизни ли? Кэсси глупа как пробка: Хэббот признался, что «ум девочке всё же отбили». А сам Джон — полумеханический покойник с пустым взглядом, без цели, без желаний. Служить куклой для дочки сумасшедшего — разве это жизнь?! Радовало одно: семью свою он не встретит. После несчастного случая, унесшего его жизнь, Клара с детьми уехали в графство Девон, к её родителям. Хэббот уверял, что дирижабль разбился, но Джон не верил: старик мог болтать всё что угодно, только бы получить хоть капельку влияния на него.
— Новая модель, мальчик мой, понимаешь? Мало им было поршневых моторов, нет, придумали какую-то новомодную штуковину. Взорвалось к чертям! Говорят, газ рванул. Я всегда придерживался того, что пассажиры и запасы топлива в одной гондоле — не к добру. Да кто ж старика послушает!
Хэббот, казалось, радовался самому факту, что дирижабль рухнул. Он впал в нездоровое детское возбуждение: со смаком описывал катастрофу, с гордостью рассказывал свои предложения и выводы, делал предсказания, где вскоре окажется вся наука.
— Только мы будем впереди, понимаешь? С моими мозгами и знанием механики… с твоей поддержкой… Представь, что скоро автоматоны станут популярнее людей?! — глаза старика фанатично горели адскими всполохами. — Такие как ты, мальчик мой, будут сидеть в министерстве, руководить банками, совершать кругосветные путешествия… Идеальные люди, идеальные машины! Чего ещё желать?
Булочку с корицей. Лёгкий ненавязчивый аромат лаванды, который всегда окутывал Клару. Рождественскую ёлку и раздёрганное детьми одеяло овечьей шерсти, из которого наделали сугробов. Первое катание на самоходной карете и совершеннейший восторг близнецов. Чего ещё желать?!
— Глупости какие, — поджал губы старик и зло глянул на Джона, когда тот забылся и посмел поделиться мыслями. — Лучше бы завёл музыкальную шкатулку да потанцевал с Кэсси. Девочка вырастет совсем дикаркой!
Девочка уже не растёт. И вальсировать Джон ненавидел. Он хотел домой, а здесь было невмоготу. Ему претило развлекать «девочку» то танцами, то чтением, то разговорами. А на развлечении особо настаивал Хэббот.
— Мы же взрослые люди, мальчик мой. Зачем доводить до конфликта?
Чем активнее сопротивлялся Джон, тем настойчивее были просьбы, пока не дошло до прямого приказа.
— Я сказал, сначала танец! А потом почитаешь книгу! — зарычал старик.
Он выглядел чисто безумцем: глаза навыкате, трясущиеся руки, перекошенный рот. Джонатана же как будто окунули в чан с нечистотами. Приказ липкой вонючей жижей облепил всё тело, нога сама сделала шаг, изо рта против воли вырвалось вежливое приглашение на танец, рука почтительно вытянулась, ожидая прикосновения чужой ладони. Смит танцевал с каменным лицом, а после деревянным голосом, но с выражением читал томик стихов. Чужая воля держала покрепче заколоченного гроба глубоко под землёй, а маленькие беленькие червячки выедали мозг. Они пробирались в уши и шептали мерзенько, растягивая слова: «Джонатан Смит — кукла! Милая фарфоровая кукла!» И ели поедом, и, кажется, глумливо хихикали на каждое вычурное па.
Так будет всегда. На любое сопротивление — резкий, хлёсткий приказ, понукающий против воли тащить как будто налитые свинцом ноги. И не просто тащить — изящно переставлять в легкомысленном и неприличном вальсе. Потом старик войдёт во вкус и станет жалить укусами-приказами по любому поводу.
Вот так, мальчик мой. Лучше бы лошадь размозжила в кашу голову. Тогда он либо не подлежал восстановлению — и сумасшедший профессор для своей дочурки подобрал бы другую жертву, либо просто стал бы дураком и все приказы воспринимал с радостью.
