Когда я был маленьким в детстве отчетливо понимал, что человечки не могут жить в киношном экране. Очень плоский. Другое дело, телевизор. Там вполне могли прятаться до 20.45, как тетя Валя с Хрюшей.
На дне рождения бабы Поли папа сказал, человек произошел от обезьяны.
- И я, - спросил маленький детский я.
- Нет, - рассмеялся папа, - ты от нас с мамой.
- Тогда, ты?
- Нет, - продолжал смеяться папа, - я от деда и бабы Поли.
И тут дошло
- Баба Поля, - радостно воскликнул маленький детский я.
Как пережила именинница не знаю, но не наказали, и это правильная педагогика, ибо эволюционная теория во всем блеске и полноте дается далеко не каждому и далеко не сразу. Особенно в маленьком детстве, когда при каждом удобном случае изводили вопросами, кого люблю больше, маму или папу. То, что "папа-мама" есть самое-самое, ощущал как непреложно-неразложимую достоверность и отличие "папы-мамы" от всего остального понимал, но как различить больше-меньше и выделить отношение к каждому, не разумел совершенно и впадал в ступор всякий раз, когда спрашивали.
После субботнего чая признался в мучениях бабе Поле.
- Говори "одинаково", - сказала она.
- Но это не так.
- А как.
- Не знаю.
- Поэтому, "одинаково".
На очередном празднике снова пристала добрая тетя навеселе.
- А кого ты боль...
- Одинаково, понятно вам, поровну, никого больше ...
- Ладно, ладно, ты чего, - пробормотала добрая тетя, - я ж просто так.
Оказывается, "просто так", и на самом деле ничего не значит, спрашивается, чего напрягаться. Проблема была решена, а вскоре вовсе сошла на нет, но почему этот вопрос вообще присутствует в качестве демонстрации заинтересованного отношения к чужому ребенку, не разумею до сих пор
***
Как-то матушка потащила в театр. Имени Глинки. Заодно узнал, что Глинка не канадский хоккеист, а памятник рядом с театром. Внутри все было большущим, золоченым и аляпистым. Люстры, высоченные потолки, лепнина, ангелочки, фрески и широченные лестницы.
Ни танчиков с пулеметами, ни тачанок, ни рыцарей. То есть ровно ничего из того, что составляло счастье и интерес каждого советского дошкольника.
Уселись неподалеку от сцены. В главную ложу. Внезапно из ямы грянуло и меня накрыло предчувствием нехорошего.
Занавес медленно поднялся, и на сцену вылетело оно - черное и омерзительное, дико размахивающее руками, скачущее, хуже, всякий раз норовящее допрыгнуть до нашей ложи.
Самое удивительное, мама не хотела видеть опасность. Эта гадина очевидным образом охотилась на меня лично, но все потуги обратить внимание окружающих на откровенную угрозу приводили только к раздраженным шикам и цыкам.
Попытался спрятаться на дне - вежливо достали и усадили обратно - на, чудище, бери, не жалко. Пришлось устроить показательную истерику. И только после того как спектакль оказался под угрозой срыва, пришло спасение. С тех пор, когда приглашают на балет или в оперу начинаю подготовку к войне.
В девяносто четвертом прибыли в Милан. После праздничного обеда итальянский дядюшка радостно сообщил, что загодя прикупил видеокассету, на которой был записан знаменитый концерт великих теноров. П. Доминго, Л. Паваротти и еще какого-то Хулио или Анхель.
По вежливости надо было высидеть пару часов натянув искреннюю улыбку и выражая неподдельный восторг. Мало того, умно кивать в надлежащие моменты.
Признаюсь, хватило на пять минут - не выдержал и под недоуменные взгляды ценителей расхохотался.
Окончательная дискредитация случилась парой дней позже, когда торжественным гуськом привели в Ля-Скалу. Тоже сюрпризом. Представляю, сколько стоили те билеты.
Мое глупое сердце металось между необходимостью быть благодарным и чувством неминуемой беды - ведь если бы затащили, мог спрыгнуть с высокой ложи. Слава богу этого не произошло, ибо позорно бежал. Тоска.
По-моему, итальянский дядюшка объяснил поведение затянувшимся постсоветским синдромом