Мои отношения с прозой Владимира Сорокина сложны и витиеваты: в молодости купил его двухтомник, честно пытался дочитать что-либо из него, но так и не смог, задорно искал «ударные сцены», пропуская остальное. Дурак был… Сейчас, когда философия постмодернизма мне в целом понятна (изучал ее почти три года в вузе), когда стала более-менее ясна и поэтика московского концептуализма, который меня в те годы интересовал, книги Сорокина (по крайней мере наиболее экстремальные, ранние) для меня лишены тайны и мрачной притягательности. Сейчас, прочитав впервые от начала до конца «День опричника» (раньше слушал фрагменты аудиокниги в исполнении Михаила Горевого), склонен думать, что и причина популярности Сорокина среди либеральной интеллигенции и интеллектуалов-маргиналов – для меня уже тоже не загадка.
В ранних интервью Сорокин говорил, что не считает себя писателем, воспринимая процесс создания текстов как аутотерапию, не понимая, что в созданном им может быть интересно кому-то другому. «День опричника», как и ранее «Ледяная трилогия», и более поздние лайтовые его тексты («Моноклон», «Метель», «Сахарный Кремль», «Теллурия» и «Манарага»), по крайней мере, если судить по отзывам читателей, сам пока не читал, тоже выполняют функцию социальной терапии, избавления от наиболее навязчивых фобий и фрустраций целый срез аудитории.
Раннее письмо Сорокина очень травматично, оно жестко работает с идеологемами и дискурсами, разрушая их изнутри посредством сталкивания с той телесностью, на которой они паразитируют и которую эксплуатируют, выдавливая в свое маргинальное поле. «Норма», «Очередь», «Тридцатая любовь Марины», «Роман», «Первый субботник», ранние пьесы чрезвычайно экстремальны по стилю и концепции: подрывая власть классической литературной и соцреалистической традиции над человеческим телом, эти книги показывают, как язык насилует его, подчиняя себе. Насилие языка – постоянная тема Сорокина, от которой он отказался только в «Ледяной трилогии», чтобы попытаться создать собственную мифологему нового миллениума.
«День опричника», написанный аж в 2006 году, возвращает нас к теме власти языка, но в менее экстремальной, чем ранее форме. На этой раз - это язык имперского дискурса, уваровской триады, дискурс, который начал оформляться как раз в середине нулевых, но еще не имел такой власти над медийным пространством, как сейчас, потому, несмотря на то, что детали сорокинской антиутопии не сбылись, суть была им схвачена верно, он уловил идеологический тренд, который разворачивается в полную силу именно теперь, в эпоху возобновления «холодной войны» между Россией и Западом.
На этот раз Сорокин меняет свою текстуальную стратегию, он уже не минирует дискурсы, не взрывает их изнутри, но воссоздает новый миф, реконструируя его в языке. Не отказываясь полностью от фирменных своих ингредиентов (секс, насилие, мат), он на этот раз использует их дозированно, чтобы показать изнанку мифа, его двуличие, достигающее апогея, когда главный опричник, закидываясь кокаином, рассуждает о православии и в сцене групповой содомии тех, кто считает себя христианами. Для Сорокина все эти «ударные сцены» всегда заключены в гигантские кавычки, это материализация метафоры, ни о каком реализме, конечно, речь не идет.
К сожалению, рядовой читатель, жаждущий «горяченького», замечает только эти эпизоды, игнорируя стилевую виртуозность Сорокина, намеренно лишенную индивидуальности. Этот писатель-хамелеон блестяще копирует и выворачивает наизнанку любые стили, лишь в «Ледяной трилогии» он конструирует, а не деконструирует, но и там с далеко идущей целью обозначить очертания нового неофашистского мифа, всеобщей тоски по тоталитаризму. Все тексты Сорокина, несмотря на их разнородность, тесно связаны, так связан «День опричника» как с «Ледяной трилогией», так и с ранним экстримом этого автора, становясь отправной точкой для современного Сорокина-прогнозиста, ведь почти все последние тексты этого автора так или иначе эксплуатируют тему нового Средневековья в России.
Насаждение православия, спаянность Церкви и государства, как в эру Петра, разве что Патриархат есть, декларируемая набожность государственных упырей, законодательная деятельность единороссов по внедрению традиционных ценностей – все это не может не раздражать критически думающую личность, даже если это христианин. Когда-то черносотенство и оголтелый бескомпромиссный монархизм уже погубили русское государство, теперь мы вновь наступает на те же грабли, дискредитируя еще и православие, превращая Церковь в новую КПСС. Для либерала Сорокина и его коллег все понятно, Церковь – враг, сборище мракобесов, обслуживающих власть, но что делать православному христианину, неважно, мирянину или священнику, который не согласен с положением дел?
Уходить из Церкви в иные деноминации для него равносильно духовному самоубийству, потому так важно разделять мистическую жизнь в Церкви (которую Сорокин в «Дне опричника» полностью игнорирует, хотя всегда декларирует себя верующим, что тоже парадокс, учитывая то, что он писал и пишет) и ее социальное воплощение. Надо стараться жить первым, устраняясь от второго по мере сил – это реальный выход из положения. Однако, мы удалились от темы. Сорокин исследует, как карательные органы власти, как весь строй жизнь в новой Империи тщательно паразитируют на православии, присваивая его себе без остатка. Сам того не ведая, Сорокин изобразил жизнь последних дней, апокалиптическую, жизнь при антихристе.
Конечно, его правитель не заставляет других поклоняться себе как Богу, но близок к этому, новый тоталитаризм, по Сорокину, полностью подминает под себя Церковь, используя ее язык, формулы и дискурсы, а это и есть реальность последних дней, если судить по предсказаниям последней книги Нового Завета. Новый тоталитаризм подминает под себя не только православие, но и всю традиционную культуру, включая русскую классику – давнюю мишень сорокинских деконструктивистских стратегий, начиная с «Романа» и заканчивая «Голубым салом». Когда Союз распался и социализм умер, для Сорокина объектом литературной критики стала именно русская литература с ее мессианским пафосом (в «Голубом сале» есть даже пародии на Набокова, которого вроде бы уж совсем нельзя заподозрить в мессианстве, но тем не менее он стал мессией для диссидентов-интеллектуалов, а значит и он, по Сорокину, нуждается в разоблачении).
Книги Владимира Сорокина – яркое явление нашей и мировой культуры именно потому, что они наиболее открыто воплощают ее демистификаторский дух, дух разоблачения, цинизма и срывания всяческих масок. И если в отношении русской классики такой подход, по-моему, не оправдан, то в адрес советского и современного имперского мифов он просто необходим. «День опричника» - блестящий лингвистический эксперимент по вскрытию идеологем в языке, это невероятно удачное пророчество о том, что может стать с православным дискурсом, если он не отмежуется от власти. Несмотря на либеральные стереотипы, что все проблемы России – в ней самой, а Запад бел и чист, «День опричника» - это прежде всего предупреждение мыслящим христианам о том, что критическое мышление и самокритика – главное противоядие от духовной прелести, даже если Сорокин вообще не знает, что это.