«Век девятнадцатый –тобой болеем ныне».
ВК.
Социально-историческая эпистемология.
Запоздалая публикация статьи на не опаздывающие темы.
Оглавление.
1.Антитезис, что предшествует тезису, но интегрированный с ним.
2. Возможный тезис философского мотива, что принизан антитезисом.
3.По направлению к исторической социологии образа.
1. Антитезис, что предшествует тезису.
А. Наивность в критике «психологизма» начала 20 века.
Примечательное название раздела – статьи[1], отсылает не только к началу философского факультета в СПБ, СПБГУ, что почти так и назывался, просто потому, что был факультетом психологии и философии, но и к тому долгому спору, а вернее борьбе за кафедры философии, о которой так красочно рассказал М. Куш. Несмотря на то, что и этот автор старается последовательно избегать диалектики, и кроме прочего, еще и поэтому, спустя две страницы быть может забывает, что писал двумя ранее[2], рассказ получился живописным. Проблема только в том, что и социология может быть только "ой"[3] с какого-то пункта, в том числе и исторического времени, не смотря на известную наивность теперь этого называния, – что скорее может быть ловушкой юмора, – «материалистической», в особенности, после трудов и дней АЭ.
Но социологии, быть может, скорее можно и не встретить в тексте, но доксографические рассказы, подобные тем, что случаются у Диогена Лаэртского, только, теперь, о философии конца 19, начала 20 века в Германии. (Ни статистические данные что теперь так красочно визуализируют машины, ни теорию производства этих данных и ПО, что создает живописные и движущиеся картинки, роста и убывания, ни теорию теорий таких производств, прежде всего в теперь в сети Интернет, но разве что, скорее всего, полу анекдотическое, легендарное повествование про то, как Гуссерль предлагал Наторпу организовать профсоюз чистых философов, против психологов, на манер профсоюза чистых жриц любви к мудрости, может показаться интересным.[4] Просто потому, что еще раз подтверждает, что с эмпирическим реализмом у трансцендентального и абсолютного идеалиста может быть все в порядке, и свидетельствовать об этом могут не только: кафедра, дом, семья и признание коллег, но и профсоюзные бдения. И что, быть может, выдает в трансцендентальном феноменологе возможного софиста, в не меньшей мере, чем его возможный натурализм в теории. Могло же, иначе, в тексте социофилософии быть разноцветное многообразие данных о количестве студентов философских факультетов по: годам, месяцам, дням. О количестве профессоров, доцентов, ассистентов и педалей. О количестве самих философских факультетов, когда и где, в которых из них, то или иное философское образование превалировало, какие книги покупали и читали, в Германии и в целом по Европе, и т.д. Размер стипендий, общежитий, кампусов и университетских городков, и т.д. Именно в силу такого отсутствия, эта работа. М. Куш, кажется, эпистемология, – часто риторически отвлеченная, – труд социологии, и/или философской социологии, или социологической философии. Можно ввести новое название, которых вообще говоря можно придумать много, - для горизонта исследований, что мог бы наследовать традиции огромного дискурса и при этом не рисковать погрязнуть в болоте вины и нечистой совести: исторически социологическая эпистемология и поспорить должен ли этот горизонт и это название социально историческая эпистемология быть более верным, или «какая разница».
Главное, тем не менее, состоит в том, что различие психологизма и философии, точнее и трансцендентальной философии, это не только вопрос о власти или источнике дохода, кафедре, но вопрос о всеобщности, на которую с какого- то времени претендует философия. Это идеологический вопрос, в том смысле, в каком производство рабочей силы, в какой бы форме оно не осуществлялось – это идеология. Что само по себе лихой афоризм, коль скоро, идеология не во всем тождественна идеологическим отношениям, могут быть теории не только дисциплины или институты, в таком ни малом списке эйдетики ее свойств. И все же, могут быть и эти составные части. Идеологические отношения, в важнейшем смысле, господства и подчинения, таким образом, это, прежде всего, то, без чего не существуют и производственные отношения. Просто потому, что классы производят друг друга и, как раз, именно в производственных отношениях, в отношениях базиса, что часто трудно мылимы без той или иной формы отношений господства и подчинения, но главное трудно исполнимы. Но это и было названо базисом еще и потому что к таким идеологическим отношениям невозможно, низвести всю остальную идеологию, в том числе, коль скоро их может быть много таких мировых, и идеологию всеобщих гуманистических ценностей. Люди творят себя в актах любви во всех возможных смыслах, лишь некоторые из которых деторождение, учительствование и ученичество, дружба и сотрудничество, сплоченность, совместное участие. Или, иначе, базис, производственные отношения, прежде всего собственности, никогда не существует вне надстройки, идеологических отношений и, коль скоро, действуют люди с сознанием, иногда, с сознанием дела, не существует вне идеологии. И что таким образом, как идеология бывает и не бессознательной, подобно тому, как Танатос может быть дан только в форме Эроса. Но главным образом потому, что отношения собственности не всегда опираются на насилие и вообще говоря, как прежде всего экономические отношения, и не происходят из насилия. Любая идеология имеет, по крайней мере, одну общую черту, с какого-то времени, в Европе это приблизительно время Римской империи, то есть с самой ранней современности, она стремиться быть всеобщей.[5] Можно ли выделить в этом стремлении некий чистый горизонт теории, что уже не был бы, ни стремлением к власти над всем Римом, и/или к ко всем его доходам, господством одного пола или человеческого множества, и т.д., вопрос очевидно, спорный. Кто-то склонен к тому, как Гуссерль, что пара чудаков, Платон с Аристотелем, конечно же были на этой вершине, по ту сторону предварительных захватов, гигантами, скакнули в бесконечность. Кто-то, скорее, увидит в них двух чудаков на букву М, что просто пустым грузом висели на тех, кто действительно взбирался на гору общественного богатства и благосостояния Рима, который учился у эллинов, был ли Рим теперь: республикой, тиранией или царством цезарей. Впрочем, Македонский, учителем которого, вживе, ранее и действительно был Аристотель, так не думал, скорее он считал, что Аристотель должен был быть более изотеричным автором, и не публиковать своих сочинений, что не будут поняты. Но ясно, что гора – это свобода и ее высвобождение. И очевидно, что взбираться на нее, этой новой республике и/или империи, с ее современностью, помогал, прежде всего, солдат и крестьянин Рима, или, тем более, его раб.[6] Но именно поэтому может быть и случился в свое время, в Советской России, «Белый пароход».
