Северное море негодовало. Его скверное настроение выливалось на берег тяжелыми волнами мутной воды. Неуютный, зародившийся где-то над Ла-Маншем ветер с мелодичным названием Нароэ, поднимал холодные капли брызг в воздух и, смешивая их с крупинками песка, больно разбивал эту мокро-соленую смесь о задумчивое лицо человека сидевшего в одиночестве на этом осеннем пляже. Зубы его сжимали сигарету, которую он курил напополам с холодным ветром, взгляд его был направлен вдаль. Со стороны могло статься, что он смотрит за горизонт и даже дальше – туда, куда вообще невозможно заглянуть. Но весь сюр был в том, что даже линию разделяющую небо и воду в тот день было невозможно увидеть – заветная черта умело пряталась от взгляда бушевавшим вдалеке дождем и маскировалась дымом сигареты вьющимся нервными кудрями перед глазами этого человека. Рядом скрипела своим ржавым металлом старая баржа, которую давным-давно в точно такое же ненастье выбросило на этот пустынный пляж и еще одна, более удачливая, плавала недалеко от берега, сопротивляясь всеми силами неугомонной стихии. Было интересно наблюдать за тем, как море играет с сотней тонн чугуна и стали, будто это наскоро собранный из спичечного коробка детский кораблик.
На борту этого, враз ставшим неуклюжим колосса, были видны суетящиеся оранжевые точки – люди в спасательных жилетах. С берега казалось, что они хаотично бегают по палубам, хватаясь за тонкие нити поручней в моменты, когда дифферент корабля зашкаливал за разумные пределы. Вот и мысли в его голове были похожи на этих несчастных, ищущих спасения в надежной стали матросов, ибо думы его так же, по-Броуновски, болтались внутри черепной коробки, иногда цепляясь за железные поручни логики, тезисы которой рассыпались, как только сознание включало сердце. Когда-то бывшее каменным, оно однажды обратилось в нежную губку впитывающую все то, что в него несла встретившаяся ему на пути нимфа и постепенно становилось пустым после того, как она без вести пропала. Он не знал, как превратить его вновь в твердый гранит и не ведал, чем его можно заполнить. Или кем? И нужен ли ему кто-то или он кому-то – богатый на безмолвие, с потухшими глазами, с саднящими кровью шрамами на душе. Почему здесь? Почему именно этот пляж? Здесь не было связывающих его и его пропавшую нимфу якорей, эта часть Европы принадлежала только ему, ведь она не любила холодный Нароэ, предпочитая ему и всем остальным ветрам лишь теплый Сирокко. Только здесь был шанс остаться наедине с собой и попытаться привести мысли в порядок.
Порывы воздуха гнали опустевшую пачку из под сигарет к набережной. Он проводил ее рваный танец взглядом, после чего встал, отряхнул лицо и джинсы от песка и пошел по линии пляжа, оставляя за спиной черные окна закрытых до следующего сезона кафешек, санаториев и бюветов. Остались позади пластиковые горы шезлонгов, стога пестрых зонтиков, покосившиеся шеренги кабинок для переодевания и долговязые вышки спасательных постов. Спустя час он стоял на волнорезе, уходящем далеко в бушующее море, бетонное тело которого было покрыто зелеными водорослями – не особо яркими, тем не менее, их природного цвета хватало, чтобы эта, призванная успокаивать бурю конструкция, стала единственным ярким пятном в тот серый день. Ему показалось, что она в состоянии успокоить и его внутреннюю бурю. Она напоминала дорогу, по которой стоило пройти. Сунув руку в карман, он откинул крышку своей верной "Zippo" и привычным ударом колесика о ногу высек искры. Фитиль вспыхнул огнем для последней сигареты. Закрыв зажигалку, он несколько секунд водил по памятным гравировкам подушечками пальцев, а после замахнулся и изо всех сил бросил серебристый брусок в ту сторону, откуда пришел – может найдет кто, пригодится. Повернувшись к морю, застегнул до горла куртку, будто боялся замерзнуть, взглянул зачем-то на свои ботинки и пошел вперед, оставляя за собой пустынный пляж, мертвые кафе, неуютные санатории. Оставляя за собой всю жизнь и унося из мира людей свое пустое сердце.
---
Спасибо за чтение. Лайк - хорошо, подписка - еще лучше!