После длинного дня я возвращаюсь домой и от меня пахнет мангальным дымом и баклажанами с курдючными шкварками, а в волосах две колючки и соломинка. Пусть там и остаются. Я ложусь спать, когда светает и предоставляю себя с высоты, в виде точки на карте, и как я далеко от привычного - в пространстве и мироощущении: я больше не одна и мне не надо все время «держаться». И хотя засыпаю на полу в чужой квартире, кажется я впервые в крепости, за каменной стеной.
Сквозняк несет мимо подушки рассветный воздух - в город по трем шоссе вползает летняя влажность, тяжелая и пахнущая болотцем. Приходит лето, ничего не будет прежним, потому что любовь.
Я говорю «алё» и когда он слышит в этом «алё» улыбку и радость – «ну наконец-то это ты», тогда он тоже говорит «алё» и будто выдыхает всё, что вдохнул за день, пока сомневался во мне. Мы начинаем легко и синхронно дышать, отпускает «рабочее» напряжение, размяк железный прут вдоль позвоночника и теперь я физиологически знаю, что такое «парение».
Мы говорим «надо купить воды», «где зарядка? Это не тот разъем», «передай куртку». Мы едем и едем, отвечаем на звонки, улыбаемся другим людям и решаем вопросы, мы же взрослые, нам надо жить взрослую жизнь. А когда он целует меня вечером, после долгого дня в дороге, кажется, он наконец-то говорит мне то, что хотел сказать все это время. Только теперь говорит самое важное и я все понимаю. Понимаю гораздо больше, чем когда он просто говорил. Хочется всегда парить в этом воздухе вокруг его губ, но уже опять надо ехать. Так мало времени на любовь, так много времени на переписки в вотсапе.
Любовь – это когда по температуре коленки, прямо через джинсы понимаешь: у него что-то случилось, чего ты не знаешь. Потом понимаешь это и через стенку из другой комнаты, и из другого города. Вдруг ощущаешь, как внутри него напрягается нерв, - сначала немного дрожит, а потом каменеет, как в судороге. Накаляется спиралька, лопается пружинка. И веришь, что только ты можешь его спасти, надо только обнять и поцеловать в голову.
С тех пор, как он меня любит, с того вечера, когда лежала в реке - из меня будто вымыло весь осадок прошлых жизней. А когда стояла под водопадом, в меня влилась чистая энергия, прямо в темечко. И было не холодно в холодной воде, вообще давно не было холодно. Где-то глубоко на дне себя наткнулась на новое чувство: на самом деле все хорошо. Уже сейчас. «Я всегда хотел показать тебе эту реку».
Когда я думаю о море – я думаю о тебе.
Я вхожу в море, море принимает меня.
Когда я думаю о реке – я думаю о тебе.
Я ложусь в реку, река течет сквозь меня.
Когда я думаю про горы – я думаю о тебе.
Я поднимаюсь в горы – горы прячут меня.
Когда я думаю про сад – я думаю о тебе.
Я стою под айвой, она шумит надо мной –
Все уже хорошо, навсегда, навсегда.
Он входит в комнату, в руке у него маленькая чашечка кофе и ветка сирени, она мокрая после дождя. Он говорит – не спи, стряхни усталость! И стряхивает капли с сирени. Счастье бывает только вспышками, но когда любишь эти вспышки чаще.
После ссоры волосы становятся как шерсть у больной кошки – тусклые, с катышками. И целый день ходишь качаясь по квартире, натыкаешься на углы, меняешь мнение каждые двадцать минут, права была или не права, а потом устаешь колебаться и голодная засыпаешь, будто заканчиваешься. Крепко и без желания просыпаться.
Если бы у меня был твой сын, я бы назвала его твоим именем. И в детстве он был бы щекастый, толстый и был бы совсем похож на тебя, и у него были бы твои глаза - в форме капель, и твой идеальный нос - коротенький и острый. И пока я была бы беременная, ты был бы со мной, целовал бы в живот, спрашивал бы не отекли ли ноги. Ты бы хотел, чтоб он у нас был сын, а не как мои другие мужчины.
И я бы жила с ним вдали от всех в доме с садом, и читала бы ему книги и все-все разрешала. Легко ведь разрешать всё-всё воображаемому ребёнку.
А к 14 годам он бы вытянулся, и у него выросли бы мои длинные ноги и мои длинные пальцы. И он уехал бы учиться во Францию и там бы все думали, что это у него французское имя. И он стал бы очень успешным, потому что был бы сильным, как ты, и методичным, как я. И женился бы на француженке, или на негритянке, или на арабской женщине, их много в Париже.
А я бы завела собаку, чтобы не скучать без детей, которые выросли. И когда нашему сыну исполнилось бы тридцать, я бы наконец позволила себе умереть где-нибудь под виноградом, в тени, на ветерочке.
Я бы знала об этом заранее, со всеми бы попрощалась и ни о чем бы не жалела.
А ты приехал бы к вечеру и увидел, что я будто сплю и улыбаюсь. И не позволил бы меня закапывать, а сжёг бы и пепел рассыпал по ветру с какой-нибудь скалы, а детям сказал бы потом.
Ведь я все равно осталось бы с тобой и с ними.
быбыбы
Расставание это когда долго молчишь, где то месяц-два, а потом начинаешь придумывать себя заново.
«Так давно, так загодя начал с тобой прощаться, что теперь мне почти уже и не страшно, представлял, что сначала забуду это, потом вот это, понимал, что когда-нибудь всё забуду, и останется шрамик, нательный крестик, ноющий нолик, но уж с ним я как-то справлюсь, расправлюсь».
Самое подлое в расставании, что пересобираешь и прошлое, и будущее. Вынужден фильтровать воспоминания и придумывать новые планы на жизнь. А они все какие-то неправдоподобные, нерезкие. Все видится в другом свете – слова, поступки, не знаешь, что было, а что показалось.
Просто носишь себя туда-сюда и будто все время что-то ищешь, не находишь, а потом забываешь, что искала. Как у людей в беспамятстве, когда они разговаривают с тем, кто умер двадцать лет назад.
Расставание - это когда сначала спишь у него на коленях в машине, а он наклоняется и целует, и когда может рулить одной - держит за руку, и руку целует тоже и говорит: нет, не вставай, спи так. А потом ты можешь только помнить это, не можешь повторить.
Когда впервые сталкиваешься с «никогда» - взрослеешь, когда взрослой сталкиваешься с «никогда» - кажется, что смиряешься. Приходит лето, в город заползает жара, ничего не будет прежним, потому что любовь закончилась.