Империя Македонского иными словами не отличалась в этом отношении особым разнообразием, от Римской, как все предыдущие и последующие. Как бы ни был старателен Аристотель в стремлении понять, какой же образ жизни наилучший, написав, как минимум три этики и всего одну физику и метафизику, он и все его труды, видимо были не случайны прежде всего потому, что были средство власти прикрывать и оправдывать, нежели чем действительной целью и смыслом существования государства.
Что же в Германии конца 19 века? О чем нам рассказывает социолог Мартин Куш, кроме склок философов и психологов, в виде, кажется, отвлеченных споров о психологизме или трансцендентализме, но за кафедры и государственное финансирование? Почему все психологисты и могли быть названы так, а психологистами могли быть названы почти все философы того времени в Германии? Просто потому, что спор выдавал то, куда он отсылал, отсылал к тому, от чего отталкивался. В произведение юношества, и кафедр. То есть, вообще говоря, в производство. Но вот тут-то, и кроется вся незадача, если употреблять это слово «незадача», теперь, в качестве эвфемизма. Большая их часть, как раз, справедливо считала себя настроенными против психологизма. И как это возможно? Дело в том, что несмотря на инвективы против, технологии производства, действительно могут быть тем, что всецело по ту сторону психологии какого-либо существа. В этом находится, если не основание (причина), то условие (институт) для тенденции и/ или мотива антипсихологизма Гуссерля. Сам этот тезис, о не психологическом характере технологии и техники, и ее, истории и развитии, мог быть назван в трансцендентальной философии идеализма- психологизмом легко. И потому, «Вопрос о технике», Хайдеггера с этой точки зрения критики психологизма, с точки зрения последовательного абсолютного идеализма– это психологизм. Тем более, возможный экономизм, это психологизм. И это следует из перечисления эйдетических черт психологизма, что привел М. Куш, в означенной статье, за что ему может быть отдельное спасибо, просто потому, что это его инвентаризация или онтология, в том числе, и идеологии психологизма и антипсихологизма, что аналогична резюме Косикова, что тот сделал в предисловии к книге Р. Барта о идеологии. Резюме, которое в достаточно сокращенной форме фиксировало основные характеристики идеологии, в период ее господства, то есть, большей частью в период или гипертрофированного принуждения к ней, и/или действительного разложения. Идеологии, как и промышленность на стадии эйфории финансово промышленного цикла,- по меткому замечанию К. Маркса,- что предшествует кризису и спаду, часто выглядят здоровее здорового, подобно больному туберкулезом, и именно тогда, когда всем известна их изолганность,- запомнились, барокко и рококо, коими украшала себя идеология абсолютистской монархии,- на грани действительного ниспровержения, что предшествует такому, как и румянец последним дням больного. (Косикову, осталось тогда только более определенно высказаться, чем являются сами такие характеристики, что он вычитал вслед за Р. Бартом. Ноэматическим уровнем слоев картинки идеологии или ноэзами ее настройки.
Последние, что как известно могут меняться от системы к системе, как и внешний вид настроек радио и теле приемников, оставаясь относительно неизменными, это скорее:
взгляды, теории, институты и отношения, языки или дисциплины, настройки развертывания идеологии.)
