Анна Берсенева — литературный псевдоним. Настоящее имя — Татьяна Александровна Сотникова. В 1995 году издала свой первый роман. В настоящее время издано 40 книг в жанре психологического романа, совокупный тираж книг превысил 5 миллионов экземпляров.
О.Б.: Позвольте, пожалуйста, начать с нескольких общих вопросов. Согласны ли Вы с общепринятым мнением, что художественная литература, теснимая, с одной стороны, индустрией кино, с другой — документальными жанрами, с третьей — философией и психологией, перестала играть в культуре заметную роль? Какими основными факторами определяется значимость литературы?
А.Б.: Отвечая на этот вопрос, я разделила бы ситуацию в мире — точнее, в той его части, в которой культура вообще играет какую-то роль, — и в России. Возьмись я рассуждать о мировых литературных тенденциях, буду выглядеть так же комично, как известный режиссер с его доморощенным манифестом об очередном закате Европы, который существует только в его уязвленном Европой же сознании. Российская ситуация мне понятна лучше. Если бы надо было определить ее одним словом, это было бы, по-моему, слово «растерянность». Общим местом является утверждение, что жизнь стала гораздо разнообразнее, чем была во времена советской власти, да и до нее, когда русская литература заменяла все отсутствовавшие политические и социальные институты — парламент, свободную прессу и прочее, — и, соответственно, ее значимость определялась в первую очередь тем, какой общественный резонанс она создавала. Сейчас, конечно, парламент в России имитационный, но неподконтрольная и общественно значимая пресса благодаря интернету все же существует, и чисто публицистическая задача органичнее для нее. Не имеет теперь решающего значения для художественной литературы и задача информационная — ее, как всем понятно, гораздо лучше выполняет интернет и нон-фикшн. Многообразнее стали и занятия, которым человек не то что может посвятить свое свободное время, но которые могут его интеллектуально и эмоционально насытить в соответствии с его индивидуальными потребностями и возможностями. В общем, мысль моя такова: литература не стала менее значимой, просто все, кто с ней связан — и писатели, и читатели, и критики — сейчас в лучшем случае лишь смутно догадываются, в чем ее уникальная значимость состоит. Собственно, это относится не только к литературе — мир вообще находится в процессе смены парадигмы своего развития. Непонятно, как будут в этой новой парадигме выглядеть многие привычные явления, и художественная литература не исключение. Я совершенно уверена, что в ней уже сейчас есть авторы, которые именно это ее новое, никому еще неведомое и никакому другому виду человеческой деятельности не присущее качество создают и развивают. Так что мое настроение относительно значимости художественной литературы вполне оптимистично.
О.Б.: Можно ли сказать, что из всех функций, которые выполняет литература, главной сегодня является развлекательная?
А.Б.: Думаю, нет. У человека появилось так много возможностей себя развлечь, что он точно найдет для этого гораздо более подходящий и необременительный способ, чем чтение книг. Все-таки даже если книга очень непритязательна, чтение требует большего или меньшего интеллектуального и эмоционального напряжения. В сфере развлечений есть занятия, которые совершенно этого не требуют.
О.Б.: Как, по Вашему мнению, соотносятся понятия хороший писатель и модный писатель? Что мешает хорошим писателям становиться модными? Кого из модных авторов Вы бы причислили к хорошим?
