Когда мы славно увлеклись игрой — ты был герой, а я карман с дырой — весну и лето солнце воскрешало. И бог нам говорил про острова, где смерти нет и холода едва, а только салки, догонялки, шалость. Невинная, как маленький щенок. И мы неслись, смеясь, не чуя ног по улицам, заброшкам и проспектам. Зашкаливало мир от децибел, и даже рыжий кран на стройке пел. Я помню наизусть, что было спето.
А бог, к речам имеющий талант, рассказывал, как плыли Магеллан, Колумб, Веспуччи, Одиссей, да Гама. Как ветром надувало паруса, восточный ветер бился в волосах. И всё сплошным намеком, нет бы прямо.
Когда мы глупо увлеклись борьбой — ты был с трубой, а я, малыш, с тобой — зима и осень приходили сами. Любая жидкость покрывалась льдом, любой вояж — в шкатулку на потом, расти, расти, шкатулка с чудесами, бумажный ветер, прирастай кормой. И вечный страх — а вдруг заест замок, а там ракушки, что белее мела.
Тортуга, Атлантида, Порт-Артур, вкус лета и соленый вкус во рту. Потом замок действительно заело.
И мы ушли в себя, задраив люк. Но научились говорить "люблю" морзянкой, семафорными флажками, чтоб понимали только зюйд и вест, какое небо прячем в голове, какие звёзды тянем с корешками.
Тогда мы и замыслили бежать, ты был — чужак, а я драконий жар. А вместе — кит, закат, песок и волны. Но кто бы это сразу различил при свете догорающей свечи, хотя луна большой была и полной.
Нас взрослые поймали патрули, отняли карту — как они могли. Разлука ощущается так остро.
Мы знали жуть и сами были жуть. Когда я снова на тебя гляжу, в тебе насквозь просвечивает остров.
И это знак, и это добрый знак.
Наверно, потому что ты маяк, в котором я живу. Смотрю на воду.
Я знаю про настырных голубей,
про лестницу скрипучую в тебе.
И обещали чудную погоду.