Просто и не просто потому, что собственно эйдосы, свойства идеологии это скорее, как раз могут быть, те самые: «неполнота», вернее частный характер в отличие от декларируемой такой идеологией всеобщности. 2. Следующее из первого, свойство, ее «империализм», или как раз, претензия на всеобщность, несмотря на исходно известный частный характер 3.Война, если не все против всех, – в том числе, и языков,– то идеологий частных групп, слоев, классов и конфликт их интересов, 4. властный характер, авторитарный, что явно включает в себя скорее ссылку на авторитет или догму, фетишизм, господство слов и общего хода вещей, чем смелость пользоваться собственным умом, 5. «Натурализм», что как раз может идти рука об руку с фетишизмом, как и не желанием признать свой исторический и преходящий, если не уходящий характер, 6. Стереотипность, господство банальностей, то ли в виде упомянутых: догмы, то ли в виде авторитета. 7. Мания тождества и неизменности, если не постоянства присутствия, что явно противостоит изменчивости жизни. Феминизм, теперь, легко может усмотреть в этих характеристиках, психологию угнетенного и принужденного, что досталась поневоле, тот самый «вздох угнетенной твари». И в этом давняя проблема, восходящий класс, слой или группа людей, будучи угнетаемым до своего революционного восхождения, частично наследует черты угнетаемого времени, и кроме прочего еще и поэтому падок на идеологические пристрастия. Отчасти и поэтому, энциклопедия Дидро и Д Ломбера была запрещена окончательно как раз после революции. Цензура новой власти, может быть гораздо жёстче, чем была цензура власти уходящей. Исход правления прежнего класса в известных отношениях может выглядеть более терпимым, чем революционные меры восходящего класса в особенности во время гражданских войн. Таким же образом и феминизм, может быть гораздо более непримиримым и не деликатным, чем смирившееся со своей равной миссией, – по сравнению с ролью мужского сексизма, – пред лицом вызова техники. Итак, абсолютная субъективность сознания – это вершина, с которой адепт трансцендентальной феноменологии может рассматривать любые идеологии психологизма. Но вот некий суперкомпьютер Ватсон, что говорит на практически всех языках мира. Очевидно, не обладает быть может способом бытия очевидности сознания когито, но явно может быть есть некий вид сознания. Тот вид, что будет превзойден в виду возможного достижения- цели, прохождения, кроме прочего теста Тьюринга[7], что как предел ведет за собой шлейф или скорее шкалу из возможных ступеней совершенства, и в том числе, и многих других тестов, но уже есть вид сознания. Вспомним, – на взгляд критиков Гуссерля, – тому так и не удалось доказать априори смысл сознания другого, то есть, вообще говоря, это вопрос веры в то, что другой, таким же образом сознает себя, как я, что мыслит, и потому существует. Просто и не просто потому, что если такое доказательство исходит из опыта, то всякое может быть опровергнуто, коль скоро это не метафизическая догма. Первое и последнее, что таким образом развенчивается это имитация. Машины не имитируют, но выполняют алгоритм. Большая часть людей находиться как бы в состоянии бессознательного верования в то, что любой иной индивид, «такой же как он (она или даже страна)», это такой же субъективно сознающий или, если говорить без надуманных терминов такой же сознающий, как и он(она). Почему нельзя верить в то, что суперкомпьютер «Ватсон» обладает неким начальным видом сознания? На свете может быть много суеверий и это суеверие, очевидно, может быть не самым предосудительным. Коль скоро, сознание считается доступно не только высшим животным, приматам, то почему оно не может быть доступно суперкомпьютеру? Вопрос в другом, общая теория сознания не может опираться исключительно на психофизическую организацию какого-либо особенного существа просто потому, что эта организация не может быть общей по определению и главное, что важнее по факту, поэтому речь и может зайти о суперкомпьютере. Это палка о двух концах. Оселок компьютерной аналогии и как раз пример отличной от органической, иной возможной условной – цифровой организации интеллекта. Это теперь возможный противоположный пример тем, кто утверждает, что психофизическая организация человека разумного, афористически называемая иногда, белковой, исключительна для сознания, и если не роковым образом, то событийно необходима, коль скоро, низшие и простейшие животные или скорее клеточные, уже давно не находятся достаточно разумными, а инопланетяне еще не найдены.[8] И разве что, мировая душа в виде трансцендентальной психологии, чем-то сможет помочь, тем, кто отрицает такую привязанность. Но и иначе, почему бы не думать, что сознание в известном смысле не безразлично к белку? То есть, всякая иная материя не сможет быть субстратом для развития, эволюции и революций высших форм сознания, в том числе и кремнёвая. Ближайшим же образом, когда речь заходит о том, что создание это самоочевидная самоданность, что доступна каждому, то скорее следует ожидать ближайшим образом всплеска самомнения, одного из видов солипсизма, что Гуссерль возводил к сфере первого порядка сознания или первичного властного( authority) доступа, и на трансцендентального феноменолога, что ведет такие речи, могут просто начать смотреть свысока, если не хохотать над ним и как раз именно потому что он такими речами активировал именно такие горизонты – сознания. Посмотрим.
Дело, видимо и в том, что Гуссерль действительно произвел новый способ бытия сознания, феноменологической трансцендентальной рефлексии. Произвел языковую игру, в которой этот способ бытия является формой жизни. Конечно же, не он один, коль скоро, по меньшей мере, слово: «Феноменология –это я и Хайдеггер», – было уместно для него, когда-то. То, что это была известным образом «игра», не исключает простого и не простого обстоятельства, что феноменология и, прежде всего, трансцендентальная феноменология – это труд, культура и надо сказать, идеология, производство человеческого, в том числе, и как рабочей силы, способной так трудиться, пусть и философски и, вообще говоря, превосходить человеческое в достижении нового способа бытия сознания идеального и объективного, что вот, незадача, достигает в этом своем превосходстве абсолютной субъективности. Субъективности, что не только может быть не чужда солипсизму, но и исходить из него ка необходимой ступени, с той только сложностью что возможно наиболее вязкой и уступчивой для адепта, нарциссически прелестной. Тм не менее, вряд ли кто-либо из последовательных феноменологов, даже трансцендентального толка, когда-либо утверждал, что этот способ бытия сознания предоставляет возможность делать то, что не могут и никогда не смогут делать другие люди. Совсем иначе, это была, скорее, очередная попытка показать, что мы все знаем, не ведая, и сведущи о нем, не зная о сознании, при этом, в исключительных случаях, подобно Гуссерлю, производя его новый способ бытия доступный для всякого. Феноменология, часто, чрезвычайно трудная наука о самоочевидном до невидимости, только после которой можно подступиться и к бессознательному психическому, по крайне остроумному изречению О. Финк. И что? Труд, и в этом случае, занял свое ведущее место, – вспомнить эпиграф из Гегеля к двум томам истолкования «Феноменологии духа», Кожева, – на этот раз занял почетное место в феноменологии Гуссерля и как раз в «Картезианских медитациях», в тексте о априори другого сознания,- которое, и ни преминул подчеркнуть Мелас, (что, видимо и осмысленно, в том числе и в виду имени, запел труду оды). Последователи Гуссерля довольно часто упускают прилагательные, эти имена для свойств, то есть не имеют дело ни с какой эйдетикой, ни то, что априорной, к которой призваны. Восхвалять труд вообще, даже не имея в виду Маркса, может быть наивно, просто и не просто потому, что труд может быть рабский, не говоря уже о том, что этот рабский труд, как и крепостной, можно защищать, в виду ужасов «свободного» труда. И идеологии рабского труда в США, и идеологи крепостного, –коим по совпадению с патриотизмом был и Пушкин А.С., – хвалили, в первой трети 19 века, одни условия рабского труда, другой крепостного, в сравнении с тяжелейшими первоначальными условиями труда свободного, наемного промышленных рабочих, в Англии.