А.Б.: Мне кажется, хорошим писателям, то есть тем, которые наиболее глубоко чувствуют, осмысляют и наиболее выразительно делают зримым главное, что определяет внутренний мир человека в соотнесении с миром внешним, может помешать становиться писателями модными только одно: нездоровое состояние общества. В здоровом обществе весь механизм литературной жизни настроен на то, чтобы издать и помочь читателю найти книгу, которая отвечает его интуитивной, не всегда осознаваемой, но безусловно существующей потребности в том, о чем я уже упомянула, в осмыслении себя, в ответе, как говорил Николай Гумилев, на вопрос: «Зачем я живу?». Как только эта цель становится неважна — а так и происходит в несвободном и нездоровом обществе, — на первый план выходят окололитературные игры амбиций, самолюбий, самомнений, глупости и просто лжи. Точно как в России сейчас, к сожалению. И в результате этих игр читательское внимание искусственно направляется на пустышки, литературные симулякры, они и становятся модными. К счастью, мода по определению скоротечна, и дутые фигуры ненадолго удерживаются в фокусе читательского внимания. Мне хотелось бы быть предельно осторожной в высказываниях такого рода, но все-таки невозможно не видеть: среди тех авторов, которых литературные трендсеттеры старательно, хотя, правда, не всегда успешно делают модными, хороших писателей мало. Исключения редки — это, конечно, Виктор Пелевин, это Борис Акунин. Да и то правильнее их называть популярными, нежели модными. Причем читательское внимание приковывается к ним сейчас, по моему ощущению, без всякого усилия литературных деятелей и даже вопреки таковому. И появись они на литературном поле не в живые 90-е годы, а сейчас, их скорее всего замалчивали бы так старательно, что пробиться к читателям им было бы непросто. Модными становятся книги Алексея Иванова, Дмитрия Глуховского, но опять-таки это авторы, утвердившиеся в читательском внимании во времена общественной свободы, и я не уверена, что это произошло бы сейчас. При том, что прекрасных писателей в современной русской литературе, к моей огромной радости, немало. Я каждую неделю пишу в своей литературной колонке о какой-нибудь книжной новинке, и недостатка в отличных книгах нет. Алексей Винокуров, Дмитрий Стахов, Михаил Бару, Валерий Бочков — буквально несколько имен, которые вспомнились мгновенно. Это не просто хорошие, а прекрасные писатели, но можно ли назвать их модными? Увы. Литературный мир не прилагает усилий, чтобы каждый их новый текст подавался читателю так, как эти тексты того заслуживают — как значимое литературное событие. Но у этих писателей хотя бы выходят книги. А вот недавно я узнала об иркутском авторе Татьяне Ясниковой. Ее художественная проза — ошеломляющее, уникальное явление современной русской литературы. И что? Она издана только на Литресе в электронном виде, и ни единого слова ни у одного критика я о ней не прочитала. Рада буду ошибиться, если что-то написано и только я это пропустила. И когда я с огромным изумлением прочитала утверждение Галины Юзефович, влиятельного в литературном мире человека, что, оказывается, талантливая книга сейчас обязательно будет опубликована в одном из известных издательств, то я сразу подумала о Татьяне Ясниковой и не только о ней. Количество издателей, публикующих современную русскую художественную литературу, ничтожно, принципы работы большинства из них стали до боли напоминать отлично мне знакомую советскую систему. Талантливый автор, если он пишет не нон-фикшн, практически не имеет шансов опубликоваться нигде, кроме как в print on demand, и если он проскочит таким образом мимо советизировавшейся издательской системы, местью ему будет полное замалчивание литературной средой. Это, конечно, абсолютно ненормальная, выморочная и не такая уж безобидная ситуация, когда читателей приучают считать настоящей литературой то, что ею не является, и не учат отделять зерна от плевел. В сочетании со стремительно падающим уровнем образования, с отсутствием литературных разделов в неспециализированной прессе, да и со специализированной прессы почти полным отсутствием это портит читательский вкус необратимо.
О.Б.: Назовите, пожалуйста, книги, вышедшие в течение последних нескольких лет, которые, по Вашему мнению, остались недооценёнными и заслуживающими большего внимания, чем они получили.
А.Б.: Некоторых авторов я уже назвала. Добавлю к ним книги Алексея Федярова, Бориса Шапиро-Тулина, Юлии Яковлевой, Елены Колиной — список не полон. Нельзя сказать, что об этих авторах не писали; впрочем, о некоторых из них, к сожалению, сказать это можно. Так, например, для того, чтобы не писать о книгах Елены Колиной, критиками найден ловкий способ: их по непонятной причине решено считать жанровыми, лишая таким образом этого абсолютно полноценного автора заслуженного места в современной литературе. Из совсем недавних недооцененных книг — «Грифоны охраняют лиру», дебютный роман филолога Александра Соболева. Кстати, отношение пресловутых трендсеттеров к этому незаурядному роману очень наглядно демонстрирует, какова была бы судьба едва ли не всех незаурядных авторов, не успей они приобрести известность до той всеохватной имитационности, которой отмечено последнее десятилетие. Но главный автор, книги которого должны были бы получить внимание очень большое, несоизмеримое с тем, которое они получают, это Владимир Сотников. Автор, пишущий только о том, без чего немыслима человеческая жизнь, и делающий это с ошеломляющей неповторимостью, которую мало будет назвать оригинальностью, существует в литературном сообществе в ситуации не молчания даже, а замалчивания, слишком очевидного, чтобы считать это случайным. Понимание, что время все расставит по своим местам, добавляет оптимизма глобального, но не добавляет простого человеческого.
