Машина медленно вползала на гору. Дорога тянулась то вверх, то вниз, пока полностью не уползала за еле видимую линию горизонта. Солнце по-летнему жадно наступало, не давая шанса спящему люду. Мы с дедом ехали на дачу. Я любил наши утренние поездки на дачу.
У нас на юге нет весны, после зимы приходит сразу лето. Беспощадное. Пекло неимоверное, неприятно обжигающее на ощупь. Ветер, если и есть, то, как назло, только днем, гоняет кипящие массы воздуха, доводя до исступления. Ночью, когда лежишь под открытым окном, только и делаешь, что ловишь слабые дуновения прохлады. А на рассвете совсем другое дело – по-весеннему хочется жить. Тем более что за поселком в природной тиши воздух имеет совсем другой запах. Степные травы, речка и отсутствие признаков человеческой деятельности. Безмятежное спокойствие сравнимое со спокойствием и безмятежностью облаков, зависших высоко-высоко над землей. И с этим приходит совсем иное восприятие жизни. То ли отсутствие фонового шума и суетливого движения, то ли отсутствие стен и бездушных разговоров. Есть только твой внутренний мир, твой внутренний голос, который в обычной жизни порой сложно услышать. Но который слышать очень важно. Это сейчас, по прошествии многих лет, понимаешь. А тогда для десятилетнего мальчишки это было сравни с приключением, открытием нового. Именно на рассвете возникала та самая магия, все вокруг пропитывалось новым ощущением, таинственностью. Мимолетное мгновенье. Его хотелось жадно впитать. Но оно безвозвратно ускользало, отдавая черед утренним будням.
– Давай раскидывай шланги, надо успеть все полить! – командовал дед.
Вечером поливать было невозможно, народу после трудового дня на даче скапливалась тьма, все копошились на своих участках и быстро разбирали всю воду. Так что тем, у кого участки были повыше, вода практически не доходила. Поэтому дед договаривался, и «бугровикам», как нас называли, воду включали в утренние часы.
Дед сел в тени своего домика и смотрел в сторону реки. Я же выполнив все поручения, подсаживался рядом и следил за поливом.
– Там я вырос, – взглядом указал дед в направлении реки и бескрайних полей всех оттенков зеленого.
– Но там же ничего нет?!
– Да, уже нет. Но когда я был маленьким, там было большое село. Отец умер, когда мне было четыре года, а брату моему – восемь. Матери одной было тяжело, да и не могла женщина прожить одна с детьми без поддержки. Поэтому наш дядя, брат отца, перевез нас к себе в свое село. Река делила его на две части – большую и малую. Село было крупное, церковь была, и школа-восьмилетка. Мы с братом так и не окончили ее. Война...
И он замолчал, опершись на палку и подобрав руки под голову, словно повис. Вода бесшумно растекалась по грядкам. В этой природной тишине произнесенные слова-воспоминания повисли словно комья, которые никак не могли раствориться. Я почувствовал что все вопросы лишние. Просто нужно немного подождать. Потянуло холодом. Ветерок начал сменяться порывами, еще редкими, но уже уверенными.
– Во время войны мы выжили благодаря только труду. Кто не хотел или не мог – умерли. Одни не знали, как прокормиться, Другие, наверное, просто опустили руки. Среди них были приезжие, эвакуированные. Устали сопротивляться. Изо дня в день, из года в год. Многих тогда схоронили. Тяжелое было время. И маме было тяжело. Тогда я не совсем понимал это, был слишком маленьким. Мы же были детьми, нам хотелось играть, веселиться. Это все-таки было наше детство.
Мы сидели и молчали. Порывистый ветер сменился каплями дождя, но нас он не смутил. Мы его не замечали. Капли бесшумно ложились на землю, стараясь не мешать нашему одиночеству.
После я много размышлял о войне. Она мне представлялась адской машиной, механизмом, перемалывающим людей. Словно огромный котел людских судеб. И в то же время не покидало ощущение того, что этот монстр, порождение человеческой натуры. Стремление, засевшее в человеке, нечто первобытное, древнее.
Я подошел к краю холма и смотрел в сторону былой родины своего деда. Представлял двоих мальчуган, испуганных, но юрких, скитающихся в поисках пропитания, любящих свою маму и всегда возвращающихся к себе в землянку, к домашнему очагу.
– Мы с братом собирали траву. Здесь у нас она уже не растет, потом покажу. Из нее мама получала муку и пекла нам хлебные лепешки. Собирали корни травы, не знаю, как она называется. Помню, еще была коза, было молоко. Дядя помогал, когда мог. Конечно же, была рыба. Мне, кажется, ее тогда было много, да и реки были другими. Разливались вольно. Не было плотин, гидроэлектростанций, асфальтированных дорог. В половодье заливалось все вокруг. Мы, подростки, работали в колхозе. Мне не раз приходилось доставлять какие-то бумаги в соседнее село или райцентр. Местами приходилось добираться вплавь на лошади. Один раз лошадь увязла, и я сам сплоховал, запутался в густой траве. Думал все – пропал. Но нет, смог выбраться и доставить корреспонденцию. Так и жили.
Позже в одной газете я наткнулся на статью о кумарчике – степном растении. Автор подробно рассказывал как в годы войны и голода кумарчик был единственным спасением степного народа. Мне тогда показалось символичным, что с виду непритязательное, травянистое растение, стало степной «легендой», и по мнению большинства достойное памятника. Были животные, спасшие людей, а это трава – спасшая многих нуждающихся. Так и человек с виду простой, не выделяющийся ничем, может обладать сильным внутренним духом, внутренней силой. И какие бы ветра не обдували его снаружи, внутри него всегда природное человеческое тепло, достаточное для семьи, родных и близких.
– Да, тогда война прошлась по каждому из нас. У нас был брат, двоюродный, дядин сын. Он был старше нас. Мы его любили и уважали. Он нас, детей, таскал на плечах, играл с нами. Помню, как пришел попрощаться, улыбнулся и ушел. Пропал без вести где-то под Курском в сорок третьем. Дядя до конца своей жизни ждал его возвращения, говорил, что он жив, просто не помнит ничего.
Одинокий лист слетает с дерева. Увядший. Среди летней зелени. Я замечаю его, он беспомощно бьется с воздушными потоками. У меня перед глазами картина – холм с одиноким деревом, пасмурное черное утро, уходит рота солдат, а одинокий лист все кружится и кружится под стук черных сапог.
– Знаешь, что я полюбил в те годы? Рассвет. Каждый новый день, какой бы он ни был, начинался с рассвета. Это был мой своеобразный ритуал. Я смотрел новому дню в глаза, а он смотрел на меня. И ничего в этот момент не было важно. Абсолютно ничего.
Солнце уже поднялось высоко. От былой непогоды не осталось и следа. Бесконечное синее небо. Машины расплывались где-то далеко на автостраде. Мы сидели и молчали. Вокруг мирно копошились люди. Было слышно, как на другом берегу реки пастушок подгонял безмятежных коров. Наступал новый день. Мирный день.