Гуссерль наивен не потому, что он выступает против психологизма, оставаясь в нем, и как бы он ни мог, в виду очередной идеологии ученых, схоластики, которую создал. Можно по-разному видеть, то, в чем состоял психологизм и натурализм Гуссерля, но наивность быть может скорее, в том, что он избегал в этом движении диалектики и надо сказать диалектики материалистической, и избегал последовательно, признавая Гегеля, скорее, гением чудаком, чем гением образцом, Маркса же вообще не читал, во всяком случае, эксплицитно. В виде Гуссерля пред нами, в одном из возможных смыслов слова, тривиально, и таким же образом в одном из возможных взглядов на такую философию, «видении как» пример методологического регресса, тем более откатывающегося от сути дела, что это пример идеалистической философии, да еще и абсолютного толка. Именно поэтому, кроме прочего, диалектику, что можно уложить в абзац, он растянул на всю жизнь. После натурализма «Оснований математики», он резко отвергал, все еще, какой-либо вид солипсизма сознания, в пользу общей значимости истин и законов, но после в «Картезианских медитациях» признал солипсизм необходимым этапом развертывания судьбы трансцендентальной феноменологии сознания: мира, бытия, другого, с тем чтобы, видимо, ввязаться в кризис на исходе жизни. Но зачем столько усилий, если всему этому может быть посвящен абзац феноменологии духа? Если это страшно, а ведь может быть: «абзац вам ребята», – то понятно. Но, вообще говоря, все свои сочинения, в отличие от Витгенштейна, Гуссерль писал не в окопах мировой войны, и его рукописи, объемом в 45 тысяч страниц, таким образом, могли быть и короче. Так, видимо, иначе, Витгенштейну в окопах «делали абзац», он видимо отвечал тем же, и на словах, в тестах составляя их из философских и логических афоризмов. Вспомнить сетования Кьеркегора на то, что из несчастного сознания Гегель делает параграф. Но возражения Гегеля на такие аргументы Кьеркегора, что очевидно так же, могут иметь свою истину, могли бы состоять в том, что философ последовательно отказывающийся от логики и диалектики, – в том смысле, который он ей придал, просто потому, что такова сама суть дела, что удалось показать, в том числе, и в Феноменологии Духа, – еще более наивен и может быть смешен, чем он Гегель, что, написав главу о мере, так и не узнал ее, но пошел дальше и написал еще книгу, о сущности и о понятии, в «Науке логики», не предвидя доказательство теоремы Коэна. И сказать так, видимо смог бы просто потому, что только по мере, о сущности и понятии и можно было бы написать. Возможно, эти книги Науки логики, это в известном смысле сплошь границы меры, складки.
Тем не менее, киники, быть может, были менее софистами, чем Хайдеггер и Кьеркегор, когда придавались публичной мастурбации сетуя на то, что невозможно так же легко утолить голод. Вытеснение гротескного тела, это долгая история. Но не менее долгая история, это история промышленности и индустриального производства, что может наглядно демонстрировать всем, что все возможно, пусть и не сразу. И таким образом никакая достигнутая конструкция или так называемая прирожденная конституция, это не предел для области, в том числе, и свободных синтезов.
Объективное, в этом смысле, это общественное сознание и общественное бытие, что могут быть опосредованы субъективными состояниями сознания. Ко времени КМ, что-то похожее наметилось у Гуссерля, коль скоро, был признан солипсизм сознания первого порядка. Тем не менее, и этот статус должен был получить объективную характеристику в идеальном усмотрении сущности таких состояний, что синонимично объективному усмотрению в философии Гуссерля, усмотрению в виде объективных сущностей такого солипсизма и именно в КМ. Но то, что все еще оставалось у Канта в виде признания гротескного тела: различие солипсизма самомнения и самолюбия, с приоритетом последнего, у Гуссерля, исчезает, как будто это темы математических доказательств, что уже были кем-то совершены, и что же вам еще. Впрочем, Кант сам дал повод для такого манкирования, он объявил пусть и косвенно, и эти различия в характере солипсизма, объективными, не вняв исторической реальности таких отношений, только суждения вкуса и красота произведения искусства были найдены им бездоказательными.
