– Николай, я узнал, что оказывается на вас в свое время, в детстве, «Необыкновенный концерт» произвел огромное впечатление.
– Да, огромное. Дикое. Мне было, наверное, лет семь-восемь, когда в Тбилиси с большими гастролями приехал театр Образцова.
Каждый день я ходил на все спектакли. Администратор был знакомым моей мамы, меня пропускали абсолютно бесплатно и я все время садился на какое-нибудь свободное место.
Через несколько дней я уже привлекался к артистам, и они мне стали показывать, как двигаются куклы и так далее, и с этого момента я стал мастерить кукол.
Я знаю, что «Необыкновенный концерт» и сегодня идет, я несколько раз в разные времена смотрел, наверное, последний раз я этот спектакль видел в театре лет 17 назад.
– Вы делали кукол?
– Да, у меня их было очень много, я играл ими всякие свои спектакли, и на самом деле это была моя самая большая мечта. Просто в театральный институт поступают гораздо позже, нежели в хореографическое училище. Так случилось, что у меня нашли способности и я стал артистом балета.
– Вот так проходило все ваше детство? По театрам, по закрытым показам кино?..
– Просто так сложились обстоятельства – мама была театралкой. Она меня, конечно, ни к какой театральной жизни не готовила, но с трехлетнего примерно возраста водила на все выставки, спектакли, концерты. Мне все это доставляло очень-очень большое удовольствие. Кроме Высоцкого. Мама была его большой поклонницей, у нас часто звучал Высоцкий, и я как раз с мамой был на последнем его концерте в Тбилиси – это было где-то за полтора месяца до его кончины. Я на этот концерт пошел только потому, что мама обманула меня – сказала, что мы идем на балет. Я не знаю почему, но Владимир Семенович в детстве мне не очень нравился.
– Вы уже болели балетом тогда, да?
– Нет, просто мне это нравилось. Мне вообще оперный театр нравился больше всего, потому что там были люстры, красивые залы, там играла красивая музыка.
– Это правда, что вы – к слову о том, в чем вы росли – когда мама вас водила все время по театральному Тбилиси, по всем мероприятиям – вы маму ни разу не видели ненакрашенной и без маникюра?
– Я действительно не видел никогда в детстве маму неубранной, сплетничающей. Я никогда не был свидетелем таких вещей.
Она меня потрясла в тот момент, когда ее не стало. Это был очень тяжелый момент вообще в жизни нашей страны, 1994 год, было очень бедно, было сложно купить поесть, что-либо вообще сложно было купить.
И когда мы были уже в морге, надо было забирать тело, я должен был подписывать все бумаги – как единственный наследник.
Мне тогда было еще не очень много лет, только исполнилось двадцать. А мама лежала в больнице на протяжении двух месяцев, и из них больше полутора лежала в реанимации.
И я увидел, что у нее свежайший маникюр, сделанный вот только-только. А рядом со мной была ее близкая подруга, чтобы поддержать меня. И я говорю – боже, какие услуги в морге, даже маникюр сделали. А она говорит – нет, твоя мама сказала, что она на днях уйдет, и дала девочкам санитаркам деньги, чтобы они пропустили маникюршу. И перед тем как уйти, она сделала полностью маникюр и педикюр.
Но зная мою маму – я этому поверил. Потому что и она, и весь круг женщин, среди которых я вырос, были помешаны на этом, очень за собой следили. Для них внешний вид, то, как уложены волосы, в каком состоянии руки и все остальное, – было на очень серьезном уровне.
И этот момент очень важный для меня: когда вообще с кем-либо знакомлюсь, то первое, на что я обращаю внимание, – это на руки.
Потому увидев тогда маму, я убедился: она понимала, что, к сожалению, уходит...
– Она и вам это говорила?
– Да, мы все обсуждали абсолютно.
Продолжение следует...
