Лицо исказилось от боли и отчаяния. Жалость и раскаяние заставили его опуститься на колени перед дверью. Толстяк рыдал. Плечи его содрогались от рыданий, и слышалось только сдавленное всхлипывание.
Маура даже не повернула головы, только взглянула на него. Она сидела, откинувшись на спинку стула и сложив на груди руки.
Такая молодая, такая привлекательная! думала она.
Никак нельзя было по-настоящему поверить в это. Она была так молода, так очаровательна. Красота ее была такой естественной, такой неотразимой, что у Мауры перехватило дыхание. Или она хотела быть неотразимо привлекательной? Ведь не только красота должна была привлечь Мальцера, но еще и близость с ней, ее тепло и душевность.
Ты такая добрая, сказала она, прикрывая ладонью улыбку.
Это правда.
И ты такой милый, когда плачешь.
А кроме того, ты очень сильный, громко всхлипывал толстяк.
Ну и пусть, безразлично отозвалась Маура.
Но ведь я не хочу, чтобы ты плакал.
Он потер нос, и слезы снова покатились у него по щекам, их уже стало шесть.
Да перестань ты, сказал он.
Она опять улыбнулась.
Я не плачу, просто у меня слезы выскакивают, а я их зажимаю.
У тебя никогда не было для меня такой улыбки, которая бы стоила всех слез, сказал Мальцер.
Не было.
Ничего, я ее тебе подарю. Мне кажется, я чувствую, как она бежит по твоим жилам.
Может быть, и есть, но я не знаю, как это объяснить. Она живая.
Живая?
Да. Я чувствую, что жизнь у меня в крови.
Откуда ты знаешь?
Я чувствую. Вот этой своей кожей.
Неужели кожа у тебя в самом деле живая? спросил он. Его голос сорвался и перешел в хрип.
Маура, казалось, не слышала его.
Как же она может быть живой?
Разве ты не можешь представить себе, что она чувствует?
Нет. Я никогда не представляла себе ничего подобного.
Тогда она и правда, наверное, очень живая. Не то что мы.
Конечно, нет! Маура подняла на него глаза.
О Боже, подумал он. Она говорит, как... если бы только она могла увидеть ее своими глазами!