Иначе, идеология, что становиться предметным в различных, в том числе и статусах общественного сознания. Таких как: теории, институты, языки (дискурсы), дисциплины, отношения, может быть предметом объективного исследования именно, как ложное сознание, что по отношению к субъективности, что может быть и не лживой, может выступать как некое "бессознательное", что так или иначе, может коррелировать с бессознательным психическим, предмет отдельного исследования. Но отношение между общественным бытием и общественным сознанием предмет особой науки, коль скоро, это отношение может быть объективным, но и опосредованным субъективностью. Последняя в случае индивида апейрон для такого исследования, вопрос: почему именно этот индивид стал Наполеоном, этот Наполеон был первым из всех последующих Наполеонов. ( См. Жан Поль Сартр. Проблемы метода.) или Гуссерль из всех последующих Гуссерлей или его современников профессоров философии. Молекулярное желание будет ли оно прикреплено к какому-либо индивиду, что реализовал его или нет, невозможно отследить, предсказать, предвидеть как именно это, и как раз потому, что не существует свободного перехода между таким желанием и массовым интересом. Засечь можно только по факту. Но без него этого микро желания и перехода от него к массовому интересу, не было бы: What up, Google, Facebook, Microsoft, как и Appleтеперь ближайших примеров для США и для всего мира. Эти институты общественного сознания опосредованы субъективностью и их создателей. И таким образом отношение между капиталом, господствующим способом производства и общественным отношением, основным элементом материальности общественного бытия и социальной сетью, и отношения между социальной сетью и сознанием каждого отдельного субъекта социальной сети, это разные отношения, к которым очевидно можно присоединить отношение отдельного сознания и капитала, что может быть опосредовано социальной сетью, как одним из статусов общественного сознания, в том числе, и идеологии. Когда последняя становиться из властвующей- господствующей, это проявляется прежде всего в функциях подчинения, таких как слежение. Не случайно поэтому, что именно эта тема оказывается наиболее чувствительной, как для руководства компании Фейсбук, так и для пользователей социальной сети. Но во многом и для политических институтов, что ищут способов в свою очередь, подчинить себе компанию, пользуясь как раз вполне традиционной властью слов и общего хода вещей, что довольно давно уже включают в себя возможность осознания людьми, перехода власти к господству. Противостояние, которое может быть и игрой власти с самой собой, в виде воли к власти. В терминах более раннего 19 века, это называлось Макиавеллизмом и Бонапартизмом. Последнее– слежка, оправдывается часто критическими уровнями состояния людей, подобно тому, как родители следят за детьми на таких, –критических, – уровнях их присутствия, но пользователи ФБ не все дети. И вообще говоря, отношение господства и подчинения могут быть далеки от наивного и обыденного коммунизма семей, если таковы семьи. Сложность в том, что социальная сеть может быть средством производства, непосредственным средством производства капитала, как источника дохода, проект Либра. То есть, некоей частью общественного бытия. Иначе говоря, не только быт, но и цифровые технологии, теперь, это место сложного смешения общественного бытия и общественного сознания, что опосредуются субъективностью. Вся сложность изучения отношения общественного бытия и общественного сознания как раз и заключается в том, что начиная с капиталистической формации, по большей части, капитал превращает в источник дохода любые занятие, в том числе и те, что ранее не могли быть отнесены к материальному производству. Любое занятие имеет смысл, если только оно приносит быстрорастущий доход. А приносить доход могут в принципе любые занятия, что подчиняются стоимостным отношениям, потребительной и меновой, и потому могут быть названы материальными. Предел капитала таким образом общество, которое не имеет никаких иных занятий кроме материальных, то есть тех, что приносят доход. Проблема как известно в том, что только часть занятий, и часто заранее неизвестно какая, может приносить быстрорастущий доход и потому между всеми такими занятиями невозможен эквивалентный обмен, одно из условий истинности такого способа производства. Подобно тому, как мозг опосредует любую творческую активность, капитал, теперь, опосредует любую творческую деятельность, что и ранее была опосредована деятельностью мозга и бессознательного психического, но теперь подчиняется еще и власти капитала, что может быть в известных отношениях высвобождающей по отношению к власти предшествующих форм господства и подчинения, но в известных, иных отношениях, не менее властной, чем все исторически предшествующие формы господства. История психики, в том числе, и бессознательной, как индивидуальной так и массовой, история форм общественного сознания, в разнообразных статусах такого и способов материального производства, основной части общественного бытия, как и история телесности индивидов и коллективов, субъективности, коль скоро, субъективные свидетельства о субъективности таким же образом могут доступны пониманию, это основные теперь горизонты исследования историков и по умолчанию, философов исторического материализма, как в отношении субъективности участников истории, так и в отношении объективных отношений, в которые они вступают. Индивидуальное и общественное сознание, как и индивидуальное и коллективное, публичное тело, это теперь основные возможные различия и горизонты схождения для субъективной и объективной видимости, как и субъективной и объективной функциональности и главным образом в сетях Интернет.
С этой точки зрения, Гуссерль может быть не меньшим натуралистом чем, те, кого он обвинял в нем, ибо он подобно капиталу, что из любого занятия стремиться сделать прибыльное дело, материальное производство, из любого сознания делает объект, достигая абсолютной субъективности, эйдетика которой конечно же должна быть таким же образом впереди, как и ее поток. В этом отношении быть может прав Деррида, живое, стремящееся настоящее и вообще говоря, не обязательно сознания, но присутствия, это бастион гуссерлевской философии. Но разглядеть в трансцендентальной феноменологии сознания философию жизни, путь и начальным образом, на манер взгляда на философию Ницше, как на картезианство, это быть диалектиком в истории философии, каким Гуссерль как раз не был. (Признание Сартром субъективности, что не редуцируема в своих субъективных свидетельствах о субъективности, ничто, это несомненный шаг вперед по сравнению с такой возможной позицией трансцендентального идеализма. В этом смысле он не изменял себе от Бытия и ничто до «Проблем метода», по умолчанию, исторического материализма.)