О.Б.: Каково, на Ваш взгляд, положение современной русской литературы в мире? Есть ли в русской литературе сегодня имена мирового масштаба?
А.Б.: Современные имена мирового масштаба, безусловно, есть, только они мало известны за пределами России. Я уверена, мир очень выиграл бы и увидел бы более точную картину русской литературы, если бы тексты всех авторов, которых я перечислила, да и не только их, попадали в фокус мирового внимания, то есть переводились бы. И вот тут-то становится особенно понятно, как далеко простирается влияние выстроенной в российской литературной жизни имитационной иерархии. В том состоянии, в котором Россия находится сейчас, она и так-то вызывает у мирового сообщества заслуженное недоумение и отторжение, и это, конечно, распространяется на все, что она производит, в том числе и на литературу, спасибо сегодняшней власти еще и за это. Но помимо этого главного фактора существует и другой. Для того чтобы зарубежные издатели обратили внимание на современного русского автора, им нужна какая-то зацепка. О нем пишут на его родине? Его книги обсуждает отечественная литературная критика? Ему дают национальные литературные премии? Его продвигают национальные институции, отвечающие за распространение русской литературы в мире? По всем этим критериям отбираются книги, которые, будучи переведены, не вызывают в мире интереса, да в большинстве своем и не должны его вызывать. Исключения редки. Так, например, отличные книги Сергея Лебедева переводятся и пользуются совершенно заслуженным вниманием в Европе. Но популярности, например, его последней по времени книги «Дебютант» способствовала печальная актуальность ее темы — изобретение и использование боевого отравляющего вещества, психология его создателей. И этот сильный тематический фактор помог преодолеть то обстоятельство, что на родине об этом авторе упоминают не через губу даже, а сквозь зубы. Но такой «успех вопреки» совершенно точно не правило, а именно исключение.
О.Б.: Несколько лет назад Вы создали рубрику «Моя литературная премия». Одним из стимулов послужило Ваше несогласие с решениями, которые принимали жюри главных национальных литературных премий. В чём, на Ваш взгляд, заключается задача премий? Может быть, сегодня их функция состоит вовсе не в выявлении лучших авторов и произведений, а в организации шоу, способного привлечь внимание к литературе в целом?
А.Б.: Ну конечно, литературная премия должна быть шоу! Да она таковым и является, что очень хорошо: собираются люди литературы в красивом помещении, вместе празднуют связанное с книгами событие, это привлекает внимание читателей, и отлично. Но уверяю вас, присуждение премий, адекватное уровню книг, никоим образом всему этому не помешало бы. Конечно, ситуация не то чтобы катастрофична, я не могу сказать, что хорошие книги вообще не получают литературных премий. Вот Александр Стесин, например, премиальный лауреат, и это не просто справедливо, а замечательно — он глубокий, тонкий, прекрасный прозаик и поэт. Я радовалась, когда премию «Большая книга» получил роман Александра Иличевского «Чертеж Ньютона», этот писатель стойко противостоит мелкотравчатости, просто-таки захлестывающей современную литературу. Попадали в шорт-листы книги Алексея Макушинского, документальная проза Натальи Громовой, а это авторы, которые делают честь литературе. В отношении российских литературных премий наибольшее беспокойство вызывают даже не решения жюри, а неприлично малое этих премий количество. Это свидетельствует о равнодушии общества к литературе, то есть все о том же его болезненном состоянии. А тихое огосударствливание тех премий, которые еще остались, понятно о чем свидетельствует.
О.Б.: Может быть, если целью премиального шоу является резонанс, то для её достижения организаторам приходится варьировать сценарий? Возможно, поэтому члены жюри в одних случаях идут навстречу ожиданиям публики, в других — идут им вразрез, а иногда принимает и вовсе скандальные решения? Как Вы полагаете, откровенно спорные решения провоцируют, вульгарно выражаясь, движуху вокруг литературы, привлекают к ней внимание или только дискредитируют институт премий?