С момента «воскрешения» прошло около четырёх месяцев. На улице стояла ранняя весна. Клара никогда не любила весну, называя себя неромантичной особой. Слякоть, дождь, брызги из-под колёс колясок. Заляпанные подолы платьев, тяжёлые зонтики, сломанные каблуки, попавшие в ямку между булыжниками. Едкий смог, туманом висящий над городом, и бесконечные, грязновато-красного кирпича трубы, подпирающие небо. Лужи, чёрные от копоти и хрупкие от ночного морозца. Чадящий газовый свет бульваров. Для Клары весна всегда приходила такой: грязноватой, слякотной, чёрно-белой, наляпанной неаккуратными мазками новомодного художника.
Джон пытался скрасить этот серый отрезок времени. Дарил первоцветы, купленные по пути с завода. Приносил баснословно дорогой шоколад — ровно три кусочка, жене и детям, утверждая, что свой уже съел. Звал покататься на самоходной карете — самоходке, как потом говаривали в народе, когда изобретение прижилось.
Сейчас скрашивать серость было впору для него самого. Вчера вечером он получил чёткий приказ.
— Надо тебя выводить в люди, мальчик мой. Довольно прятаться, чай, не девица невинная. Мало не полгода прошло, должен пообвыкнуть. Понял, Джон?
Цепкие, страшные стариковские глаза смотрели холодно. Голос был сух, будто отдавал команду. «Гулять!» — и пёс со всех лап срывается с места, чавкая ломаным ледком. Он повизгивает, стараясь угодить хозяину, и тащит палку к ногам в добротных сапогах.
Смиту было далеко до собаки. Вместо палки ему всучили хозяйскую дочку, но радости от неравноценной замены всё равно не ощущалось. Девичья ручка, затянутая в замшевую перчатку, прижималась к груди мужчины и, наверное, даже ощущала, как рокотало внутри сердце. Кэсси, закутанная в вуаль, чтобы не был заметен глаз-телескоп, оглядывалась с оживлённым интересом. Джонатан же ощущал кожей — там, где она ещё осталась, — как каждый прохожий провожает недоумённым взглядом странную парочку.
— Папа говорит, мы друг другу подходим, правда ведь? — ручка ещё ближе прижалась к шерстяному пальто на груди. — Он хоть и строгий, но всё же молодчина, не сдаётся. Ты не сердись, он просто...
Джонатан шёл молча, внимательно наблюдая за лужами и каретами. На переулках мальчишки в плохоньких одёжках выкрикивали газетные новости, завлекая покупателей. Они потирали ладошки, стараясь разогнать кровь, и важно пускали изо рта пар, подражая взрослым мужчинам с трубками. Через дорогу в булочную привезли печево, и запах корицы некоторое время будоражил обоняние, воскрешая воспоминания. Распродавшийся зеленщик пытался расстаться с последним пучком лука, отчаянно торгуясь с дородной бабой, туго, как сосиска, перетянутой корсетом под пушистой шалью. Кассандра щебетала птичкой, совершенно не требуя ответов на свои вопросы.
— Папенька сказал, что потом нам ребёночка соберёт, представляешь?! Можно будет пошить платьишко с рюшами да накидку меховую. И ботиночки мягкие, чтоб не впивались в ножку, без каблука, конечно...
Джон наступил-таки в лужу, ломая схватившийся лёд. Хрустнуло как тогда, когда на него налетела карета. Он резко остановился и обернулся к навязанной спутнице. Сжал чужую холодную руку в замшевой перчатке.
— Что ты сказала?!
— Без каблучков, говорю, ботиночки... — пролепетала Кэсси, хлопая одним левым глазом. Джон видел через вуаль, что правый вращался вкруговую. — Ну, малышке невозможно будет на каблучках!
Без каблучков. Да. Вечный ребёнок. Замрёт в своей смерти. Вечные рюши и заводные куклы. Маленькие ручки и маленькие ножки. Чепцы шовчиком наружу. Сказки и песенки на ночь. Песочница и куличики летом. Никогда не поведёт под венец, не увидит внуков. Вечная жизнь в смерти... И запрет на причинение вреда: себе, хозяину, хозяйке.
Джон оглянулся. Через квартал гомонила толпа: видимо, рабочие с завода ехали домой после смены.