В известном смысле познаваемо помимо материальности общественного бытия только общественное сознание и именно, как сознание ложное и в революционной практике. Субъективность остается апейрон, даже, если для того, чтобы создать иллюзию обратного работают все мечты и кинематографы мира. Сложность в том, что в истории действуют именно люди, что часто находят себя в сознании и именно субъективном, субъективность которого обнаруживается ими, как нередуцируемая и часто в субъективных свидетельствах о такой субъективности индивидуального сознания, «самоочевидная самоданность». И действуют они, как в материальном производстве, так и в том, что можно отнести к идеологическому, в терминах 19 века, духовному. Ситуация, что не падает с неба, но что является таким же образом результатом исторических изменений, как и индивидуальная занятость, это результат распадения сельскохозяйственной общины или социальной касты. Исследование активности сознания в различных формах деятельности – это сложнейшая наука, что не может быть только психологией или физикой, математикой или нейрофизиологией. И потому, действительно, почему бы ни сказать: вот почему необходима философская феноменология, в том числе и эйдетика идеологии, идеологических отношений или общественного сознания и супер структуры. (Марксу и Энгельсу, действительно принадлежит и та заслуга, что он впервые описали феномены встречи в сознании различных, в том числе, и довольно детализированных слоев в противостоящих классах общества, друг с другом.
Просто и не просто потому, что объективные отношения, в которые вступают индивиды развертываются, кроме прочего, в виду именно таких феноменов встречи, описание которых только и может быть их определением, кроме прочего еще и в виду их историчности, а не только субъективного характера. Объективность таких феноменов обладает сложным статусом, как и более сложным является статус социальных феноменов, как в теории, так и в практике. Но коль скоро, речь зашла о науке, то источником микрофизики власти с действительными протоколами взаимодействия были выявлены как раз в «Капитале». О том, что желание или в известном смысле потребность, что в нем же и синонимы, производятся, можно вычитать из текста с названием «Немецкая идеология», а не только высмотреть из фильма Империя соблазна или вычитать из АЭ.
Натурализм Гуссерля, таким образом, ведь прежде всего в том, коль скоро, об этом зашла речь, что он искал объективные и идеальные сущности сознания о сознании. Что наивно не менее, чем вся его критика и вся позиция натурализма и психологизма. Просто потому, что буквально натурализует сознание, как и его оппоненты. Но для ученых, с известной и все еще большой примесью школьной схоластики в значении этого слова. Он искал объективную природу сознания, что может быть более натуралистично? И чем больше можно настаивать на его открытиях, в частности, огромных полей содержательного априори, которые он называл материальными, тем более легко, все более отдаляясь от философии, можно приблизить его феноменологию к абсурдному трансцендентальному реализму.[9]
Другое дело, что эта объективность понималась им, видимо, как абсолютная не протяженная идеальность субъективности.[10] И само сознание не выносилось за скобки, многообразных редукций к имманентности сферы первого порядка такого сознания.[11] И что, это спасало его от наивности в виду критики идеологии, как сознания ложного, возможных инвектив Троцкого? Наивность Гуссерля только удваивается, и дело не только в сравнении с Кантом, от того, что эта объективность сознания считывается им как, абсолютно идеальная. Он наивный буржуазный идеолог, славящий едва ли не любой труд, любым образом, наивный до вопроса: «он что идиот?», – если не в семье, как Флобер, или в философии, как сдающий выпускной экзамен по философии теологам, Гегель[12], то в политике. (Конечно, аналогизирующая типизация, если не типо графия не самый изощренный способ производить философские афоризмы, но зато самый распространенный, – и почему бы иногда не следовать власти слов и общему ходу дел,– если «Критика чистого разума» может быть названа теорией Французской буржуазной революции, то «Картезианские медитации» вполне могут сойти за теорию мировой войны, просто потому, что теорию мировой революции уже было кому создавать и без Гуссерля, и видимо, все что мог бы посоветовать Троцкому этот автор, так это не дышать в курьезных ситуациях философского кулуара, метра философии. Этот феноменолог редко занимался своим прямым делом описанием феноменов. Но бывают и своего рода критические феномены. Может быть занимательно, Гуссерль читал Рабле? Мог бы он его сделать объектом толкования, как Маркс и Энгельс делали темой Сервантеса? Что тем не менее, не рискнули, все же, «опуститься» до этого автора, Рабле, мотив для ниспровергателей теперь живой мысли, превращенной в идеологию модерна, ниспровергать их самих. Это вообще может быть забавно, академический Рабле, выхолощенный до предела, может быть поводом для ниспровержения реабилитации чувственности, к которой теперь часто сводят достижения этой пары.)
В чем наивность натурализма сознания, что часто смыкается с фетишизмом последнего теперь, сказать относительно легко.