А.Б.: Думаю, провокация движухи и дискредитация премии, если она ставит своей целью такую провокацию, происходит одновременно. Я вообще-то большой сторонник провокаций в искусстве. Оно ведь по самой сути своей является провокацией, потому что выводит человека из ровного состояния и буквально заставляет испытать катарсис, который по логике вещей не входит в нашу житейскую программу. Так что провокация в искусстве естественна и желательна. Но только в том случае, если она проистекает из настоящей художественной необходимости. Если же довлеет себе самой, то это всего лишь пустой эпатаж, который заставляет только усмехнуться «плавали-знаем» и без которого прекрасно можно обойтись. Может быть, что-то подобное происходит и с премиями, если они начинают играть в пустые игры. Впрочем, не уверена, что в случае странноватых премиальных решений действуют столь сложные соображения. Скорее большинство людей, как Бунин говорил, лишены непосредственного чувства жизни вообще и, добавлю, литературы в частности, и это влияет на их оценки. А кому-то льстит сознание того, что он формирует литературную иерархию. А кто-то не забывает порадеть родному человечку. Бритва Оккама напоминает нам, что правильны самые простые объяснения.
О.Б.: Вы совмещаете роли писателя и критика. Накладывает ли это на Вас как на критика какие-либо ограничения?
А.Б.: Накладывает, конечно. Причем настолько, что я вообще не позиционирую себя в качестве литературного критика. Свою колонку о современной литературе я осознанно веду как колонку читательских впечатлений. Во-первых, настоящие рецензии выглядят иначе, чем личные импрессии, а поскольку в прошлом рецензий и статей я написала немало, мне это отлично известно. А в-главных, даже такое не очень активное мое присутствие в литературно-критической среде, думаю, воспринимается определенным образом. Если я, к примеру, напишу, что автор, которого продвигают в выдающиеся, ничего собою не представляет, это вызовет только одну реакцию: ага, ей литературных премий не дают, вот она и злобствует. И уверять, что я не такая и жду трамвая, просто глупо. Потому я и выбрала для своих писаний только один вид: в форме читательских впечатлений представлять авторов, которые по моему не такому уж дилетантскому мнению достойны внимания.
О.Б.: Михаил Эпштейн в монографии, посвящённой русскому постмодернизму, отметил, что перепроизводство и переизбыток информации сегодня ведёт в тому, что всё более востребованными становятся не сами книги, а дайджесты и пересказы, не подробные исследования, а справочники и энциклопедии, не академическое образование, а краткие курсы и так далее. У людей не хватает времени на большее. В связи с этим, на Ваш взгляд, как работает сегодня механизм коммуникации между писателем, критиком и читателем? Не получается ли так, что писатель пишет в основном для критиков и литературоведов, а те, в свою очередь, составляют для широкой публики короткие конспекты и выжимки? Не стирается ли постепенно связь между писателем и читателем?
А.Б.: Мне кажется, это часть той самой ситуации, с разговора о которой мы начали. Гигантский информационный поток вместе с наличием социальных сетей, где на равных существует мнение, которое невозможно назвать иначе как самомнением, и серьезное исследование, — все это создает абсолютно новое, никогда прежде не существовавшее положение. Причем далеко не только в литературе. Каждый, кто зайдет на форум сторонников плоской Земли, поймет, что я имею в виду. Но это же совсем не означает, что следует равно воспринимать мнение создателя адронного коллайдера и плоскоземельца. Хотя, может быть, не так уж все это ново, учитывая, как давно был задан вопрос «что есть истина?»… Механизм коммуникации между писателем, критиком и читателем сейчас разлажен, это очевидно, а в России особенно, учитывая ее общественную ситуацию в целом. Но думаю, он наладится снова, этот механизм — в новой парадигме, которая, несомненно, установится. Никогда ведь еще не было, чтобы никак не было. Нам же остается только следовать чеховскому совету о том, что в искусстве надо быть готовым к широким разочарованиям и упрямо, фанатически гнуть свою линию.
О.Б.: Как Вы считаете, должен ли критик рассматривать литературу как одну из граней реальности или как самодостаточную реальность, которую можно не соотносить ни с чем, что находится за её пределами?
А.Б.: Да зачем была бы нужна литература, если бы она не имела отношения к жизни человеческой? Она только для ее осмысления и возникла. Думаю, литература, как и искусство в целом, не является ни гранью реальности, ни самодостаточной реальностью, а является той особой, никогда прежде не существовавшей реальностью, для создания которой человек пришел в этот мир.
О.Б.: Благодарю Вас за беседу!
Беседовала Ольга Бугославская