— Дорогу домой помнишь?
Девушка кивнула. Мужчина развернул её в ту сторону, откуда они пришли, и слегка подтолкнул. Кэсси он ненавидел немного меньше, чем вальс, но заставлять смотреть на разворачивающееся действо — жестоко. Вот был бы на месте Кэсси старик...
Джон улыбнулся — впервые искренне. На грязную землю полетела шляпа, потом — укутывающий шею шарф. Он стянул белоснежные перчатки и без сожаления отправил их в грязь. Даже сквозь уличный шум Смит услышал рокот шестерёнок. Лицо окутал белёсый дымок, как если бы он раскурил трубку. Он шагал по лужам. Крошево изо льда оставляло разводы на начищенных туфлях. Когда на землю упало пальто, сзади послышался вскрик. Кэсси. Дурочка Кэсси. Милая, наивная. С таким папенькой не пропадёт. Джон надеялся, бежать отсюда мозгов хватит.
Он привлёк внимание. Работяги показывали пальцами, тихо переговариваясь между собой. По мере приближения Смита к перекрёстку, крики стали резче, агрессивней. Слышались упоминания дьявола. Джон улыбнулся, расстёгивая мелкие пуговицы белоснежной накрахмаленной рубашки. О, он покажет дьявола! Он видел его каждый день в тусклом зеркале. Истинный дьявол!
Когда рубашка сползла с плеч, Джона окутала тишина. Люди рассмотрели дыру в груди и сообразили, что с таким не живут. Увидели проводки и заплатки. И может, даже рассмотрели колбочки и поршни внутри. Кто-то попятился, кто-то начал креститься, кто-то наоборот шагнул вперёд.
«Только не подведите! Не могу же я сам бегать за вами, в самом деле!»
— Дьявол!!! — заорал рабочий с оспинами на широком лице.
Мужик перехватил поудобнее подобранныйздоровенный дрын. На конце торчали ржавые гвозди и какой-то кусок железяки «розочкой» — его острые края тускло поблёскивали в зажёгшихся газовых фонарях. Остальные вытащили ножи по девяти дюймов лезвие, кто-то — видавший виды инструмент: то ли с завода стащили, то ли на завод со своим ходили.
— Дьявол, дьявол, — промурлыкал Джон, хотя внутри всё тряслось. — И будь уверен, я приду за тобой! За всеми вами! Вы време...
Первым очнулся тот самый рабочий: он метнул дрын, как копьё. Гвозди удачно впились в живот, а Смиту показалось, что кожу облили кислотой — так плеснуло болью.
— Бей паскуду!!!
Вдалеке фабричный колокол отзвонил начало новой смены. Пора ужинать. Этого сигнала каждый раз ждали близнецы, являясь на кухню точно в срок, а Клара всегда старалась успеть со стряпнёй. Джон улыбнулся воспоминаниям, тёплым, родным.
— Лыбится ещё, тварь! Руку руби ему, руку! То-то покорячится, каракатица! Не до улыбочек станет, небось!
Слова ведь какие! Каракатица! Не иначе услышал у хозяина-дворянчика, теперь вот повторяет, не понимая значения. Но руку у плеча окатило кипящим маслом. Обернувшись, Джон увидел, что остался без правой руки. Парок вырывался отовсюду, делая его похожим на копию поезда, который запустили по городу не так давно, или вовсю кипящий на углях чайник. Из повреждённых трубок доносились шипение и треск. Хоть бы кто догадался разбить колбочки! Или даже просто вырвать их из груди!
— Смотри, дьявольское зелье! Ишь как булькает!
Смита перевернули на спину. Сверху нависли глядящие с отвращением злые, перепуганные физиономии. Он закрыл глаза, пытаясь думать о жене: не хотел, чтобы последним воспоминанием остались грязные перекошенные рожи своих же убийц. Кто-то поднял кол. Джону даже показалось, что он услышал, как лопнул похожий на стекло материал, и наконец мир вокруг перестал быть.
Автор: Натали_Я
Источник: http://litclubbs.ru/articles/13635-kukla.html