Наивно вывести все технологии из строения мозга Хомо Сапиенс Сапиенс (даже в примечательном удвоении названия, коль скоро, это неизбежно психология будет редуцирована к физиологии, как тенью, что преследует тень), высшего органа тела, просто потому, что, как морфология вида живых разумных существ, так и физиология могут стать и становятся предметом изобретения. Изменение общественного сознания, вслед изменению общественного бытия, что корениться и в истории субъективности в виду обстоятельства что бытие опосредовано такой из этих двух объективных структур, одна из которых первична, явно могут дать понять, что доступ к области свободных синтезов, что обретает индивид, в ходе высвобождения, не может быть заранее ограничен природой, в том числе, и сознания. Просто и не просто потому, что мозг – это, вообще говоря, не менее неисследованная природа, чем свобода сознания. Если назвать эту неограниченность природой для сознания, в свою очередь его природой, то можно повторить вслед за Мерло- Понти, что природа свободы, это природа ни иметь никакой природы, во всяком случае вечной. Область свободных синтезов- это не территория что где-то когда-то существовала, до того, как ее открыли и огородили, но событие, которого никогда прежде не было. И об этом нельзя вычитать в статье Гуссерля, «Феноменология» в Британике, скорее о том, что фантазия, в другом месте названная основным источником феноменологических идеаций, способом познания эйдосов сознания, ограничивается природой сознания. То есть, да, действительно трудно может быть отменить законы природы, что еще и встроены в индустриальное производство различными способами конструктивных редукций, и как имеющих статус законов слоя этого жизненного мира: физики неорганической, что диктуют, какой эта психофизиология не может быть или какой она, не может не быть, но эти поры возможности, вообще говоря, довольно широки. Не говоря уже о том, что они меняются, как и физические теории. «Природа» – это возможно некий термин, для обозначения теорий науки и объектов практики промышленности. И вот такой «природе» могут преподнести сюрприз, впрочем, средствами изготовленным с помощью самой этой современной индустрии: жизнь не вся белковая, не вся разумная, и не вся растительная. То есть, жизнь гетерогенна, и по виду, и по роду и видимо, по способам бытия. Теперь же, есть возможность изобретать эволюцию живых видов, электронных. (Можно не упоминать пока генную инженерию, коль скоро, психоз по поводу химер, может разразиться с новой силой просто потому, что он разразился уже именно тогда, когда возник миф о них, а возник он очевидно просто потому, что одомашнивание животных предполагает их искусственный отбор и скрещивание, знакомство с мулом.) Змей, вот уже изобрели столько электронных компьютерных видов, что, иногда, впору молиться. Минуя все гиперболические и гротескные умствования и мечтания, прочистка инфраструктуры водопроводов могла бы быть одним из применений таких созданий. Может быть не стоит всякий раз везде, менять всю систему инфраструктуры из нержавеющей стали, на пластик, но запустить в нее этих электронных существ, с тем чтобы они прочищали бы пробки из наслоений и привнесенной ржавчины, заторы.
Относительно сознания может быть и говорить нечего, систем трансцендентальной философии о сознании, столько же сколько их создателей, а их было не мало, учитывая распространение метода за пределы Германии. Более того, у Гуссерля структур сознания оказалось в принципе даже две, не считая деталей, рукописей и исправлений. Но там, где два, там и миллион. И речь вовсе не о том, что в очередной раз всем пытаются сообщить о разнообразии материи, барахтаться в которой это де в очередной раз удел такой философии, видимо, скепсиса. Отнюдь, все эти примеры, только вклад в залог дальней когерентности. Но даже прежде этого, отсылка к возможностям доступа к области свободных синтезов, в том числе и в сознании, исходя из которой все эти различия только и могут быть признаны, но ближайшим образом отсылка к возможности теперь, свободного доступа к большим базам данных, к большим массивам книг.
Да, верно, может быть «многознание уму не научает»- и быть может Канту могло быть достаточно и 7 – 10 выверенных корневых томов, - все же учитывая революцию, совершенную Гуттенбергом, - чтобы исходя из мыслей, выказанных в этих томах, книгах развернуть современный ему горизонт мышления, что может быть странным образом все современным и современным, новым и новым. Но это может на исключать простого и не простого обстоятельства, что наш горизонт мышления в известном отношении- это большие массивы книг.
Приобретя новые средства доступа к изучению мозга и войдя в новую аналогию – компьютерную, современная наука все более и более, приходит к пониманию того простого и не простого обстоятельства, что мозг, это не раз и на всегда заданная структура, что не меняется, подобно архитектуре какого-либо строения. Скорее это кластер таких строений, что может быть относительно однородным, в виде типовой застройки, в своей повторяемости элементов, а может быть относительно однородным в их неповторимости. Нейроны мозга, как и колонки коры, это лишь далекие аналоги улиц и отдельных строений конгломератов. Что могут быть так же различны, как и города на планете, чудесным образом будучи смежены им всем. Короче, не только сознание видимо может не иметь абсолютного предела в изменении, на манер покоя в философии Аристотеля, но и мозг.
[1]М. Куш. Социология философского знания конкретное исследование и защита. Логос. 5-6(35) 2002.
Перевод с английского А. Веретенникова по изданию Martin Kusch, The Sociology of
Philosophical Knowledge: A Case Study and a Defense // Kusch, Martin (ed.). The Sociology of
Philosophical Knowledge. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, 2000. P. 15"38. — Прим. Ред. издания Логоса.
[2] Возможное содержание первого тезиса тут же забывается в то время, когда излагается возможное содержание противоположного ему. До синтеза дело очевидно не доходит.
[3] Кроме очевидного идеалистического толкования Гегеля, за это, по крайней мере, два аргумента, социология такова по предмету, просто потому, что изучает, прежде всего, социальное творчество масс. Что в общем смысле, бывает прежде всего в толпе, и соответственно частично бессознательно. То есть, независимо от сознания, возможным синонимом к материальности. Но что кроме политических митингов и съездов, рок концертов и футбольных матчей, спортивных состязаний, кино, армий всякого рода на первый взгляд? Очевидно, теперь социальные сети. То есть, массовое творчество атомарных индивидов. Что считается в сети. Просто потому, что социальная сеть это и машина, вещественно цифровое устройство, что вычисляет и социальная машина, собственно общество, если не Свет. Это в некотором отношении ответ на основное чаяние Достоевского, одна техника и технология, не в состоянии обеспечить счастье, даже если оно должно быть общественной целью, как всеобщее состояние, должно быть смыслом жизни. Это новое начало длительного процесса развития. И конечно социология такова по методу, что и обеспечило бы, возможное, согласие Гегеля и с Дюркгеймом, в том, что это не гуманитарная наука, но математика, не религия, пусть бы и была бы возможна религиозна социология. Но революция меняет все, вспомним социальная сеть - это возможный свет.
[4] Кьеркегор заигрывал с политической экономией, Гуссерль с профсоюзным движением.
[5] Косиков, что перечислил некоторые свойства идеологии в предисловии к книге Р. Барта SZ, в известном смысл не далеко ушел от Н.Б. Биккенина, что исследовал их в СССР, разница между ними, ближайшим образом в том, что Косиков не замолвил ни слова за ту идеологию, которой придерживался или хотел бы, или что господствует.
[6] Уже приходилось отвечать на возражение, суть которого в том, что свобода таким образом становиться метанарративом, просто указанием на то, что тот, кто возражает таким образом, почему-то не выбирает тюрьму или интернирование, если конечно выбор не между свободой от жизни и отсидкой. «Белый пароход». Если же речь идет об отделении большой идеологии от государства, то это правовой вопрос. А не вопрос большей или меньшей ценности, или истинности большой идеологии. Впрочем, каким образом можно отделить большой нарратив от конституций республик. Видимо только Твиттером, что тут же делает очевидно, что это произойдет не скоро всеобщим образом.
[7] Суперкомпьютер «Ватсон», говорит практически таким же образом, как и большинство граждан в некоей заданной ситуации и почему не тестировать сознание. Коль скоро, оно тестируется у большинства граждан в совершенно различных ситуациях, иногда, с гораздо меньшими выразительными способностями, чем у этого суперкомпьютера. Ведь аргумент к Зомби просто показывает, что Даннет может быть, лукавит, когда отрицает факт сознания. Но разделяет с ним и «уверенность в» и признание сознания. Речь, просто и не просто о том, со стороны Чалмерса, что это признание, видимо, нельзя делать мимоходом. И скорее нужно учиться у Чалмерса, чем учить самому. Но и таким же образом суперкомпьютер Ватсон должен быть признан не просто быстрым и удачливым поисковиком. Возможный ответ Ферруччи, Чалмерсу, таким образом, не просто указывает ему на умный утюг, от которого, те, не могут отличить разумного мылящего. Но нет, и если не красавчик блондин с голубыми глазами, со всеми зубами и отменным слухом и зрением, то по крайне мере, брюнет. Но ведь сознание это, вообще говоря, не белые волосы или голубые глаза. И таким образом все яснее может быть, что различие проблематизируется, в виду иерархии и вопроса о власти. И это может быть «не есть» хорошо, всегда, просто потому, что вопрос о власти может быть случаен по отношению к таким темам. Именно поэтому, материальное общественное бытие и может определять сознание, что оно независимо от него. И если сознание не независимо, то это прежде всего плохо, а не хорошо, в психоанализе это может быть просто болезнь, когда свободные ассоциации не идут, просто потому, что комплекс не дает реализоваться и такому определению свободы, а не только ноги сводит судорогой. Могут ли быть такие условия, в которых сознание более свободно, конечно, и кому как не богатым не знать об этом. И могут ли они быть для всех, вот достаточно долгий вопрос и, надо сказать, спорный. Четко АЭ сформулировал возможную проблему, поток может быть, или очень быстрый, «не устойчивый» или его вообще нет. Но, вообще говоря, общий уровень материального и общественного производства давно таков, что даже киник, мог бы дать фору академии в свободе мысли, любви к мудрости. Впрочем, очевидно, что сегодняшние академики вполне резонно смогут возразить, что без крупных инвестиций в науку и технику, никакие киники со всем своим свободомыслием ничем не смогут помочь. Просто потому, что и в свое время не только открытых исходных кодов Аристотеля, но и диалогов Платона вы от киника не дождались бы. Но помочь в чем? – в спасении. Что же привнесло Новое время, кроме все время нового?
[8] Впрочем, может быть многое за то, что многообразие данных уже готовок тому, чтобы два противоположных тезиса, могли бы потягаться за умы: «Где же все?» «Все по периметру и видимо довольно давно»!
[9] Помниться Лубкин, что когда-то давно, еще в 18 веке, в России пытался разъяснить царю суть кантовской философии, частично предвосхитил это открытие Гуссерля, со стороны, де, оказалось виднее. Курьез в том, что философия трансцендентального идеализма в 21 веке, может быть так же архаична, как и революционна была кантовская философия в веке 18 –м. И именно потому, что, вообще говоря, оружие уже совсем не то.
[10] Субъективности чего, это резонный вопрос в этом случае, и потому спор о том, был ли он все еще приверженцем онтологии субстанции или уже нет, это долгий спор.
[11] Как любой не глупый идеалист Гуссерль приоткрывает несводимость сознания, но, что это, кроме множественного многообразия моментов теперь временной формы абсолютного потока, в которой существуют интенциональное переживания? И для чего все время не хватает слов и названий, как и Наторпу.
[12] Быть может наиболее курьезное именование в этой чреде, но что будущий автор «Феноменологии Духа» получил после экзамена по этой самой философии, в университете. Между тем, кроме прочего, еще и за различные культуры приостановок и рефлексии, что ведут к различным статусам сознания, и таким образом, к отношениям господства и подчинения, одних другим, Гуссерль мог бы быть назван и политическим философом. Впрочем, насколько может быть, верна эта легенда или анекдотическая история о случае на экзамене с Гегелем, рассказанная Вл. Соловьевым, историческому событию может быть вопросом, в том числе и для социологии философии и ее философской теории.
"СТЛА"
Караваев В.Г.